Лебединая песня мамонта - Елена Ивановна Логунова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришлось залезть в интернет и глянуть ролики по запросу «Ноги парашютистов в полете».
Стало понятно, что имел в виду Леха.
У парашютистов на видео в интернете ноги были согнуты в коленях, а у персонажа на записи Генриха Львовича – прямые как палки.
«Может, высота не та?» – написала я Лехе.
Есть же, наверное, разница между свободным падением с двух километров и с десятого этажа.
«И он босиком», – пришел ответ моего эксперта.
Тут уже мне пришлось пересмотреть видеозапись и подумать.
Действительно, как это я раньше не обратила на это внимания? Ступни выпавшего из заброшки персонажа были маленькими и белыми. Качество видео, снятого с большого расстояния, не позволяло разглядеть, босиком он или просто в светлых носках, но никакой обуви на нем точно не имелось. Кроссовки или ботинки смотрелись бы заметным утолщением на ногах.
И что из этого?
Разве не мог самоубийца перед прыжком разуться? Рюкзак же оставил.
Но он не разделся, значит, не ассоциировал предстоящий полет с прыжком в воду, тогда зачем было разуваться?
И – кстати! – никакой обуви на десятом этаже не нашли.
Может, ее утащил залетный бомж?
Но тогда почему он не унес и рюкзак, о котором Чайковский обмолвился, что тот хороший, недешевый – из натуральной кожи?
А вот если вниз летел не живой человек, отсутствие у него обувки можно объяснить.
Если его убили раздетым (тут мне вспомнилась дикая и одновременно поразительно стройная версия Ирки про сатанинский обряд), то кое‑как натянуть потом на труп спортивный костюм особого труда бы не составило, а вот обуть его – это уже задача посложнее. Нынче самая популярная обувь у людей любого пола и возраста – кроссовки на шнурках, а их на себе‑то затянуть и завязать непростое дело, что уж говорить о чужих окоченевших конечностях…
Решив, что поняла логику эксперта, я написала Лехе «Помог, спсб», получила в ответ «Всегда пжлст» и решила, что на этом надо пока остановиться.
Определенно, не следовало уделять чужому и не факт, что живому, человеку больше внимания, чем своим родным и любимым.
Вечер в семейном кругу прошел спокойно, мирно, приятно. Жаль, что нельзя было сказать того же о новом утре.
Не помню, чтобы я хоть раз в жизни пробудилась от обращенных ко мне ласковых слов: «Вставай, красавица, проснись!». Разрывался будильник, вопил телефон, стучали и звонили в дверь незваные гости, хныкал ребенок, приставал соскучившийся муж, терся мордой голодный кот – это все было. Из более экзотического – однажды меня разбудила шлепнувшаяся с потолка капля, ознаменовавшая начало великого потопа, устроенного соседями сверху, а как‑то раз сладострастно лизнула корова, с неясной целью протиснувшая морду в окошко палатки.
На этот раз я была выдернута из уютного утреннего сна гневным воплем.
Орала женщина, что могло бы меня успокоить, ведь у нас в семье я единственная представительница слабого пола. Значит, драма разворачивается не в нашей квартире, а где‑то в ближних пределах – у соседей или во дворе.
Вот только голос орущей женщины был мне смутно знаком, так что игнорировать ее вопли, спрятав голову в треуголке из подушки, я не смогла.
Муж тоже проснулся и стоял у окна.
– Это кто там так орет? – недовольно спросила я, выбираясь из кровати и воздвигаясь рядом.
– Крашеная блондинка кричит на натуральную брюнетку, – слишком уж лаконично обрисовал ситуацию Колян.
– Блондинка – это Алла из управляющей компании. – Я узнала подругу участкового.
– А брюнетка работает в магазине, – добавил информации муж. – Но сути их конфликта я не понял.
Я прислушалась.
– Они тут убьются насмерть, а потом пойдут жаловаться – на кого? Не на вас, а на нас! – вопила блондинка из управляющей компании.
– Билим-килим, кирдык-мырдык! – (или что‑то вроде того) кричала в ответ брюнетка из Средней Азии.
– Речь о какой‑то массовой гибели? – заволновался Колян.
– И о последующем походе восставших мертвецов, – подсказала я, хмурясь.
Наелась уже этого с нашим Олегом! То он живой, то мертвый, но постоянно с ним что‑то происходит!
Бабы меж тем орали на разных языках, но при этом как‑то понимали друг друга. Мне же никак не удавалось уяснить тему их оживленного мультикультурного диалога.
– Нет, я так не могу. – Муж снял пижамные штаны, надел спортивные, сунул ноги в кроссовки и, на ходу натягивая толстовку, пошел выяснять, в чем дело.
Минут через пять, когда я уже готовила завтрак, он вернулся и объяснил:
– Все нормально, это у них терки по поводу благоустройства территории. У входа в магазин была ногочистка, зимой ее так энергично эксплуатировали, что всю искорежили, остались торчать кривые железные зубья. Блондинка утверждает, что прилежащая к магазину территория – зона ответственности арендатора, и требует навести порядок.
– И правильно, – заметил сын, стащив со сковородки оладушек. – Я сам недавно видел, как пацан налетел на эту железяку и кожу насквозь пропорол.
– Так сильно поранился? – ужаснулась я.
– Не свою кожу. – Потомок невозмутимо почавкал. – Кроссовкину. Или надо говорить – кроссовочью?
– Кожу кроссовки. – Я хлопнула нахаленка по руке, вновь потянувшейся к сковородке. – Сядь за стол и жди, сейчас все будет!
– Мне некогда, я уже убегаю. – Сын засновал по кухне, самостоятельно обеспечивая себя кормами: запихнулся печеньем, запил его минералкой, рассовал по карманам конфеты.
– Стой! – Я ухватила его за рубашку.
Мне вдруг пришло в голову, что резвая мо`лодежь живет совсем иначе, чем солидные взрослые. Они легки на подъем, проще знакомятся и быстро заводят отношения, особенно с другими юными людьми. А моему сыну двадцать один, он почти ровесник Олега, и квартиры наши в одном подъезде…
– Ты, случайно, не знаком с Олегом из восемьсот тринадцатой квартиры? – спросила я потомка.
– Не-а. – Он вырвался и умчался в прихожую.
И уже оттуда, шнуруя кроссы, сообщил:
– Я случайно знаком только с Виктором, тоже с восьмого.
– Правда? – Я обрадовалась, разом стряхнула со сковородки на блюдо готовые оладьи и вышла с ними в прихожую. – Про Виктора мне тоже интересно. Что ты знаешь о нем?
– Да почти ничего, пару раз в лифте встречались. – Сын задержался, чтобы похватать оладьи. – Как‑то раз он ехал с книжкой, я спросил, что читает, оказалось – что‑то заумное. Я сказал: «Николай», он ответил: «Виктор», мы пожали руки и, собственно, все.
– В смысле, больше ты его не видел?
– Почему не видел? Видел. – Сын запрягся в рюкзак и подпрыгнул, проверяя качество укладки. – На днях я выходил из подъезда, а он
