Апельсин потерянного солнца - Ашот Бегларян

указанных местах и в приличной форме. Если правда появлялась без приглашения, сама по себе, не в нужном месте и не в соответствующих одеждах, то тут же следовали окрик, запрет, угрозы и конкретные санкции. Ударника труда, честного и порядочного человека, такого, как, скажем, Алек Багумян, можно было в одночасье превратить в разгильдяя, негодяя, отщепенца и даже «врага народа», натравив на него коллектив, а по сути — стаю «товарищей», всегда готовую растерзать изгоя, который ещё минуту назад был героем. Живые, нестандартные, инициативные люди не нужны были системе. Личность должна была быть «как все», не высовываться и полностью подчиняться группе. Партийно-государственная бюрократия поощряла казённое лицемерие, которое становилось залогом успеха и карьерного продвижения. Как-то незаметно исчезла из общественного сознания граница между добром и злом. Вопреки усиливающимся оптимистичным лозунгам, в обществе распространялось чувство какой-то беспросветности, предопределённости завтрашнего дня и заданности будущего.

Однако если управлять массами в кризисные революционные и военные периоды, в условиях диктатуры было легко, то теперь жизнь всё более усложнялась, упрощённое представление о светлом будущем человечества всё ясней обнаруживало свою несостоятельность. Молодое поколение эпохи мирного сосуществования имело свои взгляды и планы на жизнь, стремилось к новизне, и запутавшимся в собственных умозаключениях партийным идеологам становилось всё труднее убеждать их и ставить на «правильный» путь. Молодёжь хотела быть самой собой, искала другие способы познания мира и себя. Диктат моральных норм тяготил её. Движимые природным инстинктивным желанием, молодые люди просто хотели жить своей единственной жизнью, отпущенной если и не Творцом, то уж точно не компартией. Новое юное поколение не собиралось долго ждать абстрактного, одного общего на всех светлого будущего, а хотело жить сегодняшним днём, настоящим моментом.

Несмотря на запреты и осуждение, часть молодёжи Страны Советов открыто проявляла интерес к западной массовой культуре с преобладающей ориентацией на развлечение и удовольствие. Рок-музыка и хиппи[67] стали своеобразным социальным протестом. Власти считали представителей новой молодёжной субкультуры тунеядцами и маргиналами, начисто утратившими социальные и моральные ориентиры, травили их. За длинные волосы (признак внутренней свободы), нестандартный вид и манеры хиппи нередко избивали прямо на улице.

Конечно, движение хиппи казалось крайностью, но их нежелание быть духовно и морально искалеченными, воспитанными на запретах людьми и стремление вырваться из искусственного порочного круга вполне можно было понять. И не они стали инициаторами попрания святынь, разрушения естественной связи времён. Они, скорее, были жертвами этого…

Тем временем двойная — официальная и реальная (тоже во многом искусственная) — жизнь в огромной многонациональной стране продолжалась. На фоне банкротства идеологов коммунистического общества усиливалось настроение самодовольства партийной и государственной элиты, интенсивнее приукрашивалась действительность, всё елейнее восхвалялся инертный и уж больно полюбивший славу и суету Леонид Ильич[68], вконец извративший идеи великого Ильича…

Глава 36

Эрик испытывал не просто радость и восторг, но благоговение и живительный трепет. В сыне он видел не столько себя, сколько своего отца. Маленький Армен помог ему наладить оборвавшуюся в душе связь времён. Его появление не только утешало, покрывая пластырем ноющие раны прошлого, но и вселяло настоящую веру в будущее. Помимо продолжения рода, сын подарил отцу надежду на осуществление того, чего он не сумел, не успел или потенциально не мог сделать в жизни — отпущенном человеку коротком промежутке времени между рождением и смертью, за который целеустремлённые люди пытаются добиться чего-либо значимого и долговечного.

Душа вновь парила в небесах, стремясь приобщиться к высшим тайнам. Стихи служили своеобразной молитвой: слёзы, сокрытые в сердцевине слов, казалось, превращались в вино, а вино — в кровь, животворящую и спасительную. Поэтические фантазии и мечты Эрика обретали новое дыхание и звучание, воплощаясь в самые разные светлые и оптимистичные образы. Он уверял, что пронесёт сквозь бури и грозы знамя, с которым его отец одолел врага, пока окрепнет наследник и примет священную эстафету, чтобы, пройдя отмеренный ему путь, передать реликвию своим потомкам. Тем самым знамя, символизирующее мир, — один из высших идеалов человеческой жизни, будет переходить из поколения в поколение. Не в силах вклиниться в дружные ряды этого марша поколений победы люди-ястребы превратятся в изгоев, белых ворон. Отойдут в прошлое войны, и на планете Земля утвердится мир, которого так страстно желают все нормальные люди. Не будут больше расплачиваться за чьи-то грехи и ошибки целые поколения. Взрослым уже не придётся оставлять свои семейные очаги, чтобы идти усмирять ценой собственной жизни войну, ибо сами дети не дадут ей начаться — перед многомиллионной армией детей, ведомой могучей идеей Мира, будут бессильны полчища тёмных сил зла. Ведь во Вселенной нет более могущественной идеи, чем идея, время которой пришло…

А время Мира, казалось, настало. Как и большинство советских людей, Эрик был уверен, что ещё долго (а может, и никогда больше) не будет войн, во всяком случае, глобального масштаба. И с точки зрения здравого смысла и логики это было вполне справедливо: отцы и деды жертвовали собой для того, чтобы их дети и внуки, наконец, зажили нормальной человеческой жизнью…

Космический полёт поэтической фантазии позволял Эрику взглянуть на планету глазами Гагарина. Восхищаясь её удивительной красотой как поэт, он, бывший ребёнок-сирота, одновременно напоминал людям, насколько земля, кормящая и согревающая, укрывающая и защищающая, сама нуждается в помощи и заботе. При этом земля у Эрика ассоциировалась не просто с образом матери-кормилицы, а с рано овдовевшей женщиной, маленькой и хрупкой, изо всех сил оберегающей своих детей, жертвуя собой во имя их благополучия. Такой, как его мать…

А ещё он сравнивал землю с садом в холодном космосе и призывал людей воспринимать и беречь как частичку самого себя каждое деревце, плодоносную веточку, цветок на этом живом островке. Ведь другой такой планеты нет во всей Вселенной — как не бывает у человека второй кровной матери…

Глава 37

Если известного футбольного бомбардира Эдуарда Маркарова[69] никак не хотели отпускать из бакинского «Нефтяника» в Ереван, то большого поклонника его игры, строителя, ударника социалистического труда Алека Багумяна удерживать не стали.

В адрес футболиста посыпались упрёки и оскорбления, его называли предателем и эгоистом, а группа фанатов команды даже кидала камни в окна его дома. За всем этим стояли не только обида, злость и раздражение на бывшего кумира, но и политика — не зря знаменитого на весь Союз игрока позвали в Москву разбираться, почему это он вдруг собрался переехать к своим соотечественникам…

Кампания травли Багумяна была хоть и несколько завуалированной, но более жестокой и