Ты, я и другие - Финнуала Кирни

Я послушно забираюсь на пассажирское сиденье.

Карен с досадой фыркает:

— Теперь бы еще успеть на рейс. Если опоздаем, я больше с тобой не разговариваю, Бет Холл. А что я тогда сотворю с Адамом…

… Мы не обсуждали визит Адама и то, что он наговорил.

Вообще. Ни словечка. Мы просто выключили музыку, поднялись наверх и продолжили заниматься сборами…

Карен ободряюще хлопает меня по руке:

— Ты будешь великолепна. Наслаждайся жизнью.

И не думай о нем, он того не стоит.

— Адам столько дряни тебе наговорил. Прости.

— Забей. И пошел он к черту!

— Он совсем не хотел это сказать.

— Не защищай его, Бет. Он сам должен отвечать за свои слова и поступки.

— Он никогда так не выходил из себя. И все…

— Да к черту его. Заметила, как он похудел? Даже меня пробило.

Я понимаю, что тема закрыта, поэтому отвечаю:

— Все эти пробежки…

— …вокруг да около женщин… — добавляет Карен.

Мне не до смеха. Он абсолютный, кристальной концентрации подонок, но где-то глубоко внутри живет ощущение утраты. Словно часть меня умерла.

— Он плакал, — говорю я ей. — Когда я вышвырнула его, он плакал.

— Хнык… туда ему и дорога, хнык…

Смотрю в окно и пытаюсь определить, где мы едем. Лишь бы не думать о сцене в прихожей.

— Ничего, жизнь продолжается.

Разглаживаю на коленях джинсы.

— Ты побрила? — Карен задает вопрос, не отводя глаз от дороги.

— Что?

— Побрила, спрашиваю?

— В смысле?

— Твои местечки. Внизу.

Я вытаращиваю глаза.

— Господи, Карен, о чем ты? Нет, прикинь, я не побрила чертовы местечки!

— А следовало бы. Вот когда побреешь, точно будешь знать, что жизнь все-таки продолжается.

Я стараюсь сдержать смех. Она права. Треугольник внизу живота, «садик наслаждения», сейчас производит слегка одичавшее впечатление: его никто не любит, не стрижет и не увлажняет.

— В Лос-Анджелесе найди салон эпиляции. Займись собой, наведи порядок.

Я качаю головой.

— Мы можем говорить о чем-то, кроме моего заросшего лобка?

— А что такого? Ты давно вне игры. Надо сделать интимную стрижку. Современные мужчины к этому привыкли.

Неприятно. Она действительно считает, что я не в курсе, как за собой следить? Возможно, у меня два десятка лет был только один мужчина, но я читаю журналы, смотрю кино — и имею кое-какое представление.

— Адаму нравилось, чтобы растительности почти не было, — говорю я ей. — Но сразу с трапа самолета я пойду в салон, сбрею все и налеплю стразы.

— Вот и умница. — Карен ухмыляется и выруливает на шоссе.

Наконец я в кресле самолета. Оно у окна: случись что, мне будет хорошо видно, как пламя охватывает двигатель, а летчик выпрыгивает с парашютом. Рядом со мной пустое место, хорошо бы так и осталось: настроения вести бессмысленные беседы с незнакомым человеком на протяжении всего полета над Атлантикой совсем нет.

Однако не успевает у меня возникнуть эта мысль, как появляется сосед. Он закидывает наверх большущий портплед, а на сиденье ставит еще одну сумку, поменьше. Я стараюсь на него не таращиться. Если я первая не проявлю инициативу, то мне не придется рассказывать ему, что я впервые лечу куда-то без мужа.

Мне и самой не верится, но это так: я никогда не летала без Адама. Желудок сжимается — а ведь мы еще не взлетели.

Заставляю себя расслабиться, проверяю зарядку айпада, включаю режим полета, выключаю мобильник и откидываюсь в кресле. Закрываю глаза. Открываю.

— Бокал шампанского?

Киваю стюардессе, и она передает мне с подноса что-то пузырящееся.

— Орешки, сухофрукты?

«Вот-вот, — хочу я сказать, — это про меня. Персик, сушеный».

Стараюсь не встретиться с соседом взглядом. Черт его принес!

— Передать вам орешков?

Качаю головой. Если меня вырвет, то прямо на дорогого соседа. Лучше я поголодаю.

Он вытаскивает из маленькой сумки айпад, газету и очки. Я кошусь левым глазом в его сторону — а кажется, что взгляд мой направлен строго вперед. Прямо передо мной расположен крохотный экран, на котором обозначено, что наш самолет пока находится в Лондоне. Интересно, его можно как-нибудь отключить?

Всякими самолетными прибамбасами всегда занимался Адам. Настроение портится: я вовсе не желаю следить за нашим перемещением. Единственный способ не распсиховаться — представить, что это такая игра — ты находишься в самолете, который вообще не собирается взлетать. Такая забавная трансатлантическая игра чуть не в сутки длиной.

— Просто представьте, что это автомобиль.

Черт! Мой сосед выдал совет, адресованный, надо полагать, мне. Смотрю влево. Высокий, это заметно, даже когда он сидит. Полосатая рубашка с открытым воротом и выгоревшие джинсы. Рукава рубашки закатаны, руки в татуировках, на правой какие-то фрагменты дракона. Вроде бы у него густые жесткие волосы песочного цвета, но на голове нечто вроде банданы, трудно сказать наверняка. Сосед протягивает руку:— Будем знакомы. Вы, похоже, нервничаете.

В его акценте ощущается восточноамериканское побережье: не совсем Бостон, но вроде и не нью-йоркская скороговорка.

Я заставляю себя протянуть руку ему навстречу.

— Бет Холл, приятно познакомиться.

Не уверена, что мне так уж приятно, но все сомнения в пользу собеседника. Я снова поглядываю на его головной убор и придерживаю язык.

— Моя бывшая жена страшно боялась летать.

И просто представляла, что едет в автомобиле. Помогало.

Боже. Тридцать секунд болтовни, и он уже рассказывает мне про бывшую жену. Мне это надо?

— В Лос-Анджелес по делам? — спрашивает он.

— Работа. — Прикидываю, не представиться ли кинопродюсером. — Я пишу песни.

— Правда? — Сосед прямо подпрыгивает в кресле. — А я музыкант. Ударник в группе «Бразерс».

Наступает моя очередь подскакивать. Теперь я смотрю на него совсем иначе. «Бразерс» — одна из моих любимых групп, современная версия «Иглз».

У них чудесный сплав рока, поп-музыки и кантри.

Я впечатлена и заинтригована. И я его не узнала. Наверное, из-за банданы. У барабанщика группы «Бразерс » — дикие, спутанные волосы, обычно они закрывают лицо. Я еще не созрела сразу по приземлении мчаться в салон и делать декор зоны бикини, однако следующие одиннадцать часов уже не кажутся мне кошмарными. Внимательно слушаю монолог соседа о шуме двигателей и подаю знак стюардессе, чтобы принесла орешков.

Я немного пьяна. Мой сосед («Вообще-то меня зовут Джефф, но друзья прозвали Пинк, прикинь?») тоже, кажется, не вполне трезв. Его глаза, которые два часа назад были глубокого синего цвета, налились кровью и слегка остекленели. Я же только приступила к главной части своего рассказа.

— Так, значит, смотри, на меня свалилась не просто еще одна тетка, а тетка и ребенок, — говорю я Пинку.

Пинк молча кивает, словно в ситуации нет ничего необычного.

— Он врал мне десять лет. Десять!

Пинк делает еще глоток виски.

Не могу понять, почему мои злоключения не вызывают никакого отклика с его стороны.

— Ты гуляка, Джефф, ой, я хотела сказать, Пинк?

Можешь не говорить, если не хочешь, но вот ты упомянул бывшую жену. Ты играешь в группе. Наверняка много ездишь по гастролям, на тебя бросаются бабы…

По необъяснимой причине я чувствую необходимость изобразить слово «бросаются» пантомимой — и запускаю свой бокал прямо в его выцветшие джинсы.

— Упс! Пардон.

— Да нормально… Ну, я ходил налево. Дошло, когда она меня бросила. Потом как отрезало.

— Думаешь, это просто заложено в мужской ДНК?

Он хохочет:

— Женщины тоже гуляют, знаешь ли.

Я трясу головой:

— Нет. Не-е-ет. Я знаю множество женщин, и ни одна не изменяет.

— Просто ты таких только и знаешь, потому как они гуляют. Очень даже.

Он меня не убедил.

— Я бы пошла с тобой на обед. — Поднимаю бокал в его честь и допиваю шампанское. — Но сейчас, разумеется, не могу, ведь у тебя дефектный ген.

Пинк улыбается:

— А я бы, может, тебя и пригласил.

В проходе останавливается стюардесса с обедом, заказанным нами при посадке. Пинк забирает у нее свой поднос и тянется, чтобы передать мне мой.

— Надо поесть.

— Да ты мудрец, Джефф Пинк.

Он протягивает мне поднос. На горячее — рыбная запеканка, которая подозрительно не пахнет рыбой.

Когда я сообщаю ему об этом, он хохочет и предлагает на замену свой зеленый салат. Мы меняемся тарелками, и я сосредоточиваюсь на поедании листьев.

Съедаю две булочки, надеясь, что они впитают спиртное.

Пью много воды, восстанавливаю некоторую ясность мысли, прошу у Пинка прощения на случай, если наговорила лишнего.

— С тобой забавно, — улыбается он.

Правда? Что-то непохоже. Я ничего забавного не сделала, только поливала грязью все мужское население.— Если я все-таки приглашу тебя в Лос-Анджелесе на обед, ты простишь мне дефективный ген?