Опыт путешествий - Адриан Гилл

Они стоят на каждом углу черными потными толпами, обвешанные средствами для усмирения и нападения, похожие на злобные рождественские елки. Я наблюдаю за тем, как один из этих жирных молодчиков запихивается в пластиковое сиденье в забегаловке и застревает в нем, зацепившись своим ремнем.

Съезд проходит в Пепси-центре, на домашней арене местной баскетбольной команды Denver Nuggets[119], и, кажется, один только я нахожу это название дурацким. Центр вмещает в себя 20 тысяч либералов. Утомительная, как в аэропорту, проверка службы безопасности. Она одновременно и злит, и оживляет делегатов, пока их пихают туда-сюда слуги закона с угловатыми лицами. Здесь можно заметить разделительную линию между левыми и правыми. Мечта демократов — создать страну, где не нужно будет ставить у каждой двери металлоискатель, в то время как республиканцы хотят улучшенных технологий для сканирования сетчатки, больше обысков с оружием наголо и больше досмотров с пристрастием без ордера. Я получаю особое удовольствие от глупости происходящего — секретные агенты одеты в куртки, слова SECRET SERVICE на которых написаны большими белыми буквами.

Снаружи в ужасной жаре страдают несколько групп по специальным интересам. Они обступают делегатов, как бездомные собаки. Крайне левые, или социал-демократы, как мы их называем в Европе, мрачно жалуются на отсутствие свободы слова, хотя на самом деле они имеют в виду, что никто их не слушает. Здесь же группа ветеранов иракской войны, которые шатаются по ресторанам и торговым центрам, изображая пальцами пистолеты как третьеклашки. «Это представление!» — ревет один из них, на всякий случай. Представители компании Trojan раздают презервативы размером с пистолет «Магнум». (Как вы думаете, они были названы по имени того самого огромного деревянного коня, поскольку внутри каждого тысячи маленьких людей, готовых выскочить наружу и испортить вам жизнь?). Ко мне подходят люди с петицией, звучащей так же депрессивно, как и любой гражданский призыв: «Защищать и уважать себя и других». Есть здесь и человек, желающий ввиду глобального потепления ввести специальный налог на мясо. А после наступления темноты появляются религиозные радикалы, похожие на воскресших мертвых с омерзительными постерами с изуродованными эмбрионами и плакатами, предрекающими геенну огненную для геев. Единственный раз за всю неделю я увидел кого-то по-настоящему злым, когда несколько чернокожих женщин среднего возраста были атакованы этими злобными святошами.

Съезд медленно разворачивается. В невнимательном гулком зале Говард Дин (после несолидного для этих обстоятельств окрика) начинает представлять первых ораторов, по большей части доброхотов, проникнутых благоговением, исполненных благодарности и незамедлительно забытых публикой. Приспособленцы и герои узкого профиля получают свои пятнадцать минут славы. Съезд распадается на две части — прайм-тайм и после него. Все хотят засветиться на национальном телевидении. Для этого и нужен съезд. Все, что остается за пределами голубого экрана, к делу не относится.

В зале появляются сотни самодельных маленьких студий. Они свисают с ярусов, как шаткие гнезда аистов. Десятки блуждающих операторов шныряют по коридорам и этажам. Масса нервных мужчин и миниатюрных блондинок промокают свои бронзовые лица влажными губками и активно используют компактные пудреницы. И не поймешь, телевизионщик ли этот парень с пристальным взглядом и проводом в ухе или секретный агент. Спросит ли он твое мнение или засунет палец тебе в задницу? В зале сотни тысяч микрофонов. В любом диалоге присутствует камера, все записывают всех. Все одновременно и репортеры, и зрители, и публика, и участники. Газетчики отстраненно и беспорядочно сидят в отведенном для них месте. Большую часть времени они читают с экранов компьютеров политические блоги друг друга. Возле меня два жирных очкарика-неоконсерватора из журнала American Spectator проворно бьют пальцами по клавишам с таким знанием дела, что становится ясно, чем именно они заполняют отсутствие интимной жизни. Я замечаю, что один из них большую часть времени проводит в чате Second Life[120] (название, намекающее на отсутствие первой). Его аватар в семь раз худее, чем оригинал. Надо сказать, что мы, политические журналисты, вообще не слишком привлекательное сборище. Мы — трейнспоттеры[121] с камнем за пазухой.

Это мероприятие вызывает странное чувство нереальности. Приходится все время лезть в компьютер, чтобы понять, что делается снаружи, вне этого мирка. Этаж заполняется приверженцами партии, которые группируются вокруг плакатов с названием их штатов. Чем ближе к подиуму — иными словами, к телекамерам, — тем более важными становятся их бюллетени и более захватывающими гонки. Время, когда участники съезда действительно принимали участие во всем, что происходит, давно прошло. Сколько бы ни трубили о демократии, бюллетени этих людей не имеют никакого значения. Их присутствие здесь — всего лишь игра света и тени. Они лишние в этом дорогом телемарафоне. И больше не носят праздничные канотье. Теперь на них одежда подороже. Кругом десятки цилиндров в стиле Дядюшки Сэма и жокейских шапочек ручной выделки, похожих на мудреные праздничные торты с диорамами. Я замечаю, что у штата Джорджия слишком много эксцентричных красавиц, сплошь выглядящих как мисс Хавишем, едущая на Ноттинг-Хиллский карнавал[122]. Хотя, не исключено, что в Джорджии все такие. Еще где-то бродят потерянные люди в ужасных белых парках, которые оказываются национальной одеждой Аляски. А еще тысяча женщин в одних и тех же платьях, копиях платья, которое Мишель Обама купила за $50 и как-то раз надела на дневной эфир. На высокой спортивной черной женщине оно выглядело прекрасно, но на низенькой толстой белой женщине напоминает наволочку. Еврейский оркестр играет легкую музыку 80-х для делегатов и небольшие вступительные отрывки для очередного оратора. Делегаты поднимаются с мест и танцуют в проходах. По закону толпы только люди физически закоснелые и без чувства ритма позволяют себе с удовольствием потанцевать в общественном месте.

В пресс-центре добропорядочная женщина-наблюдатель, контролирующая нашу жизнь, спросила, на кого я работаю. И затем сухим и недовольным тоном сообщила, что я нарушил дресс-код. Вручила мне письмо по этому поводу и попросила «постараться одеться поприличнее завтра». Мне очень захотелось сказать: «Посмотрите вокруг. Вон мужчина в костюме Капитана Америки. А вон там люди в розовых костюмах в полоску». Но я ничего не сказал. Я извинился и пообещал прийти завтра, одетый, как вдова Туанки[123]. Она невыразительно посмотрела на меня: «О’кей, сэр, благодарю за внимание».

Мне стало ужасно весело. Мне уже лет сорок не говорили, как я должен одеваться. На следующий день она украдкой подобралась ко мне и сказала вполголоса: «Вы отлично выглядите».

В этом году женщины впервые составляют большинство выборщиков. Из них 24 % чернокожих и 5 % — из Азии и с островов Тихого океана, что совсем неплохо, даже в случае если оставшиеся 95 % не имеют ни малейшего понятия о том, откуда эти женщины приехали. (Служащий отеля взглянул на мои водительские права и спросил: «Вы из Лондона? Это в Швейцарии, да?»)

Съезд начинается с отдания долга памяти Теду «Зеппо» Кеннеди[124]. На больших экранах транслируется сентиментальный видеонекролог. Мило сделано. Пусть посмотрит на съезд, пока не окочурился. А потом большой сюрприз — сам Тедди материализуется на сцене. Танцующие делегаты выпадают в осадок от сериальной пикантности момента. Тед умирает от рака мозга, а они жутко счастливы. В руках у них сотни плакатов с надписью «Кеннеди», и в какое-то мгновение кажется, что они пытаются напомнить ему, кто он такой.

Кульминационный момент вечера — выступление Мишель Обамы. Ее представляет брат, баскетбольный тренер команды Oregon Beavers, что опять нахожу смешным только я. Однако ее речь блестяща, логична и человечна. Она рассказывает историю своей жизни, убедительно и ясно, с сочувствием и уверенностью. Выводит на сцену своих дочерей. Обама появляется на видео как по волшебству, похожий на Волшебника из страны Оз. Это такая редкость — счастливая чернокожая семья со средствами. Мне это кажется очень милым. И, кажется, здесь, в пресс-центре, я одинок в этом чувстве.

Трудно понять, почему Мишель Обаму так ненавидят правые. Она черная, юрист, женщина и выше, чем большинство звезд телешоу. Наверное, это вызывает у них усыхание мошонки. Черная баба с яйцами и юридическим дипломом.

Истории жизни в стиле Опры[125] становятся лейтмотивом съезда. Один за другим ораторы поднимаются на сцену и начинают свои выступления, говоря надтреснутыми голосами. «Я хочу рассказать вам историю о женщине, приехавшей в эту страну и не имевшей ничего, кроме мечты. Днем она закатывала анчоусов в консервные банки, вечером гладила одежду для стриптизерш, и в жизни у нее ничего не было, кроме мечты. Она вырастила пятнадцать детей, я младший из них. Ей удалось устроить меня учиться на юридический факультет в Гарварде, поскольку она брала на дом работу по изготовлению чучел. И в нашем доме всегда была любовь, а на столе — мясо сбитых машинами животных». В общем, все эти истории звучат как один длинный рассказ йоркширцев из скетча «Монти Пайтон»[126], пересказанный друг другу двенадцатью разными людьми. Каждый из этих разодетых, причесанных и напомаженных сенаторов, конгрессменов и губернаторов хочет превзойти остальных, рассказывая о своих стигийских[127] тяготах. В результате все становится насколько приторно-сентиментальным, что любой циник может получить диабет. Но опять же я — единственный, кто находит этот парад откровений в стиле малышки Нелл[128] ужасно снисходительным. В результате выходит, что если ты не стал правоведом, отучившимся в первоклассном университете, значит, был недостаточно беден. А мечты твои — недостаточно грандиозными и американскими. Единственный, кто ничего не рассказал нам о том, каково расти в ведре на помойке, был Тед Кеннеди. Поскольку всем давным-давно известно, что он рожден в богатой патриархальной семье и его образование было оплачено бутлегерскими деньгами[129].