Файф-о-клок - Иржи Грошек

– Снимают нательные кресты в лифтах! – дожала красотка.

Здесь Андрей Степановитч замешкался с ответом, потому что креста не носил и в лифтах не ездил. А проживал на первом этаже в пятикомнатной квартире, которую получил от государства – по совокупности научных достижений. К примеру, статья Андрея Степановитча «Этногенез и деревообработка» наделала много шума еще в незапамятные годы… «По мнению западных аналитиков, – писал профессор, – Россия обладает огромными стратегическими запасами березы. Скопление этих деревьев на одном пригорке олицетворяет для русского человека малую родину. Как для немецкого бюргера – три сосиски. То есть при виде пригорка или березы русский человек начинает рыдать, и можно пытать русского человека этими образами…» Как применялись его теории на практике, Андрей Степановитч предпочитал не знать…

Вдобавок раньше Андрей Степановитч состоял на учете в Литературном фонде как член Союза писателей и публицистов. И свободно мог получить дачу – или в Перестройкино, или в Комарово. Да не сподобился, потому что – пи́сал на малину председателя фонда от недержания пива. То есть не с публицистическими настроениями, а с общечеловеческими… Но Андрею Степановитчу предъявили обвинение в охульной критике, потому что малина повяла и только воспоминания о ней сохранились в памяти современников. Ах, какая это была малина!.. Какая малина!!!

– А теперь, – приободрилась красотка, – когда мы выяснили, что всякий издатель предрасположен «тиснуть и свистнуть», вернемся к предмету интеллектуальной собственности! Вам не стыдно, Андрей Степановитч?!

– За что?! – удивился профессор.

– За свой предмет, – пояснила красотка, стреляя глазками.

Профессор Радзивилл на всякий случай прикрылся «Аналогиями», как Адам в Эдеме, и заявил, что не собирается «обсуждать эту проблему с лицами ненаучной степени, без конкретного указания на предмет…».

– Сейчас укажу, – заверила Андрея Степановитча красотка, поправляя кокошник. – Не извольте беспокоиться! Кстати, вас не смущает мой головной убор?..

– Смущает, – признался профессор. – Но я думал, что вы от издательства.

– И напрасно, – сказала красотка. – А в заведении, где вам отпускали мозги, творилась страшная сумятица…

– А вы там были?! – съехидничал профессор по старой привычке кухаркиного сына – резать гипотезы, как морковку.

Собственно говоря, Андрей Степановитч славился как Цицерон-полемист и Платон-скептик. Он убивал доклады и лекции, семинары и конференции, коллоквиумы и конгрессы, имея в запасе только один выстрел… «Во втором веке до нашей эры Карфаген захватили римляне!» «А вы там были?!» – интересовался профессор Радзивилл. «Юлий Цезарь погиб в результате заговора!» «А вы там были?!» – подъебуривал профессор Радзивилл, и докладчик не знал, что ответить. А профессор гордо покидал аудиторию на кривой кобыле. «Actum est, ilicent!» – как говорили древние. «Дело сделано, можно расходиться!»

Но в данном случае ядовитая пуля, которую отлил Андрей Степановитч, отрикошетила и угодила ему же в голову. То есть… Андрей Степановитч неожиданно для себя поднялся с диванчика и направился к платяному шкафу, в котором до революции висел мундир действительного статского советника, а после – свирепствовали моль и продразверстка.

– Избушка-избушка, – пробормотал Андрей Степановитч, – повернись к лесу задом, а ко мне передом!

Что никак не говорило о его сексуальной ориентации. А только о том, что профессор Радзивилл неумышленно сбрендил. Однако шкаф сошел с ума еще раньше, после истории с дворником и балериной. Которые с двадцать четвертого года наслаждались друг другом за его дверцами. Поэтому на любезные слова Андрея Степановитча шкаф ответил пространной цитатой из Экклесиаста, где особо подчеркивалось, что «всему есть свое время! Время рвать и время метать! Время смеяться и получать по лбу! Время поворачиваться задом и время передом. И сейчас – не время…»

– Ах ты мерзкое стекло!.. – воскликнул Андрей Степановитч, угрожая расколотить непокорному шкафу зеркальное оформление. И если раньше Андрей Степановитч отражался там неказисто, то теперь выглядел как английский фабрикант начала двадцатого века – в цилиндре и с тросточкой.

– Извините, барин! Сразу не признали! – расшаркался шкаф. – Добро пожаловать в родные пенделя!

И распахнул настежь дверцы…

Насвистывая канкан, профессор забрался в платяной шкаф.

– Пардон, сударыня! – молвил Андрей Степановитч. – Я несколько отдавил вам пуанты…

– И метлу мне помяли! – заявил дворник, а балерина только улыбнулась Андрею Степановитчу в тесном помещении. Дверцы закрылись, шкаф окончательно тронулся…

– Что дают? – осведомился Андрей Степановитч у балерины.

– У нас два репертуара, – вмешался дворник. – Или «Лебединое озеро», или по морде!..

И высморкался на пол…

– Вы слышали, что с пятнадцатого июня и по первое сентября отключат горячую воду? – спросила балерина.

– Вонючая профилактика! – посетовал Андрей Степановитч.

– Я, граждане, в стиральной машине моюсь! – доверительно сообщил дворник.

– Как это? – удивился балерина.

– Обыкновенно, – ухмыльнулся дворник. – Ставлю на шерсть в режиме кипячения. А как вода нагреется – сливаю в корыто!

– И как шерсть? – поинтересовался Андрей Степановитч. – Не свалялась?

– Блестит! – похвастался дворник и основательно похлопал себя по груди.

– Не приведи господи! – ужаснулась балерина. – А разве трудно купить водогрей?!

Дворник звучно почесался, поскребся и покряхтел.

– Водогрей предназначен для балерин и вшивой интеллигенции, – пояснил дворник. – А нам достаточно – в унитаз попадать…

– Хам! – оскорбилась балерина. – Как можно про унитаз при даме?!

– Ну так давайте споем Девятую симфонию Бетховена! – предложил дворник.

Андрей Степановитч интеллигентно воздержался, а дворник загорланил «Оду к радости»:

Кто презрел в земной юдоли!Теплоту душевных уз!..

– Помогите! – воскликнула балерина. – Я тут с двадцать четвертого года езжу! – Но тем не менее поддержала:

Тот в слезах, по доброй воле!Пусть покинет наш Союз!!!

Последнюю музыкальную фразу дворник и балерина повторили трижды, словно заезженная пластинка:

– Пусть покинет, пусть покинет, пусть покинет – наш Союз!!!

И если Андрей Степановитч прежде не помышлял об эмиграции, то теперь вынужден был призадуматься.

– Я, вероятно, воспользуюсь вашим предложением, – прогундявил профессор, раскланялся с балериной, вышел из шкафа…

И не узнал своего кабинета.

Исчезла репродукция «Гумно» с картины Венецианова Алексея Гавриловитча. Зато появилось изображение «Лев Николаевитч Толстой на воркутинской пашне». Чуть поодаль расположилась доска объявлений «Их бин разыскивает Дзержинский», где фотороботы отчаянно напоминали Александра Сергеевитча с няней, няню с кружкой и Александра Филипповитча, по фамилии Македонский, верхом на Фру-Фру.

– Присаживайтесь, Андрей Степановитч, – очень вежливо сказала красотка.

Теперь она выглядела как выглядела. С короткой стрижкой и в офицерском мундире – на голое тело. То есть от лацкана до лацкана рассматривать красотку было интереснее, чем от уха до уха.

– Куда уставился, гадина-сволочь?! – цыкнула красотка на Андрея Степановитча. – В глаза смотреть, в глаза!!!

От резкого окрика профессор вздрогнул и стал таращиться, как положено, рискуя надорвать себе зрительные нервы.

– Вы обвиняетесь в распространении заведомо ложных сведений, – сообщила красотка профессору Радзивиллу. – Статья пятьдесят восьмая, часть прим! Антиантичная пропаганда!

– Какая-какая? – переспросил ошалевший Андрей Степановитч и осторожно присел на краешек стула как подмоченный.

– Такая-такая! – передразнила профессора красотка и снова заорала: – Встать, гадина-сволочь, когда с тобою старший по званию разговаривает!!!

Перепуганный профессор вскочил со стула и вытянулся во фрунт, хотя никогда не служил и тем более – не привлекался.

– Это, между прочим, от восьми до пятнадцати, – пояснила красотка содержание «антиантичной» статьи. – Садитесь, пожалуйста.

Андрей Степановитч покосился на доску объявлений, где «их бин Дзержинский» уже разыскивал профессора Радзивилла.

– Присаживайтесь, – повторила красотка. – Что вы болтаетесь, как спектральный анализ?..

– Какой-какой? – не понял Андрей Степановитч, как будто у него заело.

– Вот заладил! – вздохнула красотка, а профессор на всякий случай присел – и таким образом оседлал случай.

– Мы тут собрали вещественные доказательства, – продолжала красотка, – и готовы приобщить их к делу… А еще раз переспросишь, гадина-сволочь, «какие-какие вещественные доказательства» – получишь по морде! Это понятно?!