Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знаешь… Такое нелепое сравнение пришло в голову. Мне приходилось вместе с мужиками
забивать животных, когда требуется ломать их яростное, крайнее, инстинктивное сопротивление.
Жалко, конечно, животинку, да делать нечего – приходится её убивать, хотя твоя душа в этот
момент разрывается от жалости. Так вот я думаю, что тот, кто хоть раз сломал что-то живое вне
себя, сломает и внутри себя.
– Как страшно ты говоришь, – шепчет Лиза. – Это какие-то мужские вещи, которых мне лучше
не знать.
Так они говорят: мужчина и женщина, а потом будто случайно забываются. Они чувственно
дремлют в квартире Лизиной бабушки, конечно же, видевшей множество разных событий, но
сегодня это не просто квартира, не просто кубик, вставленный в общую схему дома и всего
мегаполиса. Сегодня это пространство до шелеста насыщено горячими чувствами и эмоциями, как
лейденская банка бывает полна электричеством. Сегодня пространство этой квартиры – колыбель
любви, центр мироздания. И потому, когда наступает срок, то утро как какой-то большой световой
сгусток робко приближается к этому центру, не уверенное даже в том вовремя оно приходит или
нет. Они лежат на постели, наблюдая, как это утро, будто наступающее из другой Галактики,
вливается в окна своим серым, радостным и грустным, прощальным светом. Оказывается, каждый
из них всё ещё дышит воздухом другого, и за ночь, они, конечно же, окончательно духовно
пропитались друг другом. Физическое, как не главное, оставлено на потом. Когда-нибудь оно ещё
будет.
Вечером следующего дня Лиза провожает Романа на поезд. Поезда на вокзале стоят под
низкими облаками. Вечер тёплый, уютный и какой-то камерный, объединяющий. Предстоящая
разлука в целый год кажется им нереальностью и обманом. От самого общежития, куда пришлось
заехать за вещами, они уже ни о чём не говорят. Общаются лишь глазами. И этого достаточно. Они
оба понимают, что надо молчать до конца. Пожалуй, это самое странное расставание из всех,
которые каждому из них приходилось когда-либо переживать. И в последнюю минуту они не
489
произносят даже «до свидания!» Такое расставание кажется им продолжением их вчерашнего
обряда. Им вполне понятно и всё несказанное. Всё выходит волнующим до дрожи в пальцах и
почему-то немного страшным. В сумочке Лизы и в чемодане Романа – пустые открытки, купленные
в киоске на вокзале, на которых они друг для друга так же молча написали свои адреса. Смешно и
забавно, что на открытках изображены розовощёкие деды Морозы, поздравляющие с
наступлением этого, уже давно идущего Нового года. Просто никаких других открыток в киоске не
оказалось.
Потом, пока поезд очень долго с остановками выпутывается из мрачной сегодня столицы,
Роман оцепенело сидит у окна с мыслями, застывшими, как студень. И самое важное его
жизненное впечатление сейчас – это тонкие пальцы Лизы, нежно и ласково выскользнувшие из его
ладони, когда он уже одной ногой стоял в вагоне. Они так и не сказали друг другу ни слова…
* * *
И снова купейный вагон – ехать далеко, и хочется, чтобы весь путь был спокойным, чтобы ничто
не нарушало состояния, увозимого из Москвы. Но ощущение здесь то же, как когда-то в вагоне с
Любой: на свете есть только одна женщина, а все остальные – «не то». Неудача с поступлением
кажется огорчительной лишь от невозможности видеться с Лизой. Правда, теперь уже никуда не
денешься – нужно как-то разбираться с собственной жизнью. В ней одновременно и всё ясно, и всё
запутано. Есть любовь, есть настоящее чувство. А с другой стороны – семья. К тому же, уже не
первая. Оставлять её безнравственно. Хотя, что в жизни нравственно, что нет? А может быть, по
большому-то счёту, в этой нравственности всё просто? Может быть, нравственно быть счастливым
и безнравственно – несчастным? И если это так, то выбор решается легко: всегда иди к своему
счастью, к своей любви, потому что лишь любовь способна сделать жизнь счастливой, причём, как
чувство абсолютное, любовь приносит счастье независимо от того, «счастливая» она или
«несчастная», потому что для человека желанны даже мучения от любви. Если ты избежишь этих
мучений, значит, вкус любви будет неполным.
Но как быть с болью, причиняемой другим? Ведь без неё не обойтись. Может быть, тень,
создаваемая тобой там, где ты несчастен, десятикратно окупится светом там, где ты станешь
счастливым? Ведь счастливый человек всегда озаряет светом окружающих. Поэтому, может быть,
не следует бояться причинять боль? Не следует?! А если это боль твоего ребёнка? Как
переступить через неё? По рассуждениям-то всё, вроде бы, гладко, а на деле даже крупинка боли,
причинённая своему ребёнку, не окупается и солнцем, которое ты можешь зажечь впереди. Логики
никакой, но через это не переступишь. Что же скажет душа? Какой выход подсказывает она? А
никакой – молчит она, грустно отвернувшись. Она, бедная, и сама ничего не может понять.
Мысли, между тем, конечно, странные… Слишком уж похожи они на некую подготовку к разрыву
с семьёй. Хотя, понятно: одно дело – рассуждать, другое – следовать рассуждениям. Как
вспомнишь Машку и Федьку, так сердце кровью обливается. Нет, специально он ничего делать не
станет. Пусть всё идет самотёком.
А вот спокойным путь не получается. На нижней полке едет какая-то неслыханная красавица.
Сказать «красавица» – пожалуй, даже слабо сказать. Это просто какой-то «гений чистой красоты».
Красоты, срезающей любого мужика. Ну просто некий экспонат, чудом попавший в толпу из музея
исключительной красоты. Весь вагон взбудоражен уже одним её присутствием. Что там
знаменитая актриса, на которую трудно не оглянуться в улице. На актрису оглядываются, потому
что её узнают. На это же чудо нельзя не оглянуться, и увидев впервые. Она притягивает взгляды не
только мужчин, возбуждая в них мужское, но и женщин. Женщины, однако, ей даже не завидуют:
она так далеко ушла в красоте и обаятельности, что зависть уже нелепа. С мужиками же
происходит нечто похожее на психоз, на откровенный, неприкрытый ажиотаж. Они
сомнамбулически постоянно дежурят около их купе или с показной независимостью теснятся у
окна напротив. Некоторые, уже просто срываясь, при первой же возможности обращаются к ней с
разными вопросами и нелепыми предложениями. Женщина принимает всё это как привычное, с
царской усмешкой и снисходительностью. На своих соседей – Романа и пожилую седую пару –
красавица посматривает как на сообщников: ну, мол, вы же понимаете что происходит, уж
потерпите, пожалуйста. И в самом деле, не в парандже же ей ходить?
– Ну, чего вы тут столпились! – строго выговаривает проводница,
