Пип-шоу - Изабелла Старлинг

могли быть вместе, где было проще всего перекинуть ее через плечо и в то же время отбросить осторожность и забрать ее с собой домой, где ей самое место.

Когда я увидел Бебе на своей кровати, ее волосы рассыпались по моей подушке, мое сердце сжалось от боли. Я не мог заставить себя положить ее в белую комнату. Ее место здесь, в моей спальне, на простынях, которые пахли мной. Бебе была такой ошеломляющей, такой уязвимой, лежа здесь. Мое сердце колотилось от непонятной боли, и как бы сильно я ни хотел прикоснуться к ней, не мог заставить себя сделать это.

Я смотрел, как Бебе засыпает, как тяжелеют ее веки, как сон уносит ее от меня. Поднялся с пола и сделал шаг назад к двери. Мне нужно было уйти. Я не мог находиться так близко к ней, не мог позволить себе потерять хладнокровие, когда Бебе была всего в нескольких дюймах от меня. Я ничего не хотел так сильно, как прикоснуться к ней, снова заключить ее в свои объятия и вдыхать ее сладкий аромат. Но я не мог справиться с этим, давление было настолько сильным, что думал, что моя голова взорвется. Мне нужно было убраться к чертовой матери от нее.

Спотыкаясь, я вышел из спальни, держась за дверной косяк. Голова кружилась, тошнота брала верх, когда я наполовину шел, наполовину падал в гостиной. Когда дошло до дела, я не мог находиться рядом с ней, не мог выносить ее близости, потому что боялся, что Бебе причинит мне боль или я причиню боль ей. Ничто в моей голове не имело смысла. Единственное, что было преобладающим и очень ясным, это то, что мне нужно было уйти. Быть на улице, одному, на холодных улицах, было бы лучше, чем оставаться с ней наедине в моей квартире.

Я шел по лестнице, дрожа с каждым шагом, приближавшим меня к моему холодному месту назначения. Швейцар на этот раз не сказал ни слова, хотя, казалось, его беспокоили мои внезапные отлучки, когда я не покидал квартиру по меньшей мере год до этого. Я пошел прочь от него, от замкнутого пространства многоквартирного дома. Мне нужно было уйти от всего этого.

Холодный воздух сильно ударил меня, зябко и угрожающе, его ледяные пальцы обхватили мое горло. Спотыкаясь, я пошел по улице, только тогда осознав, что забыл куртку. Холод кусал мою кожу, отчаянно пытаясь проникнуть сквозь тонкую ткань рубашки и заставляя кровь стыть под кожей. Я боялся, боялся больше, чем когда-либо за последние годы.

Остановиться означало думать о Бебе в моей постели, поэтому я продолжал идти. Шаг за шагом, одно мгновение сливалось с другим, пока не начал дышать легче, без панических вдохов, от которых воздух едва попадал в горло. Я пошел по улице, удаляясь от центра города и направляясь к парку, в котором уже бывал раньше, когда еще думал, что моя агорафобия — это то, от чего я избавлюсь.

Парк был закрыт коваными железными воротами, но я легко перелез через них. А потом оказался внутри. Маленькие пруды замерзли, парк был тих и спокоен в полуночный час. Рассвет еще не наступил, но если я задержусь здесь надолго, то увижу, как над тихим парком взойдет солнце.

Я сел на каменную скамейку, мое сердце бешено колотилось, а голова болела от мыслей, отчаянно пытавшихся пробиться в беспокойную часть моего мозга. В первую очередь я думал о Бебе, образ ее спящего тела на моей кровати разрушал мой разум. Я был зол на себя за то, что ушел, но мое тело никак не могло позволить мне остаться в квартире.

Шок от того, что я увидел ее лично, почувствовал ее упругое тело под кончиками пальцев и почти — черт возьми, почти — попробовал ее на вкус, был слишком сильным. Я никогда не хотел ничего большего, но даже не мог заставить себя остаться в одном здании с ней. Настоящий страх поселился глубоко и прочно в моих костях. Я боялся ее. Я, Майлз Рейли, разорван в гребаные клочья из-за маленькой тусовщицы, которая взяла надо мной верх.

— Бебе, — пробормотал я себе под нос, уронив голову на руки.

Впервые в жизни позволил внешним силам взять верх. Я слушал, чувствовал. Я молчал, потрясенный всеми звуками, которые делали тишину такой ошеломляющей.

Щебетание птиц. Шелест листьев на ветру. Звук машин вдалеке. Все это создавало идеальный хаос, которого мне не хватало долгие годы. И в каком-то смысле, извращенном, чужом смысле, это было странно успокаивающим.

Заставить себя высидеть целый час сначала казалось кошмаром, и я считал каждую секунду, обхватывая губами цифры, когда они срывались с моих губ. Я не мог уйти. Мне нужно было остаться здесь, позволить своему телу успокоиться, а разуму перестать шататься. Может быть, через час я буду готов снова встретиться с Бебе. Может быть, через час я смогу снова обнять ее.

Может быть, я смог бы сказать ей, что действительно чувствую. Может быть, только может быть, смогу сказать эти три маленьких слова в ответ.

Потому что я тоже это чувствовал. И я точно знал, о чем она говорила, когда пробормотала их мне в своем одурманенном состоянии. Я точно знал, что она имела в виду, потому что во мне горел тот же огонь. Угли, которые зажгли ее собственную искру, ярко горели в моей душе, и в кои-то веки я не боялся своих чувств. Нет, я боялся ее.

Мою Бебе.

Потому что она была красива.

Потому что она была сломлена.

Потому что она была такой же, как я, и в то же время не похожа ни на кого, кого я встречал раньше.

Притяжение, которое я чувствовал к девушке, было магнетическим, огонь — страстным, поглощающим меня, как ничто, что я когда-либо чувствовал раньше, даже собственную панику и страх. Я никогда никого так сильно не хотел, никогда не жаждал другого человека так, как жаждал ее. И именно поэтому я боялся.

Я потеряю ее.

Несомненно.

Бебе уйдет, когда узнает, чем я занимаюсь — чем мне приходится заниматься, чтобы поддерживать свой бизнес. Да, она уйдет, когда узнает правду обо мне.

Насколько я был одержим. Постыдные ванны с антисептиком. Спрятанные сигареты. Темная, вонючая комната в глубине квартиры. Она не стала бы оставаться рядом с таким сумасшедшим. Не она. Когда я потеряю ее, то окончательно сломаюсь. Это будет мой конец.

Я сидел там, пока шли секунды, а страх становился все больше