Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Михаил Петрович, да вы не слушаете меня? А как вы немецкую подлодку захватывали, расскажете или это секрет?
И если она – Анна, то я, выходит, Адмирал? Только в отличие от того, который из фильма, с «ъ» на конце, желаю помереть в преклонном возрасте, окруженный любящими внуками, в великом и вечно живом СССР.
– Ленка! – вдруг замечает Аня, оглядываясь. – И снова ведь к вам… ой! Михаил Петрович, а вы мне свой корабль покажете, а то я так на нем и не была? Допуск у меня есть, по высшей форме!
Оборачиваюсь, «Воронеж» у причала еще виден. От берега идут и другие пары. К удивлению, замечаю Ивана Петровича, он оживленно разговаривает о чем-то со второй девушкой в алом. А раньше здесь на берег почти не сходил, ну только когда мы в доке стояли – помню, что в дореволюционном еще уставе было написано, что «частое оставление корабля старшим помощником, – тогда он старший офицер назывался, – несовместимо с выполнением им своих обязанностей», – но всему же меру надо знать! Хотя ему тяжелее, я-то в ином времени холостой был. И что теперь наши семьи там получат – известие, что сгинули мы бесследно в море, в мирное время. И нет нам дороги назад. И чтобы не сломаться или не озвереть, отогреваться душой нужно, хотя бы иногда. Война сейчас – а закончится, что делать будем?
– Михаил Петрович, вы снова мыслями где-то? Ой!
Ветер с моря, резкий и довольно сильный. Глядя сейчас на Аню, легко понять, отчего эти, ставшие у женщин очень популярными пальто-накидки, здесь прозвали «парусами» – такой вид в ветреную погоду! Порыв – и Аня без шляпки, едва успевает схватить, уже на лету. Лицо ее становится на миг испуганным и каким-то детским – как у девочки, потерявшей любимую игрушку. Так она и есть девочка рядом со мной, ей же двадцать один год всего – таких, как она, ее ровесниц, в своем времени я мог видеть дряхлыми старушками на парадах Победы. А сам я тогда кто – если здесь мой отец еще не родился, а мои дед и бабушка еще не встретились? Пусть над этим ученые головы ломают! С Серегой Сирым по поводу нашего переноса нормально общаться лишь академик Александров может, разговор сразу съезжает в такие дебри с формулами, матрицами, квазилинейными операторами, преобразованиями подобия и теоремами имени разных светил науки, что послушав минуту, уже ничего не можешь понять! Для меня же довольно, что Анечка есть, и рядом. А параллельный это мир, или перпендикулярный, пусть наша советская наука разбирается. Меня больше волнует, как Аня к своему здоровью относится, ноябрь здесь – это уже зима!
– Михаил Петрович, так мне не холодно, у меня там теплый свитер надет!
Судя по рукаву, заметному, когда она за шляпку хваталась, не свитер, а какая-то тоненькая кофточка, хотя и шерстяная. И она так на причале стояла, на самом ветру, всё время, пока мы подходили и швартовались? А если простудишься, воспаление легких схватишь, не дай бог?
– А воспаление легких сейчас лечат, в санчасти антибиотики есть, так что не боюсь!
Тьфу три раза! Ты еще свое партизанство вспомни – так известно, что на фронте люди не болеют почти, такой там адреналин и мобилизация всего организма на износ. Что там лечат, не знаю, но лучше не испытывать! Ну, женщины ради того, чтобы чуть красивее, на всё готовы!
– Михаил Петрович, я эту шляпу так берегла! Чтобы вас встретить. А тут как назло, часто дни ветреные были. Сколько я за ней бегала, ужас! А в платке ходить ну не хочется совсем, не идет мне! И в форме тоже…
Женщина истинная… Хотя да, образ Тимиревой тебе больше к лицу, чем колхозницы в платочке. Но отчего она меня по имени-отчеству называет и на «вы»? Ясно, что официально, при всех, положено – так ведь сейчас мы одни! Или не привыкла ты еще, ведь расписались мы тогда – и всего лишь три дня пробыли вместе? Значит, придется срочно привыкать. Компенсировать количество качеством – чтоб каждый раз вместе быть, как в последний раз. И чтобы когда мы через три – четыре дня в Полярное уйдем, как приказано, я от своей Анечки официального обращения наедине не слышал больше никогда!
Ветер попутный, в спину толкает, помогает идти. Мы держимся за руки, спешим, почти бежим. И я надеюсь, до утра ничего не случится – ни немецкого десанта, ни войны с Англией, ни даже звонка от товарища Сталина. Эта ночь до рассвета – наша! Очень долгая ночь на севере всего за месяц до зимнего солнцеворота.
А еще я очень надеюсь, что назавтра мы оба будем друг друга называть по имени. И после прожить вместе долго-долго.
Вместо эпилога
Атлантический океан. Этот же день
Конвой был огромен. С учетом боевых кораблей – в трансатлантических конвоях бывало и большее число транспортов, чем эти четыре десятка.
Только в непосредственном охранении был старый линкор «Теннеси» и восемь эскортных авианосцев. Пять однотипных с погибшим весной «Кардом» – «Коре», «Нассау», «Бэрнс», «Кроатан», «Бретон»; по двадцать восемь самолетов, истребителей и противолодочников. Два совсем новых, тип «Касабланка» – «Линкольн бэй», «Коррехидор» – продукт верфи Кайзера, пообещавшего американскому флоту «построить сто авианосцев за один год», но удалось получить заказ лишь на пятьдесят (и в нашей истории, верфь в Ванкувере выполнила свои обязательства – первый, «Касабланка», был заложен в ноябре сорок второго, пятидесятый же, «Мунда», поднял флаг в июле сорок четвертого, на один корабль уходило от восьми месяцев в начале до четырех в конце), несли всего на один самолет меньше. На практике же оба типа авианосцев брали на палубы и в ангар и три десятка машин. И один «Сэнгамон», крупный и быстроходный, по сути, уже не эскортник, а на пути к легким авианосцам. И еще восемнадцать эскортных миноносцев (аналог в советском флоте – сторожевой корабль), шесть старых эсминцев – «гладкопалубников», перестроенных в эскортные корабли, четыре «патрульных фрегата» (не очень удачные корабли – копия английских, но вышли хуже, были недостаточно вооружены для своих размеров и имели слабые корпуса, трещавшие
