Надо – значит надо! - Дмитрий Ромов

и кто именно пока не знаю. Сейчас отрабатываем это направление.

— А кроме уголовной есть другие версии? — спрашиваю я.

— Возможно, в скором времени появятся, — отвечает он. — Но пока нет. Проверяем всех. Сейчас в Кяхте и Иркутске наши сотрудники работают. Устанавливаем, кто имел доступ к информации.

В Кяхте ночь уже, не дают поспать народу.

— Как этот Левак Левашов выглядит? — спрашиваю я. — Есть у вас фото или описание хотя бы?

— Есть да, — кивает он и вытаскивает из папки фотографию.

Качество не очень и неизвестно когда сделана. Худой, как скелет, мужик, подстриженный под полубокс. Кадыкастый, со скорбно поджатыми губами.

— Не видел такого, — качаю я головой. — Фото старое?

— Семилетнее, — отвечает Ижбердеев.

— Могу себе оставить? Парням своим покажу, чтобы настороже были.

— Пожалуйста, — кивает он.

Я убираю фотокарточку во внутренний карман кителя.

— Значит, азербайджанцы… Если честно, немного странно. Я с горизонта исчез, никак не отсвечивал несколько месяцев, делами не занимался и их никто не трогал. Зачем такая спешка, чтобы прямо в первый же день? Я не жду нападения, на расслабоне, так сказать. Можно было нормально подготовиться, не рисковать, не мчаться в государственное учреждение с такой дурой. Винтовку же надо пронести как-то. В тубус чертёжный её не засунешь. В футляре от гитары? Или в чём? Но такое запомнилось бы. Вы опросили работников?

— Опросили. Действительно, был человек с гитарой, но не этот, не Левак. С гитарой был старик. Мы думаем, он мог её поставить где-то, а уже непосредственно исполнитель её подхватил и поднялся наверх. Фотографию подозреваемого мы всем показали, его никто не видел. Фоторобот старика с футляром для гитары составляем. Его несколько человек видело.

— Что-нибудь ещё есть у вас? — спрашивает Злобин.

— Пока нет, — отвечает Ижбердеев. — Завтра будет больше информации.

— Хорошо, Максим Булатович, — кивает Де Ниро. — Идите, работайте. Брагин завтра к вам заглянет. Если у вас будут вопросы, зададите ему.

— Да, понятно, — отвечает Ижбердеев и поднимается.

— Я в половине девятого заеду, вы не возражаете? — уточняю у него.

— Конечно, буду вас ждать.

Он объясняет, как его найти и уходит.

— Не знаю, — пожимаю я плечами, когда сыщик уходит. — Странно это всё. Слишком оперативно для урок. Если только кто-то им помогает…

— Кто, интересно? — хмурится Злобин.

— Кто-то из чекистов или ментов…

— Своих проверяем. Ижбердеев очень толковый парень. Он всё раскопает, не беспокойся.

Я киваю. Не беспокоюсь, с чего бы мне беспокоиться… Подумаешь, Левша с американской снайперской винтовкой и точными данными о времени моего приезда. Блин… Неужели Андропян? Сука…

— Ладно, едем дальше, — говорит Де Ниро и снова поднимает трубку.

— Чаю, пожалуйста, нам принесите. И бутерброды.

Чаю сегодня на год вперёд напьюсь, наверное. Не беспокоюсь… На самом деле, тревога есть, конечно. Но не от того, что кто-то на меня охотится. Это уже бывало. Надеюсь, с этим мы разберёмся в ближайшее время. Заодно и повод ударить по бакинским уркаганам будет. Хороший повод, надо сказать. Но беспокойство я чувствую не от опасности. Оно другое. Будто что-то недосказанное, недоделанное, незавершённое. Скребёт где-то на окраине души, в самом дальнем закоулочке. Как мышонок.

Глупый маленький мышонок

Отвечает ей спросонок

Нет, твой голос нехорош

Слишком громко ты поешь…

И зовут этого мышонка, нарушающего мой покой Кухарчуком. Того человека у лифта я, конечно, только со спины видел и буквально несколько секунд. Но мысль, от которой жаром обдало, не исчезла, не испарилась. Похож был. Хотя, глупо, разумеется. Два человека мне сказали, что он в Лефортово. Надо завтра же попросить этого Ижбердеева свозить меня к нему…

— Егор, — задушевно говорит Де Ниро. — Про море. Надо нам кое-что организовать.

— Что именно? — с усмешкой спрашиваю я. — Мы ведь этим как раз и занимаемся. Организовываем с вами всякие штуковины.

— Точно, — смеётся он. — Точно. Нам нужен банк.

— Ого! Банк? Выходим на новый уровень?

— Да-да. Пришло время. Во-первых, дела у твоей внешнеторговой импортно-экспортной фирмы идут очень неплохо. Думаю, таких фирм должно стать несколько, чтобы не…

В дверь стучат. Появляется секретарь с бутербродами и чаем. Мы замолкаем, а он расставляет всё на столе и удаляется.

— Вот, на чём там я… А, ну да. Несколько. Думаю, нужно их по профилям разделить… И банк. Мы его будем использовать для финансирования некоторых структур, это дополнительный заработок.

— Так для этого есть уже банки за рубежом.

— Всё-то ты знаешь! — хмурится он. — Понятно, почему тебя Андропов побаивается.

— Информация давно рассекречена, — улыбаюсь я.

— Имеющиеся банки мы от этих забот освободим. Неважно, не об этом сейчас разговор. Я думаю, нужно вернуться к твоей идее по обслуживанию частных лиц.

— Цеховиков хотите обнулить? А как? Мы что, филиал в Москве откроем и будем незаконными валютными операциями заниматься?

— Да, есть идейки. Мы с тобой ещё обсудим. Но, для начала нужно это дело организовать, понимаешь? Так что готовься, поедем скоро.

— Всегда готов. Я бы жену хотел взять.

— На задание?

— Нет, на пляжный отдых.

— Ох, Брагин-Брагин! Ты мне лучше вот что скажи. Я тут недавно с нашим Хаасом говорил по поводу твоего поручения.

— План реформ? Ну что, готово у них?

— В первом приближении да, но какого хрена? У них этот комплекс мер на двадцать лет рассчитан. Мне в семьдесят лет уже похеру будет и коммунизм, и капитализм, понимаешь? Мне общество больших возможностей уже завтра нужно. Нахер такой план! Лучше оставь всё, как было. Пусть будет Горбач и Ельцин. Понимаешь, о чём я говорю? К этому времени у тебя будет огромное состояние и ты сможешь провести реформы в уже новой стране!

Да, отлично. Изначально я так и хотел. Да только сейчас можно попытаться всё изменить безболезненно и без распада империи. Не Ельцин её строил сотни лет и не Шушкевич с Кравчуком кровь свою лили, чтобы её создать. Так что не им мудакам её и рушить. И не вам Леонид Юрьевич. Я это вслух не говорю, разумеется.

— Я с ними поговорю, — киваю я. — Это только черновой вариант. Посмотрим, что там к чему. У вас, кстати Феликс покосился. Эдмундович. Вон, на стене.

Я показываю пальцем