Диалоги. Практика латинского языка - Хуан Луис Вивес

Горгопас. Смотри, муж благоразумнейший, как бы ты случайно из-за незнания не оступился в каком-либо высказывании или в неразумном либо грубом действии, отчего потеряешь славное имя воспитанного наилучшим образом.

Флексибулус. Что, разве столь легко оно у вас гибнет?

Горгопас. Даже при одном словце, одном коленопреклонении, одном наклоне головы.

Флексибулус. Слишком изысканно и слабо у вас, у нас же гораздо крепче и сильнее.

Горгопас. Таковы наши взгляды, как и наши тела, которые не выносят никакой обиды.

Флексибулус. Напротив, как видим, легче выносят тела, чем души.

Горгопас. Возможно, ты не узнал его [Гримферанта], потому называешь сыном и другом.

Флексибулус. Разве это не честные и исполненные благожелательства названия?

Горгопас. Полагаю, благожелательства (его мы не особенно ценим), но не уважения и не любезности, которые мы старательно почитаем. Ведь этого [мальчика] обычно именуют «этот господин», [а] не друг. Разве ты не обратил внимание на титул господина, [поставленный] перед личным именем и [именами] различных слуг? Разве не замечал на поминальных торжествах в честь деда [мальчика] столько восковых факелов, знаков отличия, одетых в траур людей?

Флексибулус. Как же так? Ты [Гримферант] горячо желаешь всем быть господином и никому другом?

Гримферантес. Так учили меня мои близкие.

Флексибулус. Пусть тотчас же сообщит, мой господин, твое славное сиятельство, свидетельства твоих кровных родственников [об обучении].

Горгопас. Мне кажется, что ты насмехаешься над этим мальчиком. Но он – не кто угодно; не делай [этого].

Гримферантес. Прежде всего, я из честнейшего рода, который никому не уступит во всей этой провинции, поэтому обо мне следует тщательно заботиться и приложить все силы, чтобы я не отошел от доблести своих предков. Они приобрели себе большую славу, никому не уступая в положении, достоинстве, авторитете, имени, титуле, я должен делать то же самое. Если кто хочет что-то умалить из чести, с ним сразу же должно бороться; в деньгах надлежит быть щедрым и даже расточительным, в чести же – бережливым и внимательным. Тем не менее подобает, чтобы я и мне подобные вставали в присутствии других, уступали дорогу, провожали, обнажали голову, преклоняли колено, не потому, что кто-либо другой заслуживал этого оказанного мною [уважения], но потому, что [этим] я себе [самому] добуду благосклонность людей, добьюсь народного благоволения и приобрету ту честь, которую мы до такой степени несем всегда на устах и в сердце. В этом воспитании заложено различие между благородным и неблагородным воспитанием: благородный искусно воспитан для всего выдающегося, а также приучен к этому; неблагородный из-за грубого нрава не научен что-либо делать из этого.

Флексибулус. И каким кажется такое воспитание, твое сиятельство, господин?

Гримферантес. Каким, действительно? Безусловно, наилучшим и достойным моего рода.

Флексибулус. Тогда что другое ты от меня требуешь?

Гримферантес. Ничто, по-моему, совершенно не противилось бы [традиционному воспитанию], если бы отец по своей воле решительно не приказал или, вернее, строго не повелел прийти к тебе, чтобы ты, зная о воспитании что-то более скрытое и словно более священную тайну, благодаря чему я больше приобрел бы славы для себя, не отказался показать [это] из своей любезности; и чтобы семья наша, вообще честнейшая и очень высокопоставленная, поднялась еще выше. Потому что есть немало новых людей, которые, кичась своим богатством и став невольными обладателями благородства и почестей через богатства, поднялись так, что даже осмеливаются соперничать с древностью и честью нашего рода

Флексибулус. Преступное деяние!

Гримферантес. Не правда ли?

Флексибулус. Даже слепому было бы ясно.

Гримферантес. Итак, эти новые люди, расхаживают в сопровождении длинного ряда приверженцев, сами в отороченных бахромой или шелковых, шерстяных, с разрезами (intercisi) или пышных сотканных одеждах, чтобы казалось, что мы никто по сравнению с ними, мы, кто одеваемся по-простому, благодаря сокрытию бедности. Наградой же за этот твой труд, если своей работой деятельно послужишь отцу, будет то, что тебя примут в число [членов] нашей семьи и допустят к ее и моей благосклонности, чтобы с течением времени получить от нас какие-то благодеяния, и ты будешь всегда под нашим покровительством и как бы под защитой.

Флексибулус. Что может быть сказано важнее и желательнее? Но послушай теперь: если обнажишь голову, уступишь дорогу и место, назовешь ласково, по какой причине ты будешь приятен тем, с которыми будешь находиться?

Гримферантес. По той самой причине, что делаю это.

Флексибулус. Вот все это все только внешние знаки, которые обозначают, что есть что-то в твоей душе, из-за чего тебя могут уважать. Ведь сами по себе [внешние знаки] никто не уважает.

Гримферантес. Почему не уважали бы (их) все, кто достойного образа жизни, особенно благородные, как я?

Флексибулус. Очень мало ты преуспел, как позволено говорить среди нас, [а] ты считаешь, что уже достиг высшей точки?

Гримферантес. У меня нет никакой необходимости приобрести для себя образование (littera), а также ученость (eruditio). Мои предки оставили мне, чем жить; даже если этого не будет хватать, мне следует добиваться [необходимого] не искусствами, столь неблагородными, а острым копьем и суровым мечом.

Флексибулус. Вот это, пожалуй, смело и сильно, как будто ты, будучи действительно благородным, не будешь человеком.

Гримферантес. Добрые слова.

Флексибулус. Какой, в конце концов, частью себя ты являешься человеком?

Гримферантес. Всем собой.

Флексибулус. Быть может, телом, которым не отличаешься от животных?

Гримферантес. Никак нет.

Флексибулус. Значит, не всем собой, в таком случае – разумом и мышлением.

Гримферантес. Почему бы нет?

Флексибулус. Значит, если оставляешь его (разум) необразованным и диким и совершенствуешь тело и к одному этому стремишься, разве не переходишь из человеческого в звериное состояние?

Но [вернемся] к тому, о чем мы начали говорить (если бы я захотел дать себе волю, это отступление надолго отклонило бы нас от намерения). Так вот, когда ты уступаешь дорогу, обнажаешь голову, каков ты есть, по мнению других?

Гримферантес. Благородный и благородно обученный и также воспитанный.

Флексибулус. Он cлишком жесткий (эти слова Флексибул говорит вполголоса для себя). Разве дома ты ничего не слышал о душе, о честности, о скромности?

Гримферантес. В храме я иногда слышал [это] от проповедников.

Флексибулус. Когда встречные видят, что эти вещи тобой осуществляются, они считают, что ты юноша скромный, честный, хорошо о них судящий, о себе же умеренно; из этого мнения рождается благоволение и уважение.

Гримферантес. Пожалуйста, яснее.

Флексибулус. К этому и относится мое рассуждение. Если люди считали бы тебя столь надменным за то, что ты их всех по сравнению с собой презирал, однако [при этом] обнажал голову и преклонял колено, не потому, что эта честь причитается им самим, а потому, что тебе подобает, неужели ты думаешь, что найдется тот, кто питал бы к тебе благодарность или уважал бы тебя из-за той фальшивой видимости чести?

Гримферантес. Почему нет?

Флексибулус. Потому что это ты себе даруешь и делаешь ради себя, а не ради