Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Самому странно: когда вовсю надо было бояться "контактов с иностранцами, не вызванных служебной необходимостью", я просто на физиологическом уровне ощущал потребность в подобных контактах и чудеса изворотливости проявлял, чтобы их иметь и поддерживать. Да ещё ко всему же не засветиться пред оком государевым, каждый мой шаг стерегущим. А как исчезло око с его "формулировочкой" о служебной необходимости, исчезла и потребность.

Да и сама Канада с первого же дня, когда я ступил ногой на её землю, почему-то не вызвала во мне того катарсиса, с которым я всегда раньше начинал знакомство с чужой страной. Как-то сразу не почувствовал я себя в ней "заграницей". Не знаю, в чем тут дело, в возрасте ли, что стер во мне юношеский романтизм, в самом ли духе того перестроечного времени, когда мы все внезапно ощутили себя свободными людьми, и сам термин "заграница" перестал быть таинственно запретным.

А может быть, причина – банально климатическая. Жизнь моя так складывалась, что все те страны, которые довелось мне посетить ранее, находились обязательно на морском берегу и весьма южнее моей земли. И у меня как-то уже выработался рефлекс, что заграница должна обязательно быть с пальмами, кактусами величиной с тарелку и морским горизонтом. В августе же 89 года, когда приземлились мы в монреальском аэропорту Мирабель, то я увидел совершенно ту же сухопутную природу Подмосковья с березками и елями. В принципе, если взять наш Замухосранск, тщательно его вычистить, заасфальтировать, отремонтировать и ярко покрасить фасады домов, провести в каждый из них водопровод, канализацию, телефон и интернет, поставить в каждом дворе по иномарке, а жителей вымыть, побрить, постричь, прилично одеть, да пару месяцев не давать пить одеколон, то внешне он станет типичным канадским городом.

Правда, для внутреннего сходства придется ещё изрядно потрудиться: научить жителей бросаться толпой к каждому упавшему на землю человеку, поднимать его и спрашивать, чем ему можно помочь. А еще лучше, чтоб уж совсем стали как канадцы, всех их одновременно загипнотизировать и методом кодировки убрать из душ зависть, нечестность, злобу и хмурость, а внушить веселость, порядочность, доброжелательность к ближнему… Но это даже у Кашпировского вряд ли получится… Как, впрочем, и с одеколоном…

Надо же, какой длины список-то вышел! А я, ведь, начав его составлять, хотел только заборы покрасить, да дороги замостить…

… Впрочем, я чегой-то размечтался. А ведь не для этого проснулся и встал. Есть у меня дело поважней – на кухне, в холодильничке. Потненькое такое дельце. В смысле запотевшее. Да русский граненый стакан из забегаловки на Петроградской стороне. Так что, кто куда, а я на кухню…

…Ну вот и вернулся, а пока ходил и спиртосодержащий продукт потреблял, то почему-то, сам не знаю, откуда, мысль мне пришла, что французская-то Канада все же помягче и подушевней английской. Я, как видишь, когда пью, то легкость мысли у меня необыкновенная. Так вот, дорогой мой, ты даже не представляешь, как мерзко выглядит англоканада в глазах рядового русского алкоголика!

Чтобы понятней было, расскажу тебе следующую историю, случившуюся три года тому назад. Была среди моих клиентов-беженцев одна бакинская пара, которой в июне 97 года очень надо было съездить в

Оттаву по своим иммигрантским делам, а без переводчика, им не светило. Так они меня и наняли смотаться туда на денек. Приехали мы к девяти утра, к открытию контор, а в двенадцать уже все свои нехитрые дела закончили, и наступило время чистого туризма, ради которого я и поперся. А температурка-то вдруг шибанула под 30 градусов Цельсия, то бишь – полный парник. Так у нас возник план: пивка купить и в какой-нибудь парк на бережок реки к воде. И вот мы втроём: бакинская пара, и я бегаем по центру Оттавы (так называемому

"нижнему городу") и лихорадочно ищем, умирая от жары, любой магазинчик, где можно пивком разжиться.

И нигде – ничего, как, блин, в пустыне. Есть, конечно, пиво, хоть залейся, но в барах с пятикратной наценкой, что для нас, лиц малоимущих, абсолютно неприемлемо. Мы как в сауне, обливаясь потом, носимся по оттавским улицам посреди небоскребов даун тауна, и я на своем дурном английском спрашиваю у прохожих, где, мол, здесь у вас пиво дают? И такое ощущение, что это какой-то клуб антиалкогольной пропаганды. На меня смотрят с презрением и тычут пренебрежительно в самые разные стороны, прям, блин, как Ильич с кепкой. Тот тоже, по мудрому замечанию Татьяны Толстой, куда попало рукой тыкал, и с тем же результатом, впустую. Сколько мы не ходили в направлении вытянутых рук оттавских жителей, пиво так и не обнаружили. В Квебеке же на каждом, я подчеркиваю, Шурик, на каждом углу, находится магазинчик, под ихним названием Депаннёр, где всегда аршинными буквами объявлено: Бьер фруад, вэн фруа, что означает:

холодное пиво, холодное вино. И я за столько лет, здесь прожитых, так к этому привык, что просто забыл, что оно может быть иначе.

Так почти час, умирая от жажды, проносились мы по Оттаве в поисках холодного пива в свободной магазинной продаже и не нашли. А еще надо добавить, для полноты картины, что, в отличие от бакинской пары, я был как всегда с хорошего бодунка, и уже в семь утра, в

Монреале, в машину садясь, только и думал, как нехитрые их дела в

Оттаве решу, и – по пиву! И, вдруг, нет пива. Типа, не завезли.

Неожиданно бьет меня по голове гениальная идея. Открытие, я бы сказал, великое и географическое. Я вспомнил, что Оттава, подобно нашей Москве, это – город на двух сторонах одноименной реки -

Оттавы. Вот только Заоттавье, в отличие от Замоскворечья, уже не только не Оттава, но даже и не Онтарио, а квебекский город Hull -

Хал по английски, или Алль по-французски. То есть речку, чуть шире, чем Москва река, вон туда переехал, и ты уже не только в другом городе, а и в другой провинции, то бишь, по-канадски, почти в другом государстве, ибо здесь – конфедерация: минимум федеральных законов, и каждая провинция живёт, как хочет. Садимся мы в раскаленный бакинский драндулет, хватаю мятую, мокрую от пота карту, и командую: Полный вперед! Прямо, направо, опять прямо, налево и – на Александер бридж. Лишь только миновали мост, въехали на тот берег в Заотавье, как сразу увидели следующие надписи: первая: Бьйанвеню о Квебек, мол, Добро пожаловать в Квебек. И тут же, через десять метров – вторая: Депаннёр: бьер фруад – вен фруа, то бишь -

холодное пиво, холодное вино. Вот так то, блин, вив лё Квебек!

Потому стою я с того года, в Иванов день – национальный день

Квебека уже не просто пассивным и ироничным наблюдателем ихнего национального парада, как раньше: мол, дети вы и парады ваши детские, не видели вы, настоящих парадов, как у товарищей Сталина,

Гитлера или Ким Ир Сена с Мао Дзе Дуном. Нет, дорогой, с тех пор я, переполненный местным патриотизмом, покупаю каждый раз за доллар несколько квебекских сине-белых флажков и машу ими в упоении. Так что я, как русский алкоголик, выпью прямо сейчас за прекрасный

Квебек…

Впрочем, Старикашка категорически запретил мне называться русским алкоголиком. Сорвал погоны. Возмутило его в моем пьянстве математический просчет. Это, когда я ему говорю: вот, Сева, я запью послезавтра в 16 часов, ни в коем случае ни раньше, ни позже, и выпью ровно 500 грамм, ни меньше, ни больше. А после послезавтра снова выпью такую же дозу, начиная с шестнадцати ноль-ноль. Его, профессионала, такие дилетантские немецкие расчеты просто бесят.

Пьянство, – говорит он, – это торжество импровизации. Ты, мол, чопорный немец, что аккуратно садится за рояль, абы фрак не помять, и играет как автомат по нотам, где уже все расписано до последнего

ля. А русский алкоголик – это, – говорит, – в дупель пьяный джазовый лабух, который бухается на стульчик к роялю и уже рад, что мимо сиденья не попал. При этом понятия не имеет, что будет играть, да когда закончит. И подобная импровизация может случиться абсолютно в любое время суток и длиться столько, сколько будет угодно судьбе.

Так что, – говорит, – не душа в тебе, а пар один! А посему заткнись и не возникай на алкогольном фронте. Ну, я и не возникаю.

Итак, Шурик, чует мое сердце, пора мне с тобой в этом письме прощаться, иначе я пить больше физически не могу.. Впрочем, всё равно всего не расскажешь, водки не хватит. Посему заканчиваю, обнимаю тебя, и как в песне поется: привет из дальних лагерей от всех товарищей друзей…

Стоп, я уже на лагерной теме погорел. Попросил меня как-то лет восемь назад один хороший приятель, обрусевший и женатый на русской тунисец Мансур, помочь ему, поработать недельку в его магазинчике, где русские челноки, моряки и аэрофлотовцы отовариваются всяким говном. Было это перед рождеством и новым годом, когда самый разгар торговли, а лавка сия находилась в десяти шагах от нашего прежнего дома в нижнем городе (то бишь в центре), так что я, естественно, согласился. И чтобы постебаться (я ж, без стёба не могу, вторая, блин, натура) нарисовал огромный плакат и поставил на прилавок рядом с собой. На плакате было написано: (Цитирую дословно)