Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
чувства так высоко парят сейчас над плотью, что даже сами поцелуи и прикосновения кажутся не
физическими, а духовными. Близости хочется, но он, оказывается, вполне может обойтись и без
неё. Вот оно, наконец, мгновение, достойное того, чтобы его остановить. Вот момент, когда
заканчивается некая жизненная прелюдия, а впереди распахивается главная, одухотворённая
жизнь.
– Хорошо, хорошо, ничего лишнего не будет, – умеряя свой порыв и опускаясь на колени перед
стулом, соглашается Роман, – хотя, мне кажется, нам позволяется всё. Позволяется потому, что я
тебя люблю. Но если я не слышу такого же признания от тебя, значит, нельзя. Теперь мне очень
важно твоё согласие. Видишь, меня колотит от прикосновений к тебе, но просто одной лишь
близости с тобой мне мало. Я хочу, чтобы в твоём движении ко мне была твоя душа. Пусть это
будет любовь по самой высшей мерке. И если ты меня не любишь, то я сделаю всё, чтобы ты
полюбила.
– Разве позволительно влюблять специально? – удивлённо спрашивает она.
– Конечно, позволительно, – шепчет он, – ведь если чувства нет, то виноват не тот, кто не любит,
а тот, кого не любят.
485
– Наверное, так, – соглашается она, – хоть я и не задумывалась об этом.
– Я и сам не знал, что могу быть настолько чистым, – признаётся вдруг Роман, осознавая своё
новое состояние. – Сейчас даже само твоё тело я воспринимаю не физически, а духовно. Ты могла
бы даже испытать меня, показавшись мне такой, какая ты есть…
– То есть, как!? – тонко наморщив лобик спрашивает Лиза. – Обнажённой что ли? Ты хочешь
сказать – голой!?
Она даже замирает, услышав своё слово «голой», произнесённое шёпотом, и смотрит куда-то
сразу на всё пространство комнаты, словно наблюдая, как звучит оно среди старой и нравственной
бабушкиной мебели.
– Да это я так, сам не знаю почему сказал, – сконфуженно и даже чуть испуганно ретируется
Роман.
– Кстати, ты не знаешь обо мне, пожалуй, главного, – говорит Лиза. – Я ведь придерживаюсь
кодекса принцессы, который не нарушаю никогда.
– Кодекс принцессы? – удивляется Роман. – Что это такое?
– Это свод моих особых нравственных правил, которые я, тем не менее, только что нарушила с
тобой.
– Что же именно ты нарушила?
– Я позволила тебе прикоснуться к себе.
– Но разве этого ещё не было, ни разу и ни с кем?
– Да – ни разу и ни с кем никаких прикосновений. Я уж не говорю о поцелуях. Разве ты не
заметил, что до этого я даже чуть-чуть не прикасалась к тебе? Даже тогда, когда ты протягивал
мне руку на выходе, например, из вагона метро.
– Это что, так принципиально? – удивляется Роман.
– Для меня – да. Ко мне нельзя прикасаться. Нельзя вообще, абсолютно. Даже мизинчиком.
Ещё ни один мужчина не прикоснулся ко мне по моей воле. Прикосновения были лишь
случайными, чего не избежать в большом городе. А если говорить о поданной руки при выходе из
вагона или автобуса, то я вполне здоровая девушка, чтобы обойтись без этой, так сказать, помощи.
Я не стану слепо следовать каким-либо предписаниям этикета, если там предполагаются касания
(даже если эти правила преподносятся авторитетными учителями).
– Но отчего такая строгость!? – восклицает Роман, вспоминая, что он за всё время их
знакомства и впрямь даже случайно ни разу не притронулся её – она всегда каким-то образом
ускользала от любого, даже самого минимального контакта. Выходит, что их поцелуи минутой
назад были для неё просто исключительным событием. – Чем всё это продиктовано? – спрашивает
он.
– Это всего лишь один из принципов кодекса принцессы, принятый мной самостоятельно,
правда, с помощью отдельных подсказок папы, который, впрочем, точно так же воспитал и мою
маму.
«Принцессы», – остаётся звучать в воздухе для Романа, – Принцесса…» Как хорошо и точно
определила она себя. Прин-цес-са – одно звонкое «цэ» и сдвоенное мягкое «эс». Взяла и
элегантно накинула на себя, как золотую, блестящую одежду, совершенно естественный для неё
образ. (Почему он сам не догадался о нём?). Как убедительно звучит это, несомненно настоящее
имя, вполне определяющее Лизу! А ведь, казалось бы, ну просто какая-то глупость: за окном
современная Москва, с копотью, шумом, плевками около урн, а тут – Принцесса. И всё же так оно и
есть – Принцесса среди этой сумасшедшей цивилизации ещё больше Принцесса.
– Почему раньше девушки носили белые перчатки? – продолжает между тем Лиза, которая для
Романа уже не просто Лиза. – Вероятно для того, чтобы был соблюдён принцип чистоты. Правда,
по фильмам мы видим, что женщины позволяли мужчинам прикасаться к перчаткам, но я не
позволила бы и такого. Почему так? Да потому, что все прикосновения должны принадлежать лишь
моему любимому мужчине. Всё именно для него, и для него – вся я. Правила мои могут показаться
вычурными, полной дурью и чушью. Они могут показаться следствием непомерно раздутого
чувства собственного достоинства, но мне всё равно, как к моим духовным принципам относятся
посторонние люди. И это, кстати, ещё один принцип кодекса принцессы – полная независимость
своих духовных кристальных представлений от мнения и взглядов окружающих.
Роман слушает её завороженно и отчего-то даже чуть пристыжено. Ему вдруг вспоминается, как
в период того же Большого Гона он с лёгкостью ломал любые моральные принципы молодых
девушек, задавая самые примитивные вопросы. Их хрупкие, не до конца осмысленные принципы
ломались, как грузди в вещмешке. Но тут он пас. Тут-то как раз всё обосновано и всё на своих
местах. Когда-то он думал, что девушки с такими взглядами невозможны в принципе, потому что
они, из-за своего малого опыта, просто не способны воспринимать весь духовный массив. Но Лиза
есть.
– А ещё? – спрашивает он. – Какие принципы в твоём кодексе ещё?
– Главный принцип – принцип любви. Для любимого – всё. За ним в огонь и в воду. Следование
любым его взглядам и убеждениям без всякого осуждения их. Какими бы они ни были, даже самые
486
крайние. Вся его правота или неправота решается не моими рассуждениями, а моим чувством к
нему. Если я его люблю, значит, он прав в любом своём поступке и взгляде, и я должна всё это
принять. Повторяю, критерий лишь один – не его правота, а моё чувство к нему. В первую очередь
я доверяю чувству. И если в моём любимом обнаружится что-то действительно недостойное, то
вначале должно измениться моё чувство и подсказать, как мне действовать дальше. И это будет
самый естественный женский поступок.
– Тут хочешь не хочешь, да про
