Pasta per amore, или Макароны для Любы - Изольда Рыбкина

не говорил о свадьбе! Я ей ничего не обещал! С чего она взяла, что имеет право забирать меня из клуба, являться ко мне на репетицию без предупреждения и без приглашения⁉ Да кем она себя возомнила вообще⁈

Я выхожу в коридор, чтобы проветриться и немного прийти в себя перед прослушиванием, но натыкаюсь на ту, о ком думал как раз в этот момент. Люба стояла прямо за дверью.

Этот факт словно бы добавил масла в огонь и еще больше меня разозлил. Эмоции затмили разум и я схватив её под локти потащил в сторону небольшой ниши, которая находилась в нескольких метрах от студии. Тут можно будет высказать ей всё, не привлекая большого внимания находящихся в репетиционной.

— Зачем ты сюда притащилась? Почему не позвонила? — я говорю грубо, меня злит поведение этой девушки.

— Это правда, что твоя мама — балерина?

— Что? — она несёт какой-то бред. Я ведь спрашивал её совсем о другом, причём тут моя мать?

И тут меня осеняет! Я ведь врал ей о том, что мама — работает в Скорой помощи…

— А что Марина твоя девушка, правда? — я молчу, пытаясь понять, про какую Марину она говорит, но Люба воспринимает моё молчание по-своему. — Значит, правда и то, что ты был со мной только из-за диплома?

Внутри у меня всё обрушивается. Как она узнала? Кто мог ей рассказать это всё? Чацкий? Но когда?

Не смея вымолвить ни слова, я продолжаю молчать.

— Марио, — не выдерживает Люба. — Марио, я прошу тебя, скажи, что это всё неправда! — девушка переходит на крик, а из её глаз потоком начинают течь слёзы. — Ну не молчи же! Я поверю, ты только скажи, что это ложь! Я буду с тобой, я забуду всё, что сказала тебе сейчас! Только ответь! Пожалуйста, скажи всего одно слово!

— Да, — резко прерываю её поток рыданий. — Это всё правда. Моя мать балерина, отец дирижер. Я встречался с тобой из-за проекта у Филиппыча и чтобы меня не отчислили.

Лицо Любы бледнеет, и мне начинает казаться, что она вот-вот упадёт в обморок. Но жалость во мне уступает место какому-то холодному равнодушию. Её мольбы и унижения возымели прямо противоположный эффект — мне стало противно, что Люба просит моей любви. Стало отвратительно и мерзко, что она готова пресмыкаться и наплевать на собственные принципы, лишь бы только завоевать моё внимание. Совсем недавно я считал, что она особенная, а теперь передо мной стоит абсолютно такая же, каких у меня было сотни. Все бабы одинаковые: никакой гордости и чувства собственного достоинства. Противно.

— Только одно из сказанного тобой неправда, — это последнее, что я решаю сказать ей, чтобы уж наверняка поставить точку во всём, что было и есть. — Марина — не моя девушка. У меня вообще никогда не было девушки. И не будет. Потому что мне неинтересно это всё — я брезгливо обвожу её, поникшую и зареванную, рукой. — Да, я сначала подкатывал тебе ради своих целей. Но, знаешь, я на какое-то время даже заинтересовался тобой. Но это было ровно до того момента, пока не «познал» тебя. Ты мне отдалась, и я понял, что мне больше неинтересно. Ты такая же, как все. Ничего такого, что бы меня могло зацепить.

— Спасибо тебе, Марио…

Слова Любы прозвучали тихо, но чётко. Вопреки моим ожиданиям, всхлипы и слёзы прекратились. Она посмотрела мне в глаза. Пробралась до самого дна. По коже у меня пробежал мороз. Люба сделал шаг и, обойдя меня, медленно, но уверенно пошла к выходу. Я смотрел ей вслед, пока тонкая фигурка не скрылась за поворотом, и в затихшем коридоре не перестали звучать её шаги.

Я вернулся в студию. Сегодня будет непростой день — двадцать два кандидата. Надо бы заказать пиццу, а то останусь без обеда, как вчера.

26

Люба

— Дырку от бублика ему, а не диплом! — донёсся голос отца из кухни. Было слышно, что он пытается сдерживаться и говорить тихо, но не получается.

— Витя, успокойся, — шикает мама, — может, этот итальянец и не при чём?

— А кто при чём⁉ — выкрикивает, забывшись в полный голос, но, видимо, осаженный мамой, продолжает громким шепотом: — Кто при чём, я тебя спрашиваю! Твоя дочь много с кем общается? У неё есть друзья и другие ухажеры? Вот и не спорь со мной! Завтра же вызову этого щенка к себе и вытрясу из гадёныша душу, если потребуется, пока он не сознается, что сделал нашей Любочке!

— Он не виноват! — я вхожу в кухню только лишь с целью убедить родных, чтобы они ничего не делали Марио.

— А кто виноват⁈ — тут же задаёт вопрос отец.

— Витя! — мама пытается его успокоить, на какое-то время ей это удаётся, но спустя несколько минут папа снова теряет контроль над эмоциями.

— Доченька, ты с выходных сама не своя, мы же не слепые, — папа смотрит с такой болью в глазах, что мне становится от этого ещё хуже. Перевожу взгляд на маму, она бледная и её веки набухли будто вот-вот разразятся потоком слёз.

— Любочка, ну скажи нам, что тебя беспокоит, мы же помочь хотим, а ты только молчишь и плачешь вот уже три дня. Что нам делать? У нас сердце разрывается от твоей боли…

Мамины слова словно ушат ледяной воды. А ведь и правда — я жалею себя, рыдаю в подушку, ни с кем не делюсь своим горем, но ведь мои родные люди любят меня! Они переживают и им тоже больно видеть моё состояние…

Собирая остатки воли и моральных сил, я обещаю родителям, что со мной всё в порядке и моё поведение в последние три дня связано с плохим самочувствием из-за женских дней. Они сделали вид, что поверили, хотя скепсис во взглядах выдавал с потрохами.

Однако, с того дня я всё же взяла себя в руки. Запретила оплакивать свою попранную гордость и честь, и решила пока плыть по течению.

Честно говоря, мне абсолютно всё равно, что думают обо мне окружающие люди. Исключение составляли родные. Если бы не родители, которые каждое утро взволнованно заглядывали мне в лицо, проверяя таким образом моё состояние и настроение, я бы забыла, где лежит моя косметичка. Ради них я ходила в