Жизнь волшебника - Александр Гордеев

и родился. Жизнь, как говорится, продолжается. Правда, истинно-то

продолжается сама Жизнь и сама Природа. Жизнь и Природа – это колёса, в которых постоянно

меняются спицы. Колёса катятся на временных спицах. Печалит ли Жизнь и Природу краткость

людей? Конечно, нет. Печалит ли кого-то из нас отмирание старых клеток в своём организме?

Пожалуй, лишь радует, ведь старые клетки замещаются новыми. Отжившее для нас всё равно что

грязь, от которой следует освобождаться – трёшь пемзой пятки и тебе приятно от их чистоты. Так и

Жизнь, так и Природа. Как бы грубо это ни звучало, но старые люди для Жизни – это та же грязь,

которую она постоянно смывает. А мы говорим, что Жизнь любит нас, что Природа любит нас, что

Бог, как некая духовная субстанция Жизни и Природы, тоже любит нас. Вот такая печальная

абракадабра получается… Человечество велико – человек ничтожен. Человек – это лишь

вреоменная спица в большом колесе Жизни.

Да что там Жизнь, Природа или Бог! А каждого из нас, как крупинку Человечества, разве

печалит смерть других людей? Смотри: сегодня разбился самолет – погибло сто человек; завтра

затонул теплоход – утонуло двести пятьдесят; послезавтра землетрясение – погибло десять тысяч.

Но ведь сострадать-то мы умеем лишь одному человеку, да и то, если знаем его внутренний мир.

Неспособность нашей души сострадать множеству смертей сразу замыливает, заносит илом её

чувствительные поры. И потому мы таким трагедиям не сочувствуем, а лишь принимаем их как

отвлечённую информацию. Появись у тебя возможность видеть одновременно всех умирающих и

гибнущих, то этот поток был бы вроде гулкой реки, которая вливается в громадное жерло, куда

большее, чем жерло метро. Только работает это жуткое «метро» беспрерывно и лишь на вход.

Стой и смотри на поток обречённых: кто-то в нём мудро спокоен, кто-то не понимает ничего,

находясь на самом-то деле в самолёте, который взорвётся через несколько мгновений, кто-то

кричит и упирается. Сколько можно простоять, вглядываясь в лица людей, уходящих навсегда?

Наверное, это утомит уже часа через три. Ты, в конце концов, зевнёшь и отправишься обедать. Ну,

а что ещё? Твоя-то жизнь продолжается, тебе ещё не скоро сюда (по крайней мере, так кажется). И

если тебе будет горько от созерцания каждого лица, то у тебя не останется места для собственной

радости. Потому-то и бегут врачи к умирающему, смеясь над каким-нибудь глупым и случайным

анекдотом.

Роман стоит и удивляется сам себе. Весь сегодняшний день рядом с ним была прекрасная

девушка, а мысли его о чём?! И от чего? Может быть, от того, что все большие категории: смерть,

любовь, смысл жизни – находятся в единой системе. Одно без другого неполно.

А в общежитии спят не все. В соседней комнате даже магнитофон звучит: «Звёздочка моя

ясная, как ты от меня далека… Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей даже

проплывать по небу, а не то, что жить на земле…» Песня эта нравилась всегда, а теперь, даже

сильно приглушённая стенкой, просто плавит душу. Да она же, оказывается, о нём и о Лизе.

Роман раздевается и ложится. Но сна снова нет. Лиза теперь постоянно где-то в нём. Даже в

этих грустных мыслях у окна она была рядом, словно думала в поддержку. И не потому ли эти

скорбные, по сути, мысли кажутся спокойными и даже светлыми… Неужели теперь она так и будет

рядом? Хорошо-то как!

Хорошо, если б любила и она. Разум говорит, что это желание глупо, а чувство просит ответного

нежного отклика. Уловить бы хоть какую-то искру Лизиной симпатии, а уж как раздуть её, он

сообразит. И лаской опутает, и случайной холодностью подразнит, и комплимент придумает, и чуть

обидит. Где-то и сам обидится, чтобы она шагнула навстречу. Он загадает Лизе столько загадок о

себе, что она никогда не отгадает их все. Он будет постоянно удивлять её и сам будто невзначай

станет удивляться ей. О чувствах же своих будет говорить очень скупо: так, чтобы ей самой

захотелось добиться его слов. Да знает он, знает, как раскачать женскую душу. В умении построить

любовь Роман не видит греха, ведь любовь – это такая ценность, которая окупает и оправдывает

любые пути и подступы к ней. Теперь он хочет не какой-нибудь там быстрой, мимолётной победы,

а глубокой душевной близости, по которой уже истосковался. Ему нужна такая душевная близость,

какой не было ни с кем и никогда. И если это произойдёт, то все остальные проблемы просто

483

осядут и станут незаметны. Сильное душевное движение, подобно высокой волне, способно

переносить через самые трудные жизненные проблемы. Создай любовь, и всё остальное любовь

решит сама. Это и есть главное решение Романа сейчас.

Каждое утро теперь Романа будит счастье. Вечером, проводив Лизу домой и вернувшись в

общежитие, он застаёт комнату погружённой в краткий, нервный сон. Упёртость этих молодых даже

радует. Они занимаются во все лопатки, спать укладываются дисциплинированно, как по режиму,

чтобы утром снова уткнуться в учебники. «Вот поступим, тогда и оторвёмся», – так объясняют они

свою настырность. И, конечно же, оторвутся. Только он в это время будет уже слышать перестук

вагонных колес по дороге домой. Однако, несмотря на то, что ложатся они рано, Роман всё равно

просыпается раньше их. Не поднимаясь, лежит, слыша в открытое окно шум пробуждающегося

советского мегаполиса с хриплым карканьем ворон. Сладкому посапыванью своих соседей ничуть

не завидует. Минуты такого бессонья куда дороже минут сладкого сна.

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ

Обряд

Обещано, что результаты экзаменов будут объявлены после последнего экзамена. Сдав его,

Роман и Лиза пьют через трубочки молочный коктейль на летней веранде кафе, недалеко от

института. Подождать просили с полчаса. Лиза волнуется за Романа – его баллы, конечно же, не

высоки. Роман спокоен, хотя ничего хорошего не ждёт. На четвёрку было написано лишь

сочинение, по остальным дисциплинам натянутые тройки. Натянутые потому, что преподаватели,

видя его серьёзность и основательность, просто не решались на двойки. Только теперь никакая

серьёзность его уже не спасёт. В такой солидный институт с тройками просто не поступают.

Сейчас, пока итоги ещё не известны официально, они с Лизой вроде как на одной горизонтали. Но

уже через какие-то минуты всё станет размещено по заслуженным уровням. Лиза, взглянув с

верхней ступеньки, просто вольно или невольно изменит к нему своё отношение. Тогда ей станет

очевидно, что у неё свой путь у него – свой.

– Ну что, надо шагать, – говорит, наконец, Роман, – объявят, а мы пропустим.