Воспоминания - Андрей Фадеев

Устроив мое семейство для пребывания на водах, я отправился 23 июня в Ставрополь, для исполнения поручений по части государственных имуществ. Вскоре затем, в Ставрополь приехал нарочно, чтобы посетить меня и повидаться со мною, известный молочанский менонист Корнис, коего я очень любил и уважал. Это был человек замечательный. Прибыв в Россию лет за двадцать перед тем из Пруссии, совершенным бедняком и работником, он в короткое время своей деятельностью и смышленостью успел составить себе огромное состояние; но, что важнее всего, успел принести много пользы и своему обществу и всем соседним жителям, в том числе и ногайцам, своим примером, наставлениями и материальными пособиями. Он умер лет через десять потом, оставив своему семейству богатое наследство, отменно хорошо устроенные хозяйственные заведения и незабвенную память по себе, не только между своими собратьями, но и всеми жителями Новороссийского края.

Пробыв в Ставрополе недель около двух, я поехал для обозрения сперва русских государственных имуществ той губернии, а потом калмыцких степей, на коих кочевали калмыки обоих Дербетовских улусов. Я взял с собою и Корниса, и вместе с ним проехал оттуда вдоль Маныча и Кумы, близ границы земли Войска Донского, чрез всю калмыцкую степь, лежащую в этом направлении, и имел ночлеги в их кочевьях. В этих кочевьях я нашел калмыцкого зайсанга, т. е. дворянина, Джамбо-Гелюнга, замечательного тем, что, не быв нигде кроме своих степей, он успел себе составить понятие об оседлом хозяйстве, построил домик, завел мельницу и хлебопашество, но примеру его прочие калмыки не последовали, хотя там было много мест, очень удобных к поселению. В этом направлении я доехал наконец до первого русского поселения Аксая, в Астраханской губернии, а потом чрез Мало-Дербетовскую улусную ставку доехал до Сарепты. Всему проеханному мною пространству я составил подробное описание, и по окончании ревизии в Астраханской губернии всего того, что мне было поручено, я представил в министерство самые подробные сведения, и в том числе мое мнение о лучшем устройстве в этой губернии как морских, так и разных речных рыболовных промыслов. Такие же описания я составлял по Ставропольской и впоследствии по Саратовской губернии, но были ли они кем-либо читаны? — Сомневаюсь. В настоящее время о состоянии Астраханской губернии помещена прекрасная и весьма верная статья в энциклопедическом словаре, т. V.

В Сарепте я провел очень приятно день в прогулках, осмотре полезных и интересных учреждений гернгутерского городка и в беседе с старшинами, одним американским миссионером и Корнисом, с которым на следующий день расстался. Он отправился обратно к своим Молочным водам, а я поехал вниз по Волге, для обревизования казенных селении по обоим берегам ее, от Сарепты до Астрахани лежащих. В первых числах августа я возвратился в Астрахань и занимался весь месяц накопившимися бумагами.

В конце месяца ездил в казенные деревни, снова вниз по Волге, до морского устья, на несколько дней, а 7-го сентября, вечером, был обрадован возвращением жены моей с дочерьми из Пятигорска. Но недолго мне пришлось на этот раз пожить с ними, так как скоро надо было собираться опять в дорогу 24-го сентября я выехал, сначала для обозрения Саратовских колоний, а потом для поездки в Петербург с отчетами по исполнению возложенных на меня поручений. Горько было расставаться со всеми своими, почти наверно на продолжительное время. До Сарепты меня сопровождала старшая дочь моя, которая поехала обратно к мужу, квартировавшему в Курской губернии, а я направился обозревать Саратовские колонии, лежащие по обоим берегам Волги от Камышина до Волжска. Проехав до колонии Севастьяновки, в сорока верстах от Саратова, по правому берегу Волги, я переправился на левый. В недальнем расстоянии от Камышина, я видел замечательное место близ колонии Щербановки: в четырех верстах от Волги, образуется высокий, крутой овраг, обросший лесом, в глубине коего находится узкая, продольная долина с быстрою речкою. В этой долине колонисты устроили больше двадцати водяных мельниц, с небольшими, но красивыми домиками и садиками, отстоящими недалеко одни от других. Это представляет на несколько верст глазу путника очень живописную и оригинальную картину. Колонии на левом берегу Волги я нашел гораздо устроеннее и на высшей степени благосостояния, нежели на нагорной, что произошло от избытка земли на степной стороне, тогда как на нагорной у колонистов ощущался сильный недостаток в ней. Известную колонию «Катериненштат» я и тогда уже застал весьма устроенною, но более в виде промышленного и торгового местечка, нежели земледельческой колонии. Обозрев все колонии подробно, я прибыл 13-го октября в Саратов, где прожил две, недели для собрания нужных мне к отчету моему сведений в конторе иностранных поселенцев. В этом отчете я представлял министерству подробные сведения как о состоянии Саратовских колоний, так и предположения о мерах к улучшению их благосостояния. В сих колониях немцы были до того избалованы в течении сорока лет, до царствования Императора Александра, и до того испорчены нравственно, что в 1803-м году, по представлению сенатора Таблица, покойный император приказал учредить в них восемь смирительных домов, которые и существовали довольно продолжительное время. Я нашел уж этих колонистов, в сложности, по отношению к нравственности, несколько исправившимися, но неурядиц и всякого рода беспорядков было еще очень много. Мои предположения состояли главнейше в том, чтобы, во 1-х, устроить их поземельное владение, которое находилось в совершенном хаосе, многие владения отстояли в удалении от своих угодий, наделены ими недостаточно, а другие с избытком, в излишестве и проч. и проч. Во 2-х, разделить земли посемейно на хозяев и утвердить их в нераздельном потомственном владении. 3-е, предоставить надел участками только одним хозяевам-хлебопашцам, а отнюдь не купцам и промышленникам. И наконец, 4-ое, переселить тех из них, которые по быстрому умножению народонаселения (Саратовские колонисты с 1764 по 1837 год, в семьдесят три года, в числе усемерились) — нуждаются в средствах довольствия, в те места Империи, где земли находится еще в большом избытке. Некоторые из этих предложенных мною мер, кажется, впоследствии приведены в исполнение.

Отправился я в Петербург уже позднею осенью, в конце октября, с обоими моими помощниками, данными мне из двух министерств, Нейдгардом и Франком. Дорога наша была самая дурная и погода прескверная, но в обществе с двумя умными, образованными молодыми людьми, я проводил время довольно приятно. Тащились мы по мерзлой грязи и колоти более двух суток, и только на третьи добрались до Пензы, где остановились у одного родственника жены моей. Хорошо отдохнув у него, на другой день, после сытного обеда, мы поехали по пути в Кутлю, там переночевали, и утром, отслужив в церкви панихиду на могиле покойного моего тестя, продолжали странствие. Дорога и погода становились все хуже, снег с дождем не переставали, мы ехали день и ночь; я начинал уставать и находил наше путешествие весьма неприятным, но случилось неожиданно маленькое приключение, доставившее нам некоторое развлечение. Мы ехали в двух экипажах, в одном я с Франком, в другом Нейдгард с моим чиновником Биллером. Со мною были два человека, камердинер и повар Иван. Не доезжая одной станции до Мурома, в экипаже Нейдгарта сломалось колесо, и мы должны были остановиться на станции в ожидании его починки. От скуки мы сели играть в карты. Тем временем к станции подъехал экипаж, и к нам вошел проезжий, приличный на вид, отрекомендовавшийся нам пензенским помещиком А***, о котором я слышал, как о богатом человеке, одном из видных дворян города. Он рассказал нам, что едет из Москвы и очень спешит в Пензу, где его ожидает семейство, с коим давно не видался, и нужные дела. Поговорив немного, он вышел в другую комнату и, возвратившись чрез несколько минут, объявил, что мы ему так понравились, ему так с нами приятно, что он не желает с нами расставаться и, чтобы подолее продлить это удовольствие, решился ехать с нами назад в Москву. Хотя нам показалось довольно необыкновенно, что человек семейный, пожилой, деловой, едущий по столь скверной дороге и сделавший уже половину ее, хочет вернуться обратно по такой странной причине, но из учтивости сказали, что очень рады. И точно: он отправил бывшего с ним управителя для устройства дел в деревню, а сам, поворотив оглобли, поехал с нами в Москву. Мы нашли в нем предобрейшего и прелюбезнейшего спутника, который всю дорогу нас угощал: в Москве завез нас к себе, прямо на свою квартиру, отлично принимал, кормил и поил, преимущественно шампанским, и всякий день приносил нам билет в ложу, которым я не пользовался, предоставив это своим чиновникам. Раз только наш чудак затащил меня в театр, где я просидел часа полтора. Давали Скопина-Шуйского. Пьеса меня не забавляла, но зато забавляли две сцены в соседних ложах: в одной, за барынями и барышнями стояла, вытянувшись назади, все время представления, огромного роста служанка в выбойчатом платье: в другой, невидимому, провинциальные посетительницы рассчитали по количеству своих особ, что мест для сидения всех в ложе будет мало, и потому принесли под салопами скамейки, ножки коих оказались ненадежные, и в первом действии у одной из скамеек они подломились, барыня упала и ее громогласное: «ах!» раздалось во всем театре. Затем я ушел, удовольствовавшись более этим представлением в ложе, нежели на сцене.