Голос сердца. Книга вторая - Барбара Брэдфорд

Беспрерывный поток ее слов наконец иссяк, и Катарин застыла в ожидании. На веранде воцарилась мертвая тишина. Никто из слушателей не шелохнулся, пока Катарин вела свой рассказ, и теперь, когда она закончила его, все по-прежнему оставались неподвижными. Ким и Франческа, глубоко тронутые откровениями Катарин, обменялись быстрыми сочувственными взглядами, но ни он, ни она не осмелились нарушить тишину, и оба выжидающе поглядывали на своего отца. Лицо графа оставалось непроницаемым, и они ничего не смогли прочесть на нем. Когда же он наконец заговорил, его голос прозвучал добросердечно и мягко:

— Ненависть — слишком сильное и жестокое слово, Катарин. Может быть, вы неверно оцениваете отношение к вам вашего отца. В то время вы были так юны, почти ребенком, и я уверен, что вы усмотрели с его стороны ненависть к себе там, где ее не было вовсе. Трудно себе представить, чтобы хоть один отец мог ненавидеть собственную дочь…

— Он — мог! Да, он — мог! — перебила его Катарин, побледнев сильнее прежнего. — Он до сих пор продолжает ненавидеть меня. Ненавидеть, вы слышите! — взволнованно кричала она. Слишком часто испытывала она на себе проявления его ненависти, чтобы усомниться в ней. При воспоминании об отце она задрожала всем телом.

— Ну-ну, дорогая, не надо так волноваться.

Графа испугала столь эмоциональная вспышка со стороны Катарин, и он всерьез стал опасаться за ее здоровье. Волнение се было слишком очевидным и неподдельным, и ему пришло в голову, что нервы Катарин натянуты намного сильнее, чем он предполагал. Он украдкой взглянул на Дорис, умоляя ее глазами о поддержке. Дорис теснее придвинулась к нему и ласково накрыла рукой его руку. Граф не сводил глаз с Катарин.

— С вами все в порядке, дорогая?

— Да, я прекрасно себя чувствую, — более спокойным тоном ответила Катарин, пытаясь восстановить хладнокровие и самообладание.

Убедившись, что она немного успокоилась, по крайней мере внешне, Дэвид продолжил:

— Боюсь, что я по-прежнему пребываю в некотором недоумении, несмотря на все поведанное вами о своей ранней юности. Как уже заметил раньше Ким, нелегко попять, зачем вам потребовалось представляться сиротой. Столько ненужных осложнений! Насколько бы легче и правдоподобнее было бы все, если бы вы просто разорвали всякие отношения со своим отцом из-за ссоры между вами, и делу конец. Никто из ваших знакомых не стал бы глубоко вникать во все детали ваших семейных обстоятельств. Хорошо известно, насколько англичане нелюбопытны в определенных вопросах и как не склонны они осуждать других. А уж мы, вне всякого сомнения, удовлетворились бы вашим сообщением на эту тему и только бы прониклись к вам большими симпатиями и сочувствием.

— Возможно, что вы правы, Дэвид, — нехотя призналась Катарин, — но я была такой жалкой и несчастной тогда, когда поступала в Академию. Еще будучи в пансионе в Суссексе, я испытала чудовищные унижения. Вы не можете себе вообразить, насколько несчастной я была там. — Ее губы снова задрожали. — Я там была совершенно заброшенным ребенком, единственной, кто на все каникулы и праздники оставалась в пансионе с хозяйкой. Мне некуда было податься, — срывающимся голосом прошептала она. — Отец не хотел, чтобы я приезжала в Чикаго, а тетя Люси была слаба здоровьем и тоже не могла забирать меня к себе. Никто ни разу не навестил меня в школе по родительским дням, никто не приходил на школьные спектакли и на другие мероприятия. Неужели вы не понимаете, насколько я была унижена тем, что у меня не было семьи, которая любила бы меня, ни единого человека, который бы заботился обо мне. Я была очень одинока. То был чудовищный период моей жизни, и я решила никогда больше не повторять столь печальный опыт. Поэтому, когда я поступала в Академию, то придумала себе новое имя и назвалась сиротой, чтобы никогда больше мне не потребовалось придумывать отговорки, объясняющие, почему ни мой отец, ни мой брат не интересуются мною. Я была вынуждена так поступить, я должна была защитить себя сама.

Слезы ручьем хлынули из глаз Катарин, и она зарыдала, прикрыв дрожащими руками мокрое от слез лицо. Ким вскочил со своего места и подсел к ней на диван. Он обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Успокойся, любимая, — нежно сказал он, баюкая ее в объятиях и прижимая одной рукой се голову к своей груди, другой гладя ее волосы. Он совершенно забыл о том, какое неблагоприятное впечатление может произвести на его отца столь бурное проявление чувств с его стороны. В данный момент он думал только о Катарин. Последние сомнения растаяли в его душе, гнев улетучился. Он знал только одно, что по-прежнему любит ее и не может без нее жить.

Франческа тоже сидела, глотая слезы. Добросердечная и чувствительная к чужим страданиям, она искренне переживала за свою подругу. Ей всегда казалось, что в прошлом Катарин пришлось испытать много горя, и теперь ее подозрения подтвердились. Ей было совершенно ясно, что Катарин нуждается в любви и понимании с их стороны, а вовсе не в осуждении ее проступков. В конце концов, ее обман был совсем не таким серьезным. Франческа застыла в своем кресле, подумав, что уж она сама меньше, чем кто-либо другой, имеет право осуждать Катарин Темпест. Тревожная мысль, мелькнувшая в ее голове во время рассказа Катарин, теперь дошла до нее во всей своей очевидности. «Я сама — не меньшая обманщица, чем она. Мне не приходится лгать по поводу своих отношений с Виктором лишь потому, что меня о них никто не расспрашивает. Я не лгу только по недоразумению, а это еще бесчестнее», — терзалась она нахлынувшими угрызениями совести.

Франческа взволнованно вскочила на ноги и, не обращаясь ни к кому конкретно, громко объявила:

— Катарин очень расстроена. Думаю, что мне лучше пойти принести ей чего-нибудь выпить.

Торопливо выходя на террасу, она решила, что в ближайшие дни ей необходимо поговорить с Виктором. Время их смешных секретов подошло к концу. Ее отец должен знать, что они любят друг друга. Она была почти уверена, что граф не одобрит этого, но насколько будет хуже, если он сам прознает их тайну. Паника охватила Франческу, стоило ей представить, как отец будет разочарован в ней.

Граф тем временем проводил глазами удаляющуюся фигуру дочери, внимательно посмотрел на Кима, обнимающего Катарин, и, обернувшись к Дорис, иронически улыбнулся. Откинувшись на спинку дивана, он погрузился в раздумья. Дорис взяла в руки свой бокал и с интересом подумала о том, как ко всему этому отнесется Дэвид, но не сумела ответить себе на этот вопрос. Нельзя сказать, что душещипательная история, поведанная Катарин, совсем не тронула ее, но Дорис убедила себя в том, что в сложившихся обстоятельствах ей следует оставаться абсолютно нейтральной и относиться с определенной осторожностью ко всему, что говорит Катарин.