Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Сергей Волков

Я до сих пор держу в памяти ту картину. Солнце только что встало, с севера дул холодный ветер. Я стоял на крутом мысу, углом выдававшимся в речной простор. Передо мной расстилалась необозримая водная гладь, надо мной плыли облака всех видов и форм. Вдали, у линии горизонта, высились розоватые в лучах утреннего солнца облачные замки. Их подножья перечеркивали слоистые темно-синие облака. Рваные обрывки туч летели по небу, а над ними, где-то очень высоко, тянулись с востока на запад перистые «кошачьи хвосты». Хрустально прозрачный воздух звенел.

А посреди всего этого великолепия, сияя золотом куполов, белея сахарными колоколенками, плыл по Волге сказочным градом Китежем остров Свияжск. И потрясенный всем увиденным, я тогда решил: если когда-нибудь у меня появится возможность купить или построить тут дом, дачу, то я костьми лягу, но это сделаю.

Я вернулся, растолкал Витька и потащил с собой. Он всю дорогу ныл, но когда мы вышли на яр, тоже проникся увиденным и даже сказал, что у него прошло похмелье.

Увы, поселиться здесь у меня не сложилось. Зато мою мечту исполнил Витёк. Нет, не Витёк. Галимый. Лидер одной из бандитских группировок города Казани.

Я смотрю на моего погрузневшего друга, и в этот момент конь подхватывает меня и уносит в прошлое…

В свадебной юрте было душно. По щеке Есуган медленно ползла прозрачная капелька. Девушка сидела у очага, спиной к занавешенному входу. Отблески пламени играли на ее смуглых грудях.

— Тебе жарко? — шепотом спросил лежащий рядом мужчина, осторожно, одним прикосновением пальца снял со щеки капельку и лизнул ее. — Солёная…

— Это слеза, мой каган, — так же тихо ответила Есуган.

— Ты горюешь о своих родичах? — мужчина сел, набросил на обнаженные плечи девушки алый халат из китайского шелка. — Забудь, это были плохие люди. Коварные, злые и жестокие. Они не хотели мира в степи.

— О нет, мой господин, — покачала головой Есуган. — Тенгри свидетель: ты почтил меня своей милостью и сделал ханшей. Ты мне муж, и родичи мои теперь — твоя семья. О другом моя печаль. Есть у меня сестра… Имя ее Есуй. О достоинствах ее я могла бы говорить до самого утра! Лицо ее подобно лику Луны, тело ее крепко и гибко, как лезвие меча, волосы ее черны, как ночь, а глаза сияют, словно звезды. Недавно она вышла замуж за человека нашего племени. Что с ней теперь будет?

Мужчина задумчиво поскреб короткую рыжеватую бородку, повернул девушку к себе и посмотрел в глаза.

— Если она так красива, как ты говоришь, я велю разыскать ее. Но уступишь ли ты ей место подле меня?

— Да, господин, — коротко ответила Есуган, стараясь смотреть сторону.

— Ты все еще боишься меня.

— Я… Нет, о великий хан! Нет… Просто твои глаза… В одном отражается небо полдня, в другом — рассветное. Это странно.

— У моего отца были такие же, — усмехнулся мужчина в ответ.

Крепкий, быстрый в движениях, с открытым лицом, он рывком поднялся на ноги, подхватил легкую полотняную рубаху, оделся и вышел из юрты.

— Слава великому Чингисхану! — троекратно выкрикнули стражники-кешиктены, воздев к солнцу обнаженные мечи.

— Слава Вечному Синему небу, — проворчал мужчина и пошел через становище — ряды юрт, костры, туменные бунчуки и туги, окованные железом повозки, отряды воинов — в сторону холмистой гряды, где вершилась казнь татарской знати. За ним тут же устремилось множество людей, ожидавших окончания брачной ночи своего повелителя в соседних юртах и кибитках.

Горький дым пожарищ плыл над степью. Это горели на берегах реки Улджи брошенные телеги, жилища и скарб татар. Десятки тысяч пленных — мужчин, женщин, детей, стариков — со всех сторон окруженные монголами, толпились в степной котловине, ожидая своей участи. Здесь было почти все племя татар.

— Джелме, Боорчу! — не оборачиваясь, бросил Чингисхан. Двое воинов в золоченых доспехах немедленно приблизились к нему, зашагали в ногу.

— Друзья, скачите к татарам и разыщите среди них красавицу Есуй, дочь Церен-эке, сестру Есуган. Сегодня вечером я хочу играть еще одну свадьбу.

— Все сделаем! — весело ответил Боорчу, подмигнул мрачному Джелме. — Мы осмотрим каждую кочку, заглянем во все тарбаганьи норы. К полудню Есуй будет у тебя.

Старый шаман Мунлик, стоя на вершине холма, мерно бил кривым посохом в большой кожаный бубен — думм! думм! Думм! На зеленом склоне, в тройном оцеплении нукеров, понурив головы, застыли связанные татарские князья-нойоны. Их жен и детей уже прогнали плетьми сквозь строй нукеров и раздали наиболее отличившимся в битве воинам. Старух попросту изрубили в соседнем овраге, и теперь над ним кружили коршуны. Чингисхан ступил на белую кошму, постеленную на траву, приосанился и заговорил, глядя поверх голов пленников:

— День моей мести настал! За отца моего и деда, за хана Ам-багая, за всех прочих родичей, принявших смерть по воле или от руки татар. За гибель простых монголов, за тысячи наших женщин, захваченных обманом и силой, за не рожденных и не погребенных — месть моя да свершится!

Нукеры раскатали длинные и широкие полосы мокрого войлока. По древнему монгольскому обычаю знатных людей убивали без пролития крови. Их закатывали в войлочные ковры, политые водой. Высыхая на солнце, войлок садился, удушая находившегося внутри человека.

Чтобы перед смертью вожди татар не оскорбили слуха Чингисхана бранью и проклятиями, каждому из них в рот всунули по куску вязкой сосновой смолы. Некоторые нойоны пытались сопротивляться, вырывались, но нукеры валили их на землю. Вскоре полтора десятка извивающихся серых коконов лежали на траве. К полудню все они станут войлочными гробами для татарской знати.

Тысячник Субудей, одолевший в минувшей битве татарского хана Мегуджина Суелту и отныне зовущийся багатуром, подвел к Чингисхану тучного мужчину в дорогом наряде и черной шапочке.

— Повелитель, — прохрипел Субудей. — Этот человек говорит, что он — посланник цзиньского Алтан-хана. Еще он говорит, что Алтан-хан разгневается, если ты перебьешь всех татар.

Стиснув зубы, Чингисхан прошипел, хватаясь за рукоять меча-илда:

— Будь проклята китайская хитрость! Одной рукой Алтан-хан заключил с нами союз, а другой продолжает окормлять своих верных псов-татар. Ничего, придет время, и я спрошу с него за все.

— А что делать с этим? — спросил Субудей.

— За дерзость и злые дела, что он сотворил, помогая татарам… Вымотайте ему требуху!

Китаец, сморщив маленькое желтое лицо, визгливо выкрикнул что-то, но нукеры забили ему рот комьями глины. Вонзив глубоко в землю два копья, они ремнями примотали к ним посланника империи Цзинь и сорвали с него одежду.

Старый, кривоногий монгол, все лицо которого было исполосовано шрамами, узким ножом осторожно взрезал сбоку толстый живот китайца. Скрюченными пальцами он вытащил из кровавого разреза скользкую петлю кишки. Нукеры подвели слепого вола, запряженного в повозку, нагруженную камнями. Старик накинул кишечную петлю на бронзовый крюк и вол неторопливо побрел прочь, тяжело переступая разбитыми копытами. Китаец забился в ременных путах, а его дымящиеся внутренности начали выпрастываться из чрева, волочась по траве за повозкой. Мальчишки с радостными криками побежали к волу, чтобы подстегнуть его, но кривоногий старик сердито велел им убираться прочь.

— Чем медленнее будет выматываться требуха из живота этого Цзиньица, тем больше времени он сможет размышлять над собственным несовершенством, — прорычал он.

— Как поступить с остальными? — негромко спросил Чингисхана его сводный брат Бельтугей, стоящий за левым плечом кагана. — Татары — храбрые воины. Из них можно собрать несколько туменов и пускать в бой впереди монголов.

— Нет, — ответил каган. — Именно потому, что они храбрые воины, мы не сможем спокойно спать в своих юртах, пока татары живы. Женщин берите в наложницы и работницы. Детей воспитайте как монголов. А мужчин… И помолчав, тихо сказал, глядя в небо:

— Примерьте их к чеке тележной.

За спиной Чингисхана охнула его мать Оэлун:

— Сын мой, остановись! Ты хочешь истребить целый народ!

— Чтобы в степи наступил мир — убей своего врага, — просто сказал Чингисхан. — Я творю мир. Татары стали кормом для моего меча. Это хорошо.

Нукеры Чингисхана набросились на татар, как волки на стадо антилоп-дзейренов. Они катили походные телеги и каждого пленного подводили к колесу, отмеряя его рост по чеке, удерживающей колесо на оси. Всех, кто был выше чеки, убивали. Берега Улджи окрасились кровью, повсюду громоздились кучи отрубленных голов.

Не все татары покорились своей страшной судьбе. Нашлось немало смельчаков, что взялись за ножи и камни, собираясь дорого продать свои жизни. Но оказать серьезного сопротивления вооруженным мечами и топорами воинам Чингисхана они не смогли.