Гражданин Галактики - Роберт Хайнлайн

— Что не так?

— Ты что, уши заткнул? Ты что-нибудь слышишь, кроме звона денежек? Я им говорил то, что я сказал начальнику штаба: лучший способ убить больше врагов — это охотиться за ними, а не прикидываться маркетером, слишком трусливым для боя и слишком жирным, чтобы бегать.

Торби так и вскипел:

— Кто вам сказал, что маркетеры боятся сражаться?

— Не мели чепухи! Кто слышал, чтобы маркетер уничтожил бандита?

Пиби говорил вполне искренне: победы маркетеров над рейдерами, как правило, не оглашались публично. Но ярость Торби усилилась:

— Да хотя бы я.

Торби имел в виду, что он слыхал, как маркетеры сжигали рейдеры. Но Пиби принял это за хвастовство:

— Ах, ты? Послушайте только, ребята, наш разносчик — герой. Он, сосунок, сам уничтожил бандита. Расскажи-ка нам об этом. Ты что, волосы ему поджег? Или калию бросил ему в пиво?

— Я пользовался, — заявил Торби, — одноступенчатым искателем цели Разведчик-19, конструкция Бетлеема-Антареса, заряженным 20-ю мегатоннами боевого плутония. Я выстрелил, предварительно рассчитав искривленный боевой луч.

Наступило молчание. Наконец, Пиби холодно спросил:

— Где это ты вычитал?

— Так показала магнитная лента после боя. Я был старшим боевым оператором. Второй компьютер вышел из строя, так что я точно знаю, что именно мое попадание сожгло его.

— Ах, так он боевой офицер! Разносчик, не разноси здесь подобную чепуху!

Торби пожал плечами:

— Мне пришлось. Скорее я был офицером, управляющим огнем. Я никогда особенно не разбирался в субординации.

— Скромный какой! Болтовня стоит дешево, Маркетер.

— Вам виднее, Децибел.

Пиби запнулся, услышав свое прозвище; обычно Торби не был так дерзок. Вмешался другой голос, вкрадчивый:

— Конечно, Децибел, болтовня недорого стоит. Ты рассказывал о своих победах. Продолжай.

Это был чиновник из администрации, не имевший высокого чина, но к неудовольствию Пиби, не воспринимавший его болтовню.

Пиби рассердился:

— Хватит чепухи, — рявкнул он. — Маркетер, встретимся в комнате управления боем 800-0 — и посмотрим, что ты знаешь об управлении огнем.

Торби не очень-то хотелось такого испытания: он плохо знал оборудование «Гидры». Но приказ есть приказ, и в назначенное время Пиби с самодовольной ухмылкой экзаменовал его.

Но ухмылялся он недолго. Аппараты «Гидры» не походили на те, что были на «Сизу», но работали по тому же принципу, и старший сержант-кибернетик не мог найти пробелов в знаниях экс-оператора и в его умении стрелять. Он всегда нуждался в талантах; люди, способные управлять баллистическими ракетами в непредсказуемых условиях боя на субсветовой скорости так же редки среди гвардейцев, как и в Народе. Он расспросил Торби о компьютере, с которым тот работал. Потом кивнул:

— Я только в общих чертах представляю себе тандемное дюссельдорфское вооружение, оно устарело. Но, если ты можешь стрелять из этого барахла, сможешь и здесь. — Сержант повернулся к Пиби: — Спасибо, Децибел. Я доложу в штаб. Будь поблизости, Торби.

Пиби удивился:

— Ему есть что делать, сержант.

Сержант Лютер пожал плечами:

— Доложи своему начальству, что Торби нужен мне здесь.

Торби был шокирован, узнав, что великолепные компьютеры «Сизу» называют барахлом. Но вскоре он понял, что имеет в виду Лютер: мощный электронный мозг «Гидры» был гениален. Торби не работал на нем один — но скоро его назначили артиллеристом 3-К (кибернетиком), и это спасло его от остроумия Пиби. Он чувствовал, что становится гвардейцем — очень юным, но полноценным.

«Гидра» следовала со сверхсветовой скоростью к одному из окраинных миров, Ультима Фуле, где она, возобновив запас горючего, будет патрулировать в поисках беглых преступников. Ответы на запросы об идентификации Торби еще не пришли. Он был доволен своим положением в старой папиной части, ему было приятно сознавать, что папа гордился бы им. Ему недоставало «Сизу», но было проще жить на корабле без женщин; на «Гидре» не было таких строгих правил, как на «Сизу».

Но полковник Брисби не давал Торби забыть, почему он стал военным. Высшие офицеры отдалены от новичка многими преградами; рядовые не могут видеть капитана иначе как на поверке. Но Брисби то и дело посылал за Торби.

Брисби получил из Иноземного Корпуса распоряжение обсудить рапорт полковника Бэзлима с его курьером, который мог иметь свои собственные соображения по этому поводу. И Брисби вызвал Торби.

Сначала Торби предупредили о секретности. Брисби сказал ему, что наказание за разглашение будет самое суровое, какое только может вынести трибунал.

— Но не только в этом дело. Мы должны быть уверены, что вопрос никогда не возникнет. Иначе мы не можем о нем беседовать!

Торби заколебался:

— Как я могу молчать, не зная о чем?

— Я могу тебе приказать, — Брисби, казалось, был раздражен.

— Да, сэр. И я скажу: «Есть, сэр». Но разве это сделает вас уверенным в том, что я не побоюсь военного трибунала?

— Но… Это же смешно! Я хочу побеседовать о работе полковника Бэзлима. Но ты должен держать язык за зубами, понял? Если нет, я тебя в порошок сотру. Какой-то юный бездельник смеет играть словами, когда речь идет о работе Старика!

Торби, кажется, понял:

— Почему вы не сказали сразу, капитан? Я не стал бы болтать ни о чем, что касается папы — что вы, это первое, чему он меня научил.

— О, — Брисби улыбнулся. — Мне следовало знать. О'кей.

— Полагаю, — сказал Торби глубокомысленно, — что можно говорить об этом с вами.

Брисби удивился:

— До меня и не дошло, что это палка о двух концах. Ну что ж. Могу показать тебе приказ из его корпуса, где мне приказывают обсудить его донесение с тобой. Это тебя убедит?

Брисби был вынужден показать документ с грифом «Совершенно секретно» рядовому, действуя, чтобы убедить вышеозначенного рядового, что его высший начальник уполномочен поговорить с ним. Тогда все это казалось разумным, только несколько позже полковник удивился абсурдности ситуации.

Торби прочел расшифрованную депешу и кивнул:

— Все, что вы хотите, капитан. Уверен, что папа согласился бы.

— О'кей. Ты знаешь, что он делал?

— Ну… и да, и нет. Кое-что я видел. Я знаю, чем он интересовался и что хотел, чтобы я видел и запоминал. Я выполнял его поручения, и они всегда были секретными. Но я никогда не знал зачем. — Торби нахмурился. — Говорили, что он был шпионом.

— Лучше звучит — разведчиком.

Торби пожал плечами:

— Если бы он шпионил, он бы так и говорил. Папа никогда не путал слова.

— Да, он никогда не путал слова, — согласился Брисби, содрогаясь при воспоминании о полученной когда-то головомойке. — Дай мне объяснить. Мм-м… Знаешь ты что-нибудь из истории Терры?

— Не особенно много.

— Это история человечества в миниатюре. Задолго до космических путешествий, когда мы даже еще не заполнили всю Терру, существовали границы. Каждый раз, когда открывали новую территорию, наблюдалось три явления: маркетеры, которые устремлялись туда попытать счастья; разбойники и воры, которые ищут легкую добычу — и торговля рабами. Так же и теперь, когда мы прорываемся в космос вместо океанов и прерий. Пограничные маркетеры — маркетеры-авантюристы, рискующие ради наживы. Воры — лесные банды, морские пираты или рейдеры в космосе — возникают на любой территории, не защищенной полицией. И то, и другое временно. Но рабство — другое дело. Это самый скверный людской обычай, и от него труднее избавиться. Рабство возникает на каждой новой планете, и его трудно уничтожить. Когда цивилизация заболевает, рабство укореняется в экономической системе, в законах, в человеческих привычках и отношениях. Вы его отменяете, оно уходит в подполье — и там прячется, готовое снова воспрянуть в умах людей, которые считают своим естественным правом владеть другими народами. Их невозможно переубедить, их можно убить, но изменить их образ мыслей нельзя. — Брисби вздохнул. — Бэзлим, Гвардия — это полиция и почта; у нас не было большой войны уже два столетия. То, что мы делаем — это тяжелая работа по поддержанию порядка на границе, на глобусе окружностью в три тысячи световых лет — никто не представляет, как он велик, человеческий разум не может этого постигнуть.

И человечество не может обеспечить его полицией. С каждым годом он становится все больше. Наземной полиции еще удается затыкать дыры. Но получается так: чем больше мы стараемся, тем больше остается. Для большинства из нас это работа, честная работа, но ее нельзя закончить.

А для полковника Ричарда Бэзлима это была страсть. Он ненавидел рабство, мысль о нем могла вызвать у него боль в желудке, — это я видел. Он потерял ногу и глаз — наверно, ты это знаешь, — освобождая людей с рабовладельческого корабля. Большинству офицеров этого бы хватило: уходи в отставку и отправляйся домой. Но не старому Плюнь-И-Разотри! Несколько лет он преподавал, потом поступил в корпус, который смог принять его, такого искалеченного, и представил план.