Подземелье ведьм (СИ) - Иванова Полина "Ива Полли"

Малышка Айви повзрослела и превратилась в красивую девушку. Веснушки, от которых она в детстве пыталась избавиться, ещё больше украшали светлое лицо в обрамлении рыжих волос. Так и хотелось дотронуться до длинных прядей, отогревая руки и сердце, уставшие от долгих холодных ночей, проведённых в одиночестве.

Раньше Эйрин не могла ответить, почему продолжает в одиночку коротать свою жизнь в то время, как вокруг было немало желающих связать свою судьбу с ней — дочерью младшей из круга семи. Теперь, когда воспоминания вернулись — всё встало на свои места. Она успела познать истинную любовь, над которой не властна никакая магия, а потому и заклятие матери не убило то, что уже жило внутри, прорастая сквозь чужие оковы, как прорастают редкие травинки в Регстейне, продолжая тянуться к солнцу, которого никогда не увидят. И её любовь была подобна травинкам, вот только для Эйрин наступили счастливые времена. Оковы сброшены, заклятие осталось позади.

— Ты не замёрзнешь, Стрекоза? — Давен тоже остановился и притянул её к разгорячённому и влажному телу.

— Жарко же!

— Глупышка, забыла уже, как веет холодом от лабиринтов твоего родного дома?

Эйрин бросила взгляд на свои обнажённые плечи, голые бёдра… И рассмеялась. Айви в первый же день сшила ей чудесное лёгкое, почти невесомое платье. Оно голубым облаком окутывало стройную фигуру, струясь по телу, словно тысячи мелких ручейков, что впадают в бушующий грозный Вольденграс. Когда Эйрин надевала платье, её глаза, и так почти прозрачные в своей синеве, ещё больше выделялись на бледном лице, превращаясь в маленькие льдинки, сквозь которые проникает утренний солнечный свет. Эйрин тогда покрутилась перед тётушкой Лией. Давен восторженно ахнул, а Эйрин решила больше никогда не снимать платье, лишь бы и дальше чувствовать себя настолько красивой.

— Ну ты же меня согреешь? — ещё ближе прижалась она к нему, забыв о том, что только что говорила о жаре.

Её прохладные тонкие пальчики пробежались лёгкими постукиваниями по его шее, поднимаясь выше и всё глубже зарываясь в волосы. Давен только глубоко вдохнул и шутливо рыкнул ей на ухо, отчего кожа Эйрин пошла мурашками.

Солнце медленно, но верно устраивалось на горизонте, не собираясь покидать его в ближайшее время. Эйрин, оторвавшись от любимого, лёгкой поступью спустилась с холма, оказавшись в низине. Вайденлес остался позади. Осталось пройти по левому берегу Вольденргаса и скрыться за стеной водопада, чтобы отыскать вход в затерянный город ведьм.

— Эйрин⁈

— А?

Эйрин обернулась на голос, не отпуская руки Давена. Прямо на неё лукаво глядели два тёмных глаза.

— Мама Криса, — уточнила девушка, подходя ближе, — я из Отчуждённых. Немного обогнала группу, они сейчас подойдут, — доброжелательно продолжила она, не переставая с любопытством поглядывать на Давена и Эйрин.

С тех пор как Крис пропал, а в Регстейне вдруг появился этот человек, разговоры о странной семейке младшей из жриц круга семи не умолкали. А потрепаться было о чём: сначала у Эйрин появилась двойня — явление совершенно немыслимое для ведьмы, и если раньше на это старательно не обращали внимания, то теперь, когда один из детей чуть не совершил убийство, а второй притащил в подземелье человеческого мужчину — многие вспомнили о пророчестве почти двадцатилетней давности. Когда же женщина, никого не подпускавшая к себе, вдруг начала жить с человеком — негодованию некоторых не было предела. Регстейн больше не являлся местом, которое держалось в строжайшем секрете. В Регстейне появился человек, и теперь только богам известно, к чему это приведёт.

— Тогда давай подождём, — Эйрин бросила на Давена вопросительный взгляд из-под длинных чёрных ресниц.

— Так и скажи, что хочешь подольше походить в этом платье. В подземелье-то снять его придётся, — незло подтрунивал над ней Давен.

Ему было радостно снова видеть в Эйрин ту, кем она когда-то была. Ту, его Эйрин, его Стрекозу, а не сломленную годами боли, холода и предательства женщину. Он не мог знать, насколько ей плохо. Мог только догадываться, как ноет и рвётся сердце вслед за сыном, канувшем в неизвестность. Так пусть хотя бы недолгие мгновения она побудет счастливой. Пусть хоть на пару секунд сердце её успокоится.

— А вот и скажу, — Эйрин высунула язык, как маленькая, а потом повернулась к новой знакомой: времени смотреть по сторонам у Эйрин никогда не было, а потому она, пусть её народа и было немного, имени курчавой и темноглазой девушки не знала, — как зовут тебя?

Незнакомка широко улыбнулась, обнажая ровных белые зубы.

— Трюд. Мне сказали, что моё имя — одна из причин, по которым я оказалась в Отчуждённых.

— Может, и так, но вряд ли это самая важная из причин.

Эйрин прислонилась спиной к Давену, откинула голову ему на грудь и устремила взгляд на холм, с которого должны были спуститься Отчуждённые. Сколько она себя помнила, ей всегда хотелось сбежать на поверхность, но она знала, что мать не допустит этого, потому и не пыталась пробиться в эту маленькую привилегированную группу ведьм, которым дозволялось подниматься в человеческий мир. «Крис, наверно, смог бы стать Отчуждённым», — вдруг с горечью подумала она, не сводя взгляда с холма, разделяющего Регстейн и Вайденлес.

— Идут! — Трюд даже подпрыгнула от нетерпения, разглядев среди зелени несколько маленьких фигурок.

Через несколько минут вся команда была в сборе, и ведьмы направились к узенькой малозаметной тропинке, что должна была вывести их на каменистый берег Вольденграса — бурлящей реки под символическим названием «граница миров». По крайней мере, мир людей и ведьм она точно разделяла.

Он повёл носом, уловив, как в кучу запахов, сливающихся в один еле различимый, вплёлся особенный, почти неуловимый аромат. Аромат, от которого мурашки пошли по всему телу, а в горле неожиданно стало сухо. «Мама», — промелькнуло в мыслях.

— Всё в порядке? — Стейн не мог не заметить, как изменилось лицо у внука: напряжённое и недовольное выражение исчезло, уступив место щенячьей верности и хищническому азарту. Казалось, ещё немного, и Крис сорвётся с призрачного поводка, прильнёт носом к земле, чтобы выследить желанную добычу, а затем преданно помахать хвостиком у неё перед носом.

— Неужели в твоём голосе звучит беспокойство? — ехидно хмыкнул Крис, ускоряя шаг.

Горло нещадно жгло. Запах прелой листвы проникал под рёбра, заставляя сердце звучать быстрее. Он вырисовывал вензеля под кожей и дурманил голову, мешая трезво думать. В голове не осталось ни единой лишней мысли, только один образ.

«Я должен успеть первым, — лихорадочно соображал он, — найти маму и не дать этому человеческому отребью причинить ей боль. Только я могу помочь. Она же простит меня, она же простит…?»

— Вот они, Господин! — восторженно пискнул Берси, которому удалось, наконец, выслужиться перед хозяином.

Крис резко остановился и посмотрел в низину. Сердце сжалось в тугой жгут, переставая качать кровь. Перед глазами потемнело, но запах матери продолжал разъедать лёгкие. Заныли рёбра. Заломило пальцы. Желудок почти вывернуло наружу. В душе поднялась обжигающая волна ненависти.

Его Эйрин стояла, прижимаясь к человеческому мужчине. Он держал руки на её талии, а она улыбалась.

На бледной коже выступили маленькие холодные капельки пота. Мальчик судорожно дёрнулся, отчего левая рука плетью свесилась с кровати, но он этого даже не заметил. Его полузакрытые глаза были устремлены вверх, но не видели ни трещин на каменном потолке подземной пещеры, ни тонкой паутины, сплетённой совсем недавно. Мама собиралась паутину снять, да он не позволил — захотелось хоть как-то разнообразить серые стены комнаты.

Перед его глазами разбегались цветными искрами совсем другие картины.

Синее-синее небо, готовое разверзнуться и пролиться гневом. Мама, как ветка, дрожащая на ветру от пристального и злого взгляда. Крепкие и сильные загорелые руки. Длинные копья и тугие луки. Кусок влажной земли под ногами. Чёрные пружинки, торчащие в разные стороны. Оглушающий шум водопада. Пронзительный взгляд ледяных глаз. Чьё-то загорелое лицо, усыпанное веснушками. Чертополох. Папа, открывающий рот в беззвучном крике — грохот воды заглушает любые звуки. Кровь. Кровь, падающая на жирную чёрную землю. Кровь, орошающая острую молодую траву. Кровь, впитывающаяся в камни.