Воспоминание о счастье, тоже счастье… - Сальваторе Адамо

Представьте, Розарио с поднятой рукой, в ней кончик нити. Вновь, и вас только ради, переживаю тот момент, когда лезвие его ножа вошло в моё сердце.

Розарио:

— Скажи-ка, а ты в каком году родился-то?

— В 1956.

— Ага, а Ролан в 1954.

— С чем его и поздравляю.

— Тебе, старина, благодарить его следует.

— Благодарить? Хрена ему!

— В конце-то концов, что же это за словечки такие у простого и столь застенчивого малого.

— Прельщает меня не простота, а оригинальность и исключительность, ирония судьбы, если угодно, но лишь когда та бросает вызов обыденности. Месяц рождения того, кто отправил меня на Голгофу?

— Ноябрь, видишь ли… Если не ошибаюсь, у тебя тоже, нет?

— День?

— Второе… (и неуверенно: «А у тебя?»)

— Не лицемерь, тебе отлично известно, что я тоже родился второго ноября!

— Ну, я же тут не при чём, Жюльен.

— Хорошо, Розарио, извини… это я так.

— Истинный дар твой в благодарности желающим помочь тебе корешам.

— Продолжай в том же духе.

— Ты же рассердишься.

— Не скажешь же ты мне, что…

Розарио меня перебивает:

— А вот и да!

— Нет! Только не в Сите, под каштанами!

— Однако, это так. Но, дома разные…

— Что за прелесть!

— На самом деле, он уроженец Стеенвоорда, север Франции, там и проживал до призыва в армию. Затем шатался, там и сям, с перерывами на вынужденный отдых во встречавшихся на его пути тюрьмах — пару недель в одной, месяц в другой, — пока не добрался до кассы банка Женераль в Монсе, где, как теперь известно, и опростоволосился из-за неопытности шайки, в ряды которой затесались даже несколько девиц.

— Девиц? Не говори об этом…

— Ничего я и не говорю; про девиц, так, на всякий случай.

— И когда же он обосновался в Сите?

— За несколько месяцев до последнего ареста, в июне 1984-го.

— А в Сите почему?

— Видишь ли, со списком его судимостей снять апартаменты в Хилтоне наверное нелегко.

— В Сите живут и… весьма приличные люди.

— Так то оно так… да только проходимцев этих защищая, себя, смотри, не сгуби. Заметь, что он там не долго жил, потому как в кутузке три года провёл.

— Когда это было, только точно?

— С 17 октября 1984 по 16 января 1985, это точно, три месяца отхватил к сроку за попытку побега.

Несколько секунд висела тишина.

— Жюльен, ты где?

— И что потом?

— Никаких вестей, затаился где-то… Ты же ведь рассказывал, если мне память не изменяет, будто он носил великанов. Может, всё ещё там, отличнейшая норка… Просмотри календарь карнавальных гуляний.

— Не упущу я этого, Розарио. Чао и мерси!

Точнее представлять я стал, сколь жёсткой и циничной может быть реальность. Подталкиваемый охватившей меня не выдуманной паранойей, пришёл я к болезненному выводу, что на самом деле пряталась Шарли у меня. В тепле объятий моих урку своего ждала. Оборвала все свои связи, по меньшей мере с виду, чтобы сбить с толку элиту сыска. Решилась на разлуку со своим рецидивистом, отлеживавшимся в укромном месте, дабы напустить тумана на поляны.

Отчего же пряталась она на самом деле? В налёте на Женераль участвовала? Роль её какова? Не она ли сидела за рулём того, после включённой директором банка сирены троих в масках поджидавшего джипа? К тому же, на ней и кража трусиков, а пословица гласит — кто трусики смыкает, тот и джип умыкает. Настолько плачевным было моё состояние, что не сумел я драму сию принять всерьёз, как и оценить дешёвого юмора её.

Перед нами, что же, новые Бонни и Клайд?

А что, если это Ролан дал указание Шарли уйти в молчанку? Но, по отношение к чему?

Осталась ли у неё связь с бандой?

Но тогда об ужесточении приговора подельнику была она в курсе и поздравлять с годовщиной могла не его, но лишь меня.

Возможным оставалось всё: и самое безобидное, и наихудшее.

Притом неумолимей и очевиднее становилось мне иное, истинное объяснение: сносила она меня, сколько смогла, такого вот, прямо противоположного её угрюмому избраннику, меня не сюрпризного, книге открытой, которую при желании не составляло труда дешифровать, подобного. Не удержалась, хрустнула, не смотря на удобное алиби, которым представлялся я для неё. Предпочла убрать меня из своего поля зрения, хотя когда-то, в начале, и вызывала в ней скромная персона моя некоторую симпатию. Крепилась вплоть до сентября 1986-го, в нескольких днях от ранее означенной даты освобождения Ролана Дюпре.

Что же делала она до появления своего?

Не жила ли она в квартале со своим мушкетёром уже тогда, до знакомства со мной? Почему не знал о том я? Сите должен был вопить о чуде при появлении в его замызганных стенах такой красоты. Правда, я ни с кем не разговаривал.

Мне не оставалось ничего, кроме как разыскать Ролана Дюпре. Уж он-то в курсе того, что с эфемерной нашей вдохновительницей приключилось?

Во всяком случае, матушка, на этот раз ошиблась ты, туда, где поставил я букет цветов, счастье моё не вернулось…

Первые шагов сто представлялись очевидными. Собрав всё своё мужество в кулак, отправился я в вояж, боязнь моя перед которым краткости его была прямо противоположна. Пересёк я всю в выбоинах и рытвинах игровую площадку, отделявшую два ряда домов с противостоящими друг другу, покрытыми трещинами стенами, со сплетавшимися на них рваными тенями электрических столбов. Была пятница, на вдрызг поломанных качалках, качелях и вертлюгах задирались друг с другом несколько подростков.

Ничто для меня здесь не было ново — такой же подъезд, измалёванный теми же, полными непристойности и отчаяния граффити, тот же раздолбанный лифт. Я предпочёл воспользоваться лестницей. Тот же третий этаж и налево. Перед дверью квартиры 12С я заколебался… никаких указателей. Для начала позвонил, через некоторое время постучал, в ответ залаяла собака. Ах, да! Совсем позабыл, а ведь сам же настоятельно и посоветовал Шарли обзавестись ею, увидав возле Галерей. Было слышно, как за дверью кто-то возится. Видимо, та одна, а ключей нет.

Тут не до шуток, если пёс тот же и больше двух лет кормить его хозяин не мог, кто-то же должен был это делать. Кто? Разве что вернули сюда его недавно, к освобождению Ролана.

А, что если за черным лабрадором ухаживала, без моего на то ведома, но живя со мной, Шарли? Пока я пребывал на службе, у неё для этого было вполне достаточно времени.

Снова отвратительное это «если». Нет, брежу я, здесь должно быть кто-то другой.

Родственник? Один из членов банды?

Во всяком случае, сегодня никого. Верно, можно бы и записку сунуть под дверь.

«Но если Дюпре живёт с другой, ещё одну беду накликаешь», — великодушно подсказал живущий во мне отважный дурачок.

Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, должен же кто-то кормить бедную псину. Как бы там ни было, решил я являться к этой двери до тех самых пор, пока не отыщу ответы на все те вопросы, что не давали мне спать.

И вот уж в какой-то там — энный раз я у дверей квартиры 12С, без особой веры во что бы то ни было, вроде как бы по привычке, не помышляя, что мог наступить тот самый день Х, когда я менее всего был готов к встрече. Я уже даже забыл, что нажатие кнопки звонка может спровоцировать открывание двери и был до глупого обескуражен, когда всё это случилось… на моих глазах.

Он высокого роста. Неумолимая сила исходит от него. Бицепсы его, обтянутые закрученными рукавами бледно голубой джинсовой рубашки, принуждали к мыслям о ветках дуба, на которых можно было имена ножами вырезать. Рваный рубец на левой надбровной дуге явно свидетельствовал о бедах, пережитых им ранее, а в спокойствии его угадывалась готовность бесстрашно встретить все те, что остались на будущее. Взгляд его, особой стальной синевы, от земли отрывал, как если бы сам он за отворот пиджака ухватил. Мушкетёрской бородки, той что носил он на фото, показанном мне Шарли, теперь не было. Русые волосы его убраны были назад, а при вопросительном кивке головы, которым встретил он меня, метнулись ему на плечо конский хвост. Правильные черты лица его, особенно вкупе с этой косичкой, словно были калькированы с одного из персонажей комиксов: Бака Дэнни, а то и самого Рика Оше.

Обнаружив на соломенном коврике онемевшего от неожиданности придурка, решил тишину прервать он самолично:

— Кто ты такой, знаю. Где Шарли?

— Я и пришёл вам об этом рассказать, — залепетал я, глядя в ответ.

Мне приходит на память история о ковбое, сломя голову вернувшемся в салун, откуда только что убыл, и рыкнувшем на всю округу: «В зелёный цвет коня моего кто выкрасил?» Облокачивавшийся о стойку бара верзила распрямляется во все свои два метра и с высоты той отвечает: «Ну, я… а что?» — «Второй слой нанести надо бы», — гнусавит в ответ ковбой, заикаясь.