Сказания о белых камнях - Сергей Михайлович Голицын

в движении, согретые светлой теплотой чувства. А угодники на самой иконе еще оставались такими же, как у греков, — изможденными, тонкими, неподвижными. И лишь в глазах угадывалась жизнь.

Глаза были всегда чересчур большие и удлиненные — то просветленные, то суровые, иногда обличающие, иногда печальные, задумчивые, несказанно кроткие.

И всегда глаза казались наполненными внутренним горением, с затаенной, хоть малой частицей скорби…

В музеях, в картинных галереях нашей страны обычно имеется отдел древнерусской живописи. Не проходите мимо равнодушно, а остановитесь у той или иной иконы и, не думая о том, какой именно святой изображен на ней, попытайтесь постичь внутреннюю работу дивного произведения искусства, созданного мастером, чьего имени зачастую мы никогда не узнаем…

Летом 1918 года во Владимир прибыла комиссия, возглавляемая Грабарем.

Сейчас трудно себе представить то тревожное время. Голод, разруха, враги внутри страны и на ее границах. А в голодный, измученный войной и сыпным тифом город приехала группа людей, посланных наркомом просвещения Луначарским, с несомненного согласия и одобрения Ленина.

Ленин всегда с уважением и вниманием относился к памятникам прошлого, призывал оберегать их. В том же тревожном 1918 году по его настоянию был принят «Закон об охране памятников культуры».

Известно, что Ленин, несмотря на всю свою занятость, заботился о содержании в порядке и чистоте зданий Московского Кремля, об их ремонте. Во время боев Октябрьской революции был сшиблен снарядом верх Беклемешевской башни Кремля. Владимир Ильич потребовал его восстановить. Те, кому это дело было поручено, не торопились, считая, что у Советской Республики и без того много забот. Владимир Ильич настоял, чтобы его требование было выполнено.

И еще: при жизни Ленина ни один памятник старины разрушен не был. Такой факт следует запомнить.

Комиссия Грабаря приехала во Владимир. Начали расчищать в Дмитриевском соборе немногие уцелевшие фрески времен Всеволода Большое Гнездо. Работали все лето до глубокой осени.

В своем дневнике Грабарь писал, как во время работ один из его помощников заболел тифом, как ему на смену явились местные ревнители старины, предложив свою безвозмездную помощь.

Так один за другим появлялись на стенах из-за позднейших слоев красок лики святых.

Так была расчищена уцелевшая часть огромной композиции «Страшного суда». Строгие длиннобородые апостолы разместились под хорами вдоль западной стены храма. Они сидят на скамьях, один возле другого и словно беседуют между собой. Какие все они разные! И про каждого из них можно сказать — какой у него характер, что он думает, как относится к веренице праведников, которых ведет апостол Петр и сопровождают два трубящих ангела.

Другая фреска — «Рай». Богоматерь сидит на троне, библейские праотцы Авраам, Исаак, Иаков важно расположились под сенью причудливых цветущих растений.

И. Э. Грабарь первый высказал мысль, что расписывали собор два художника, один был талантливый грек, приглашенный Всеволодом из Византии, другой — не менее талантливый, но еще робкий, его русский ученик.

Ангелы, окруженные ветвями, написаны этим учеником как-то проще и человечнее, нет в них суровости восседающих перед ними апостолов. Святые жены одеты в русские одежды.

Северная, южная и восточная стены собора, очищенные от поздней ремесленной живописи, благодаря струящемуся из узких окон свету кажутся голубоватыми. Наверху, над столбами, соединенными арками, притаились, оскалив зубы и улыбаясь, каменные львы. Они вычурнее и словно бы злее, чем львы церкви Покрова на Нерли.

Войдешь в храм, и он кажется совсем небольшим, но многие линии, идущие снизу вверх, делают его внутри столь же величественным, стройным и прекрасным, как и снаружи.

Рассказывая о Дмитриевском соборе, я хочу помянуть добрым словом одного владимирца, чье имя неразрывно связано с этим памятником старины. К сожалению, имя этого очень скромного, благородного, чистейшей души человека упоминается лишь в немногих ученых трудах. А друзья и сослуживцы всегда очень тепло отзывались о нем:

— Он любил нашу землю и свое дело, — говорили они.

— Скажите, что особенно выдающегося сделал Столетов для своего родного города? — спросил я как-то одного из них, и получил ответ:

— Он спас Дмитриевский собор.

Мне очень хотелось повидать Александра Васильевича, но меня предупредили, что он по болезни оставил свою должность главного архитектора Владимирских реставрационных мастерских и ушел на пенсию. Я все же решился к нему пойти.

За речкой Лыбедью, на тихой, заросшей овечьей травкой улице укрылся маленький домик. Мне открыл дверь высокий худощавый пожилой человек с крупными чертами лица. Провел в комнату, усадил. По его большим измученным глазам, по его лицу землисто-желтоватого оттенка я догадался, что он был тяжело болен.

Как можно короче я постарался рассказать о своей заветной книге, которую начал писать, о своих сомнениях.

Он сразу понял мой замысел, понял и загорелся. Жена несколько раз заглядывала в дверь, косилась на меня. Она умоляла мужа не волноваться, поменьше говорить…

— Подожди, подожди, — говорил он жене, наскоро глотая лекарство, и вновь обращался ко мне. Он хотел поведать некоторые свои мысли.

Мы просидели больше часа. Александр Васильевич признался мне, что сомневается в существовании галереи вокруг церкви Покрова на Нерли, которая искажает замысел зодчего. Он с увлечением начал мне объяснять свою теорию о том, что зодчие Древней Руси, когда строили, всегда руководствовались простейшими математическими пропорциями. Он называл мне цифры, много цифр — чему равняется отношение высоты храма к его длине, высоты к ширине. Он показывал мне чертежи древних зданий, восстановленных им на бумаге, хотя от тех зданий сохранились лишь остатки фундаментов.

Когда же я попросил его рассказать, как ему удалось спасти Дмитриевский собор, он устало закрыл глаза.

Я поднялся, мы распрощались. А вскоре я узнал о его смерти.

Зато другие мне поведали то, о чем умолчал Александр Васильевич. Да и сам я порылся в его многочисленных отчетах и в актах «скрытых работ».

После уничтожения в 1837 году всех пристроек, окружавших Дмитриевский собор, нарушилось внутреннее равновесие в кладке его стен. По сводам прошли трещины, которые с годами все расширялись. Разрушительный процесс продолжался, и через сто лет, к концу тридцатых годов этого века, собор оказался под угрозой гибели.

Столетов взялся его восстановить.

Уже упоминалось о том, что кладка стен в Древней Руси велась в два ряда: ряд камней наружной стены, ряд внутренней, а между рядами засыпалась каменная щебенка и проливался известковый раствор.

Столетов предложил такой способ укрепления стен.

Вынимали поочередно камень за камнем из определенного ряда внутренней стены, а в образовавшуюся щель постепенно пропускали железный пояс, который таким путем обвязывал стены. Всего пропустили три скрепленных цементом пояса. В иных местах большие участки каменной кладки перебирали заново, заливали