Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

И вот на этом фоне история с «Детьми Арбата», о чем я подробно написал в книге «Шесть лет с Горбачевым», стр. 51–55.

Звонок от одного из зав. сектором оргпартотделом.

— Анатолий Сергеевич, есть решение, чтобы все замы из аппарата ЦК поучаствовали в областных и крупных городских предсъездовских конференциях. Я: У вас, наверно, есть какая-то разнорядка — кто, где, когда? Он: Да, я вам пришлю.

Я: А что, все замы от нашего Отдела предусматриваются или только кто-то определенный?

Он: Все, за исключением Загладина. Он идет по другой разнорядке, так как будет избираться делегатом на съезд и в состав ЦК. Я: Спасибо!

Итак, я, кандидат в члены ЦК, избираться в члены ЦК не буду и, значит, пришел час решать — уходить до съезда с 300 рублями пенсии или потянуть, и через год, побывав в положении задвинутого, «быть уйденным» с двумя сотнями рублей.

Только что вернулся с Мальты, где возглавлял делегацию КПСС к коммунистам и лейбористам, которые сейчас там у власти. На обратном пути побывал в Риме.

Сегодня день ликования всей Москвы: снят, наконец, Гришин. Заменен Ельциным.

Вчера Б. Н. отведя меня подальше от телефонов, рассказал полушепотом: «первый» (показал на пальцах, но имени не произнес) потребовал, чтобы Меньшикова (консультант) духу не было в аппарате ЦК. Записали его разговор с американцами в ресторане. Болтал, что он, Меньшиков, сердцевина мозгового треста и поставляет главные идеи Горбачеву. Б. Н. поручил мне трудоустраивать Меньшикова (кстати, его собственная криатура, любимчик). Но, трудоустраивая, причину объяснить нельзя. Подсказал, может к Арбатову в институт? Но как же можно, — возразил я, — когда Арбатов его считает подонком из подонков.

Позвонил Разумов, первый зам. оргпартотдела и сказал, что «меня посылают» в Тамбов на областную партконференцию. Там будут и избирать на съезд. А вчера позвонил и первый секретарь Тамбовского обкома. Говорит, что вы там будете «старшим партработником из Москвы» и, что надо будет выступить. Чтобы это значило? Во всяком случае это уже «другой разговор», нежели выше упомянутый на эту тему.

Был я у Арбатова в Барвихе. Он на профилактике после микро-инфаркта. Походили по дорожкам, потрепались. Горбачев прислал ему проект новогоднего обращения к американцам. В тексте, говорит, я увидел твои поправки, о которых ты мне говорил. Текст довольно постный, готовился у Шеварнадзе. Я рассказал Арбатову, что за день до того, разослана по ПБ статья с отпором американцам по региональным проблемам. Пришлось круто править, написано крикливо, визгливо даже, будто не было и Женевы. Министр, видимо, пребывает еще в обаянии дешевой журналистики.

Юрка хвалился, что он подговорил доктора Лауна («Движение врачи за мир») нажимать при встрече с Горбачевым, чтоб тот не отменял с 1 января мораторий на ядерные взрывы. Я читал стенограмму этой встречи. Лаун, действительно, упорно и даже нахально убеждал М. С. не делать этого: будет смазана вся энергия вашей новой политики за полгода, опять перестанут верить. Мне показалось, Горбачев заколебался.

К тому же и Добрынин осмелел: вчера прислал из Вашингтона телеграмму с той же идеей. Думаю, что мораторий все же будет продлен, хотя еще месяц назад было решение ПБ (утверждено письмо Рейгану) о возобновлении взрывов и о пропаганде для «оправдания».

Беляев (зам Шауро, зав. отделом культуры ЦК), тот самый, который разъяснял Рыбакову, что такое его «Дети Арбата», через три дня после этого был переведен на должность редактора «Советской культуры». Таким образом был вынесен за скобки «литературного процесса». Сам Шауро в больнице и, говорят, оттуда на работу уже не выйдет. Его первая замша Туманова накануне пенсии. Словом, полный разгон этого идеологического подцентра, который, кстати, был одним из гонителей любимовского театра на Таганке.

Между прочим, я там познакомился с Василием Романовичем Ситниковым (это крупный чин КГБ, был советником у Андропова, попутно курирует Таганку и часто прикрывал ее от Гришина, Шауро и Ко). Красивый, веселый, образованный мужик. Рассказал он мне недавно следующее: Громыко — вор всесветного масштаба. Он и его жена собирали дань со всех посольств и торгпредств за назначение на должность. Громыко знал, что Андропов все про него знает, и, когда тот стал Генсеком, сильно сбавил тон. Но Чебриков, сменивший Андропова, тоже все знает. Громыко обеспечил себе почетное захоронение (когда придет время) тем, что во время сориентировался на Горбачева и объявился его «крестным отцом». Но он знает, что Горбачев теперь тоже все знает.

Итак, 1985 год — взгляд спустя 17 лет.

Он теперь признан почти всеми как рубеж в истории страны и мира.

Все великие даты условны, особенно они такими выглядят, когда позже люди узнают подробности связанных с ними событий. Так выглядит, например, 25 октября (7 ноября) 1917 года в Петрограде.

Многие согласятся, что в ХХ столетии 1985 и 17 годы сопоставимы по масштабам (не по характеру) своих последствий.

Автор представленных в этом томе дневниковых записей, как и другие, ему подобные, находившиеся поблизости от высшей власти, ждали и хотели больших перемен, понимали их необходимость и уже имели основания связывать их с личностью Горбачева. Тем не менее, никто из них не мог даже отдаленно вообразить, что избрание его Генеральным секретарем ЦК КПСС 11 марта 1985 года[56] и — через месяц — его речь на апрельском Пленуме ЦК положит начало столь грандиозным и трагическим переменам в судьбе страны и мира. Сам Горбачев, как потом не раз признавался, не представлял себе, что, приоткрыв всего лишь створку, он спровоцирует такой напор, который снесет всю, казалось, вечную и несокрушимую советскую плотину.

В 1985 году не были еще произнесены магические слова «перестройка» и «гласность». Во всяком случае, они не стали еще символом начатых преобразований. Не было предпринято и каких-то кардинальных реформ, сильно задевавших общество. Если не считать постановления о борьбе с алкоголизмом, которое в очередной раз (в истории) продемонстрировало, как благое намерение, став государственной политикой, приносит порой зла больше, чем другой преступный замысел. Обоснованная и даже вынужденная мера, включенная в контекст большой политики, оказалась роковой ошибкой.

Но в этом году было осуществлено нечто чрезвычайно важное — изменен стиль политики.

Когда на новый стиль Генсека обращали внимание члены ЦК, коллеги, печать, за границей, Горбачев сердился: он считал, что «стиль» — это нечто поверхностное, не достойное его замыслов, боялся, что с такой оценкой он будет выглядеть честолюбцем, оригинальничающим, чтобы не походить на тех, кого он сменил. И ошибся.