Как мы спасали челюскинцев - Анатолий Ляпидевский

Мотор радостно загудел, и механик что-то записал в книжечку. Через 15 минут мелькнули внизу, сквозь туман, лед и полыньи. Курс был зюйд-ост. Я организованно отступал, я удалялся от людей, которые были на льдине, и третий раз перелетал Берингов пролив. Через 30 минут показался американский мыс Йорк. Над мысом тумана не было. Я почти совсем закрыл газ. Сразу стало тихо. Самолет начал левой спиралью „сваливаться" с трех тысяч метров к земле и, нырнув под туман на высоте 20 метров, взял курс норд-вест. Я снова стал перелетать пролив, направляясь к людям на льдине.

Над головой стояла уже не белая, а серая мгла. Из полыней поднимались серые клочья тумана. Минуты полета казались бесконечными. Было понятно, что если сдаст мотор, то все кончено — смерть! Шла сорок вторая минута обратного полета. Где-то вдали остались острова Диомида. Уже давно пора показаться мысу Дежневу, но видимость была в полкилометра, и мой „Флейстер" мог очень свободно упасть на скалы и превратиться в бесформенный ком. На стеклах появились замерзающие капли, мелькнула впереди какая-то темнота, и, сделав вертикальный вираж, я развернул машину на курс зюйд-ост. Опять отступление!

Через час под самолетом был снег и городок Теллор. На занесенной снегом песчаной косе стояли жители небольшого городка и, подняв головы вверх, смотрели на самолет. Командор Слепнев не одолел Берингова пролива. Самолет сделал посадку, мотор стих, эскимосы подкатили на салазках бидоны с горючим.

Механик прикрепил к фюзеляжу флаг с серпом и молотом. Мистер Андерсен угощал пилота в своей квартире рюмочкой виски и вежливо говорил, что в это время года над Беринговым проливом и Сибирью стоит туман. Мистер Андерсен обнадеживал, что через несколько недель (!) погода может измениться. Рано утром „Флейстер", будя жителей Теллора ревом своего мотора, взял курс норд-вест к людям на льдине.

Острова Диомида были видны. Самолет мощно забирал четвертую тысячу метров. Мыс Дежнев утопал в тумане, где-то под туманом был Уэллен, впервые виднелась скала Сердце-Камень.

Дальше была мгла; в этой мгле лежала обледеневшая машина Леваневского, и где-то Ушаков добирался в Ванкарем на собаках. Я не хотел ехать на собаках. Я должен был на самолете прибыть к людям на льдину и поэтому, нырнув в окно у мыса Сердце-Камень с высоты четырех тысяч метров, я под туманом пошел назад, к Уэллену. На снегу лежала большая машина со снесенным шасси. Это был «АНТ-4» № 2. Я сделал несколько кругов, внимательно изучив аэродром, сел, подрулил к толпе ликующих товарищей, представил им своего механика.

Механик Лавери находился за границей. Радистка Людмила Николаевна Шрадер сообщила по радио, что Слепнев прибыл из Аляски на советский берег и благополучно приземлился в Уэллене.

В моем дневнике 5 апреля отмечено так:

„Пурга с мягким снегом. Перекачал бензин из резервного бака. Очень трудно работать на ветру с пронизывающим снегом. Помогали чукчи из Уэллена. Ребята учат Лавери русскому языку. Лавери очень заинтересован советской винтовкой. В столовой мясо есть не стал, так как кто-то сказал, что это медвежатина. Отто Юльевич прислал приветственную телеграмму".

7 апреля прояснилось. Я запустил мотор и поднялся из Уэллена, имея на борту Лавери и Ляпидевского, которого нужно было перебросить в Колючино к ремонтируемой машине.

Второй раз под самолетом поплыл берег Полярного моря у Чукотки. Вот знакомая скала Сердце-Камень, вот Идлидль, а вот л Колючинская губа. Район этот затаил в себе ненависть к авиации.

Здесь разбито много интересных авиационных планов. Где-то в глубине залива занесен снегом разбитый самолет Красинского „Советский Север". На льду острова лежит тяжелая машина Ляпидевского. Немного в сторону от „Советского Севера" лежит исковерканный „Флейстер", такой изящный в полете и мощный по скорости. Его собрат ревет победным ревом своего „Циклона" на высоте трех тысяч метров, а он мертв и недвижим.

Дальше расстилается лагуна Ангуэма, ледяная могила пилота американской службы Бен Эйельсона и его механика Борланда. Да, Колючинский район зол на авиацию. Мыс Онман. Ванкарем. Стоит в пегой кухлянке Ушаков и щелкает „лейкой". Посадка. Первая экспедиционная машина прибыла. Мы спешно выбрасываем груз. Задерживаться нельзя — до людей на льдине только 73 мили.

Спальные мешки, кухлянки, лыжи, палатки — все летит на снег. Взамен этого машина принимает на борт восемь грязных псов, этих великолепных друзей людей Севера. Псы хотя и молчат, но вздрагивают, не желая залезать в непривычную жестяную машину.

Вывожу самолет на середину аэродрома, выверяю компас — громадная девиация в 12° осложняет перелет. Провожающие сосредоточены.

Механика Лавери оставляю в Ванкареме, не желая подвергать опасному риску жизнь молодого человека. В лагере он мне не поможет — с мотором справлюсь сам, а в случае вынужденной посадки… да что об этом говорить! За моими плечами четыре экспедиции и Якутия. Выберусь и один. Ушаков садится в кабину и успокаивает своих восьмерых спутников. Спутники напуганы и повизгивают.

„Флейстер" ревет всей мощью своих 600 сил, вздрагивает на неровностях льда, разгоняется и вспрыгивает на воздух. Я иду на льдину. Курс — норд, бесконечная бело-синяя хаотическая равнина, трещины, нагромождения льда. Берег пропал. Держу строго по курсу. Набегают клочья тумана. Ушаков что-то быстро записывает в книжку. Туман обволакивает нас ватой.

Курс, курс, точно по курсу! И на 36-й минуте, после десятка обманных теней и вертикально стоящих льдин, принимаемых за людей, в трех-четырех километрах от правого борта вижу длинный-длинный слой дыма… Два покачивания крылом, Ушаков бросается к правым окнам, резкий разворот самолета вправо, и… люди стоят, не двигаясь, на месте с поднятыми руками. На вышке красный флаг. Самолет ревет победным гулом. Спокойно, Слепнев, ты нашел лагерь.

Несколько кругов. Посадка.

— Вот, Отто Юльевич, где пришлось встретиться! Здравствйте, товарищи!

Довольные собаки выглядывают из дверей кабины, и кто-то уже бежит с канатом в руке, чтобы оттащить самолет с ропаков. Надо торопиться: получено радио, что вылетают Молоков и Каманин. Где-то отмороженными пальцами чинит помпу Галышев.

При посадке на лед на моем самолете порвались стяжки. Надо было ремонтироваться. Челюскинцы работали вместе со мной, не покладая рук. После ремонта я отвез группу челюскинцев и аккумуляторы в Ванкарем. Отсюда мне предстоял опасный путь с больным Шмидтом на Аляску, в Ном. О полете со Шмидтом хочется рассказать особо.

Ванкарем. Маленький домик базы из двух комнат. В одной из них целый день, пользуясь очередной возможностью занять табуретку, люди пьют чай. В другой — узкая кровать предоставлена больному начальнику экспедиции. На поду сидят пилоты и механики, среди них и американцы.

Собственно говоря, главным начальником является радист; поднятый палец радиста немедленно прекращает всякие разговоры.

Обстановка напоминает былые времена — штаб Красной гвардии. Чувствуется, что происходит нечто важное и необычное. Механики Лавери и Армстидт получают от меня распоряжение ночью приготовить антидетонаторную смесь и заправить самолет горючим. Слово „ночью" слегка удивляет механиков. Ночью нужно спать, но эти исключительно исполнительные люди немедленно надевают кухлянки и отправляются к бочкам.

Иностранцы заражаются нашей бессонной работоспособностью и проникаются повидимому уважением к людям из „Сиберии" и к их непонятной напористости.

Утро. У крыльца все челюскинцы и чукчи. Стоит нарта, и кто-то бережно укладывает на нее спальные мешки. Выводят под руки Шмидта, укладывают на нарту и за веревки везут ее к самолету. Бабушкин бежит на другой конец площадки, обозначая собою веху, от которой нужно взлетать. Взревел мотор. Последний кивок Шмидта.

Ушаков, Армстидт и Лавери занимают свои места в пассажирской кабине, я пристегиваюсь ремнем в своем кресле и даю газ. Внимание, Слепнев! Скорость двести километров. Самолет в воздухе. Сибирская эпопея окончена.

Впереди ответственный перелет над Чукоткой. Седьмой раз нужно перелететь Берингов пролив, а дальше — горы Аляски. Мощный мотор вскидывает самолет на седьмую тысячу футов. Довольно. Теперь безопасно.

Опять остров Колючин, Идлидль, Сердце-Камень, Инцов, а вот и мыс Дежнев. На море низкий туман, но вдали на горизонте виднеется американский мыс Уэллс. Берингов пролив на этот раз радушен к больному — Уэллс виден. Сорок минут над битым пловучим льдом, наконец — Уэллс, и я имею возможность обернуться к пассажирам.

Отто Юльевич и Ушаков помахивают рукой. Лавери просовывает мне свою руку, я жму ее и глазами поздравляю механика с прибытием в США. Три часа полета. Сбавляю газ, проходя на низкой высоте над Твин-сити и Миссеном. Показывается скала Следж.