От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона - Элис Виртшалфтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Союзники не ставили под сомнение право Австрии брать на себя инициативу в Королевстве Обеих Сицилий; однако они придерживались различных взглядов о природе этого кризиса и о том, какие действия необходимо было предпринять. Пруссия наделила Австрию полными полномочиями в качестве единственного хранителя Италии и защитника ее интересов[217]. Россия продолжала настаивать на едином союзническом решении, охватывавшем Испанию и Королевство Обеих Сицилий. Франция соглашалась с Австрией в том, что волнения в Италии носили более острый характер. Однако основываясь на Аахенских протоколах, французское правительство также поддержало встречу монархов, на которой обсуждались бы меры по сдерживанию революционного духа. Австрия и Великобритания ясно возразили против призыва России к совместному реагированию на испанский и неаполитанский кризисы, утверждая, что условия в этих двух странах различались и должны были рассматриваться отдельно. В Испании, например, были причины, породившие справедливые ропот и недовольство, в то время как в Королевстве Обеих Сицилии к тому не было никакого очевидного повода. Более того, Британия отказывалась участвовать в каком-либо коллективном ответе, хотя в августе посол России в Лондоне Ливен сообщал, что Каслри поддерживал быстрые союзнические действия[218]. Неоднократно в августе и сентябре британское правительство объявляло нейтралитет в вопросе Королевства Обеих Сицилий и настаивало на том, что как испанская, так и неаполитанская революции представляли собой внутренние дела государств, не входящие в юрисдикцию союза. Отвергая австрийскую записку от 28 августа и российское давление с целью заставить принять участие в конференциях Троппауского конгресса, Каслри объяснил Ливену, что союзники не могли менять смысл заключенных договоров. Министр иностранных дел Британии также счел опасным публичное обсуждение абстрактных вопросов и предупредил, что при урегулировании внутренних кризисов независимых государств нельзя было найти один единый язык для всех союзников[219].
Правительство России занимало иную позицию по правовым обязательствам союзников. На основании соглашений 1814, 1815 и 1818 годов революционные события в Испании и Королевстве Обеих Сицилий подпадали под юрисдикцию Великого союза (союза пяти великих держав) и, следовательно, требовали единого союзнического ответа[220]. Этот принцип был применим ко всем ситуациям, угрожавшим миру в Европе. Существовала лишь одна Европа, единство которой было политическим, христианским и моральным. В моменты, когда прогресс просвещения (le progrès des lumières) приводил к беспорядку, Великий союз представлял собой единственную силу, будь то моральную или силу принуждения, способную победить проявления зла. Только обретая единство, союзники могли сохранить Европу договоров, утверждающую свое всемогущество на законных основах истины и порядка. В послании от 21 августа (2 сентября) 1820 года, одобренном Александром и направленном российским миссиям в Неаполе, Риме, Турине, Берлине, Франкфурте-на-Майне, Лондоне, Париже и Вене, Каподистрия информировал посла России в Неаполе Г. О. Штакельберга, что ни он, ни какой-либо другой российский дипломат не обладает полномочиями высказывать официальное мнение о политических условиях в Королевстве Обеих Сицилий[221]. Однако Штакельберг получил разрешение выразить в устной форме осуждение российским монархом преступной революции, ее причин и средств, какими она практически осуществляется. Однако даже несмотря на то, что осуждение Александра было безусловным и решительным, он все же предпочитал бороться с кризисом с помощью убеждения. Он по-прежнему надеялся, что правительство Неаполя примет эффективные меры по прекращению революции, с тем чтобы оно вновь могло стать «первоосновой законных установлений, приспособленных к насущным потребностям нации и предназначенных, таким образом, объединить вокруг трона духовные интересы и чаяния всех, вызвать к нему всеобщее чувство привязанности».
Два дополнительных сообщения, подготовленные Каподистрией за несколько недель до конгресса в Троппау, демонстрировали, что российское правительство отдавало предпочтение нравственной силе. В письме от 23 сентября (5 октября) 1820 года Каподистрия предложил Стурдзе поделиться своими идеями о том, как устранить революционную заразу, которая уже поразила Испанию, Королевство Обеих Сицилий и, совсем недавно, Португалию[222]. Поскольку союзные правительства должны были обсуждать серьезные вопросы, имевшие центральное значение для судьбы всего мира и европейской цивилизации, Каподистрия обратился за советом о том, как уничтожить зародыши революции в странах, которым она угрожает, и какие способы восстановительной и охранительной политики (système réparateur et conservateur) применить с единодушного согласия европейского союза.
Запрашивая мнения Стурдзы, Каподистрия также резюмировал всю политику России. Заключенные в 1815 и 1818 годах соглашения определяли правовые принципы, которые определяли решения европейского союза и обязывали союзников совместно обсуждать вопросы революции, угрожающей Европе. В условиях текущего кризиса не было необходимости принимать новые принципы. Союзники могли правильно применять принципы, которые послужили основой для восстановления законной королевской власти во Франции. На карту было поставлено решение важнейшей проблемы: «Как добиться внутреннего умиротворения в Испании, в Обеих Сицилиях, примирения режимов этих королевств с политическим и общественным порядком Европы, а также прочных гарантий территориальной целостности и государственной независимости означенных государств». Очевидно, что революция должна была быть подавлена, а законная королевская власть – быть восстановлена так, «чтобы силы установлений, составляющих ее опору, было достаточно для сохранения порядка в государстве, целостности государства и его независимости». Кроме того, следовало принять меры, необходимые для обеспечения тесного единства европейского союза и мира во всем мире.
Российское правительство утверждало, что страны, на которые распространилась революционная зараза, должны быть выведены из Всеобщего союза. Их изоляция не только соответствовала установленным правовым принципам, но и повышала вероятность победы над революцией путем переговоров, позволяющих разумно совмещать обязательства монархов с их уважительным отношением. Поэтому в Неаполе союзники должны были принять единодушное решение о том, что последствия мятежных деяний должны быть аннулированы как юридически, так и фактически. Кроме того, они выразили пожелания, чтобы король восстановил правление на своих принципах и даровал своему народу установления, способные обеспечить благоденствие внутри страны и ее политическую независимость. Наконец, союзники предлагали нынешнему правительству Обеих Сицилий произвести указанные преобразования, в противном случае они предупреждали, что союзные войска вступят в Неаполь. Целью военной интервенции было бы не территориальное расширение, а восстановление порядка. Перспектива военного вмешательства также защитила бы королевскую семью и вселила бы уверенность в здравомыслящих людей в Королевстве Обеих Сицилий. Если предположить, что меры, принятые в Королевстве Обеих Сицилий, увенчались успехом, желательно без применения военной силы, то союзники должны были затем применить те же принципы в Испании и Португалии. Каподистрия попросил Стурдзу не только прокомментировать ситуацию, но и составить записку, которую пять союзных кабинетов могли бы адресовать неаполитанскому правительству.
Второе, более точное заявление о российской политике появилось в записке от 5 (17) октября 1820 года, представленной императору Александру Каподистрией[223]. Каподистрия начал с объяснения, что, хотя пять союзных дворов (австрийский, французский, английский, прусский и российский) признали настоятельную необходимость выступать совместно против революции – врага всех народов и всех правительств, они не пришли к согласию о том, как осуществить это единодушное желание. В то время существовали два подхода: один подход – это политика соблюдения формы, второй – политика долга. Политика соблюдения формы, отстаиваемая Великобританией, исходила из предпосылки, что договоры не налагали на союзные державы обязательства бороться с революцией, поскольку ее ареной являлась не Франция. Политика же долга, напротив, была основана лишь на духе существующих соглашений, в частности Парижских договоров 1815 года и Аахенских протоколов 1818 года. Эта политика предполагала, что
