Хирургическое вмешательство - Олег Серегин

Ящер проснулся.

— У меня есть вопрос, — сказал он и выдержал мхатовскую паузу, во время которой по залу пронеслась осязаемая, как сквозняк, мысль: «завалит». — Один.

…Даниль помотал головой: память продрала мурашками по хребту.

— Угу, Рекс, — подтвердил Гена. — Так что он про конференцию говорит? Я репортаж видел, но разве ж что толком скажут?

— А материалы разве в Сеть не выложили? — удивился Сергиевский.

— Нет еще.

Даниль тоже видел тот репортаж, по какому-то из интернет-каналов. Секунды четыре в окне медиа-плеера Лаунхоффер, приглашенная звезда, читал свою лекцию; передача была сама по себе короткая, и несколько секунд могли означать нечто весьма важное или знаковое. Кадры действительно казались режиссерскими: светловолосый, светлокожий, светлоглазый, огромного роста человек над белой кафедрой, перед занимающим всю стену экраном со схемами и строчками формул. Что-то имперское грезилось, из эпохи Киплинга и бремени белых.

— Говорит, сплошное мелкотемье, — пожал плечами Даниль. — Ругается.

Гена издал нечленораздельный звук, означавший понимание.

— Слушай, Ген, — сказал Даниль, неуютно поерзав на стуле. — Я тут у тебя кое-что спросить хотел. Ты в курсе насчет зверинца?

Гена изумился:

— Да тут даже уборщицы в курсе!

— Я не про то, — Даниль помолчал. — Чем он занимается?

— Зверинец? — подвигал бровями Гена.

— Лаунхоффер.

Гена замолк, перекинул хвост вороных волос на плечо и подергал; потом сунул руку в карман и достал подсолнуховое семечко.

— Общей теорией всего занимается. — Он пошутил, но прозвучало это так, будто могло быть правдой. — Данька, ты ж сам у него диссер по динамике сансары пишешь. Вот он ею и занимается. Генезисом сансары, в частности, и генезисом тонкого плана на планете Земля вообще.

Раскосые азиатские глаза Гены сузились, семечко, уютно легшее у него в ладони, дрогнуло, лопнула черная скорлупка, и на свет показался мягкий белесый росток. Даниль смотрел. Только что Гена говорил словами, а теперь говорил иначе, и перебивать его Сергиевский не собирался.

— Наука, йопт, молодая, — задумчиво проговорил Гена, осторожно качая росток в ладони. Крошечный стебель окреп и налился живой зеленью, потянулся вверх, выпустил два узких листа. — Заниматься ею, в отличие от всех нормальных наук, могут единицы — только контактеры высокого полета. Прикладная сфера актуальна, аж звенит. Теория в загоне, кому она нужна, когда тут карму чистят и реинкарнацию программируют.

Семечко было жареное, стебелек — ненастоящий, собранный из свободных атомов так же, как собираются после прогулок по тонкому плану тела.

— Еще даже специализация не наметилась, — посетовал Гена, внимательно разглядывая травинку, поднявшуюся в ладони. — Хирургия и терапия. Это ж курам на смех, а не специализация. Замечал, что по крайней мере у хирургов темы дипломов на докторские тянут? Никто, разумеется, уровень не осиливает, но хотя бы поверхностное исследование проводится. Этим и живем. Но некоторым мало. Вот за что я Лаунхоффера уважаю. Если б он был чуть менее Ящер — занимался бы анатомией тонкого тела и трансплантацией искусственных органов.

— Базисной кармы? — невольно вставил Даниль.

— Вроде того, — кивнул Гена, ничего не заподозрив. — А то некоторые личности так себе карму засрут, что аж в базис прописывается. Жизней эдак на пяток с такими радостями, что мама дорогая. Причем бабок у них почему-то дохрена обычно бывает. Пять раз в аборты уходить или даунами рождаться, понятно, никому не хочется. Платить готовы, а не за что, не умеем мы такого еще. А Лаунхоффер Аньке Эрдманн тему отдал. Она, конечно, девка талантливая, но по сравнению…

Мало-помалу столовая пустела: начиналась лекция. Следить за студентами было забавно, и с минуту оба, и Гена, и Даниль, глядели сквозь квадраты деревянной решетки, отгораживавшей три преподавательских стола. Курсы с первого по третий уходили ногами, старшие — через точки, отличники практической подготовки изощрялись кто во что горазд, оставляя вместо себя сияющие тени, медленные фейерверки, клубы разноцветного дыма. Буфетчицы, привычные и не к такому, посмеивались и оценивали вслух.

Гена превратил стебелек подсолнуха в воронье перо и по-индейски заложил себе за ухо.

— В классической науке, — сказал он, — человек, который в одиночку решил заняться проблемой возникновения жизни и разума — по определению фрик, если не псих клинический. Но, во-первых, среди контактеров настоящих ученых можно по пальцам рук пересчитать, и это во всем мире. А во-вторых, с такими мозгами, как у Эрика, проблему можно неиллюзорно решить. Если ее в принципе можно решить.

— И при чем тут зверинец?

Гена изумленно воззрился на Сергиевского.

— Даньк, ты чего, перетрудился? Эрик, конечно, теоретик, но если ты выстроил теорию о возникновении жизни, тебе захочется ее доказать. Повторить, так сказать, результат. Вот возьми хоть феномен реинкарнации. — Гена разорвал пакетик с сахаром, высыпал в кофе и стал вдумчиво размешивать. — Реинкарнируется только хомо сапиенс, выкинем прочих высших приматов для чистоты эксперимента… Когда-то всех очень волновал вопрос искусственного разума. Полагали, что разум будут создавать на базе электроники, и задача эта сверхсложная. Потом оказалось, что не туда глядели, а создать искусственный разум на тонком уровне… ну, я тебя сам учил, — и Гена расплылся в довольной ухмылке.

— Ты от темы не уходи, — сурово сказал Даниль и фыркнул: — Искусственную кошку с двумя сотнями ай-кью я за час сооружу. Тебе же зачет сдавал.

— И это будет искусственная кошка с антропоидным интеллектом, — Гена воздел перст к потолку. — А человека ты не сделаешь, хоть пупок порви.

— Человека, положим, я за пятнадцать минут сделаю, — сказал Даниль, — только ж ему еще девять месяцев дозревать придется…

Гена расхохотался и хохотал до слез.

— Душа-то ему все равно случайная придет, — сказал он, все еще постанывая от смеха. — И уйдет себе потом восвояси. А искусственные тонкие тела реинкарнации не переносят, как животные. Так что это пройденный этап.

— И что, Ищейка — человек? — скучно вопросил Даниль, заподозрив, что Гена в действительности не знает ответа и попросту болтает языком из любви к процессу. — Охотник — человек?

— Не, ну ты правда тупой, — радостно ответствовал Гена. — Это инструменты, балда!

— Ключ восемь на тринадцать, — понимающе покивал Сергиевский, отпив из стакана, — лом, монтировка, копия Великого Пса… На черта Ящеру боевая система, Ген?