Презумпция невиновности - Скотт Туроу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наши добрые отношения, давшие трещину в последние месяцы, давно возобновились, но я все равно чувствую какое-то отчаяние и печаль в любовных играх Барбары. Мы еще не покрыли все расстояние, разделяющее нас. После полученных плотских утех Барбара дремлет, а я лежу, наслаждаясь покоем и тишиной предместья, и пытаюсь разгадать загадку – что же такое моя жена.
Даже в самом разгаре романа с Каролиной у меня и в мыслях не было оставить Барбару. Наши любовные отношения временами давали сбои, но семейная жизнь всегда шла своим чередом. Мы оба души не чаяли в Нате.
В детстве я понимал, что другие семьи живут не так, как мы. Там разговаривают за столом обо всем на свете, вместе ходят в кино или кафе-мороженое, играют в мяч на лужайках городского парка. Я завидовал им. Вот это жизнь! Одно желание моего нерадостного детства исполнилось: у меня есть жена и сын, мы одна семья. Затянулась рана, полученная в прошлом.
Однако считать, что Натаниэль – наше единственное с Барбарой спасение, неверно. В самые мрачные периоды взаимоотношений мы придерживались нравственных императивов. Моя жена – привлекательная женщина, очень привлекательная. Я нередко застаю ее перед зеркалом. Она внимательно всматривается в свое отражение то под одним углом зрения, то под другим, чтобы убедиться, что еще не старится, еще держится. У нее еще высокая грудь и девичья талия; черты лица сохраняют прелесть, несмотря на небольшие складочки жира. Намека на второй подбородок нет и в помине. Она могла бы иметь полдюжины ухажеров, но обходится без них. Умная, образованная женщина. Отец оставил ей сто тысяч долларов, так что не нужда удерживает ее от разрыва со мной. В пылу ссоры она может выкрикнуть: «Если не считать Ната, ты – единственный человек, который у меня есть. Единственный мужчина, которого я любила и люблю. Не знаю, хорошо это или плохо».
Когда наши отношения улучшаются, преданность Барбары зашкаливает. Делает все, чтобы я знал, как она заботится обо мне. Почти не выходит из дома, и я становлюсь ее посланником во внешнем мире, приносящим в Ниринг новости и слухи. Когда начнется суд, я буду приезжать домой поздно вечером, часов в одиннадцать-двенадцать, и Барбара будет встречать меня в домашнем платье, с горячим ужином. Мы сядем за стол, и она будет слушать, что произошло за день в городе и суде, слушать с нескрываемым любопытством, как слушал радиоприемник мальчишка тридцатых годов. Звенят тарелки, я говорю с набитым ртом, Барбара смеется.
А что же я? Чем отвечаю ей я? Нет слов, я бесконечно ценю ее преданность, ее внимание, ее заботы. Ее бескорыстная любовь – как бальзам на мое израненное «я». Но я бы слукавил, утверждая, что не бывает дней, когда я ее ненавижу. Ненавижу ее раздражительность, ее колкость, ее язвительные замечания в мой адрес. Натерпевшийся в детстве сын угрюмого незадачливого иммигранта, я не могу защитить свою уязвимую душу и тогда с ужасом чувствую, как руки сами тянутся к ее горлу. Потом я научился напускать на себя безразличие, которое со временем вошло в привычку. Мы оказывались в состоянии войны, ведя бой с переменным успехом и готовые в любой момент отступить-уступить.
Сейчас такие времена отошли в прошлое и почти забыты. Мы словно замерли на краю бездны. Что удерживает меня над пропастью? Какое-то желание. В полуденные, наполненные истомой часы мне чудится, что оно исполняется. Душа распахивается в порыве глубокой благодарности.
Наши отношения с Барбарой постоянно сопровождаются неожиданными непонятными взрывами. Она не способна долго сохранять безмятежность духа. Но тем не менее с Барбарой Бернштейн я провел лучшие дни моей жизни. Первые наши годы были насыщены невинной, неотступной и волшебной тайной, которая не поддается ни описанию, ни забвению. Пусть время потечет назад и вернет мне прошлое!
Я учился тогда на юридическом факультете университета, а Барбара преподавала математику в средней школе. Жили мы в двухкомнатной квартире с крохотной передней, запущенной до ужаса и полной клопов. Зимой, бывало, прорывало трубы, и горячая вода заливала пол. Любую поверхность ниже рукомойника мыши и тараканы считали своей территорией. Только потому, что квартира была студенческим жильем, ее нельзя было назвать трущобой. Сдавала нам ее пожилая греческая пара, оба больные люди. Сами они жили через двор, этажом выше. В любое время года мы слышали надсадный кашель нашего хозяина – он страдал туберкулезом. Его жену мучили артрит и болезнь сердца. Каждый месяц я с ужасом думал о том, как понесу им деньги. Как только открывалась их дверь, в нос ударял дурной, как у прокисшей капусты, запах. На более приличное жилье у нас не было денег. Поскольку изрядная часть скромного жалованья начинающего преподавателя уходила на мое обучение, мы приближались к статистическому уровню нищеты.
Мы такие бедные, шутили мы с Барбарой, что единственное удовольствие, которое мы можем себе позволить, это снова лечь в постель. Шутка отчасти смягчала неловкость, которую мы оба испытывали, так как знали, что чересчур много занимаемся любовью. Да, то были годы плотских утех. Я изнывал, дожидаясь конца недели. И вот наконец суббота, священный день: ужин вдвоем, бутылка недорогого вина, а потом радостная, лихорадочная близость. Мы могли начать где угодно – на кухне, в прихожей, в гостиной – и, сбрасывая на ходу одежду, двигались в спальню. Это могло продолжаться часами. Мы катались по постели, мой член был постоянно в состоянии эрекции. Заострялись грудки моей черноволосой красавицы. Однажды поздним вечером – мы раздевались в спальне – я вдруг вижу, что жалюзи на окне подняты, а из противоположного окна на нас смотрят наши соседи, старик со старухой. Смотрят невинными округлившимися глазами, какие бывают у напуганных зверьков. Не думаю, что они специально подсматривали за нами. А Барбара уже взяла в руку мой набухший, смазанный миндальным маслом член. Она тоже увидела тех двоих. Я дернулся было к окну, чтобы опустить ставни, но она удержала меня и прошептала, обдавая горячим дыханием и снова ухватившись за мою плоть: «Не надо, не обращай внимания. Ведь они почти что мертвые».
Глава 21
Через неделю после того, как было объявлено о привлечении меня к суду, мы с Сэнди стоим в приемной юридической фирмы, в которой с мая Реймонд Хорган числится партнером. Помещение классное: паркетный пол, покрытый персидским ковром невероятных размеров с розовыми узорами всех оттенков по темно-голубому полю, десяток дорогих абстрактных картин на стенах, по углам – столы со стеклянными поверхностями и хромированной окантовкой, на них аккуратные стопки «Уолл-стрит джорнэл» и «Форбс». За изящным столом розового дерева – хорошенькая блондинка, которая, вероятно, получает дополнительно пару тысяч в год за свою внешность.
Взяв меня за лацкан, Сэнди шепотом дает указания. Молодые служащие в рубашках с короткими рукавами, снующие из кабинета в кабинет, вряд ли видят, как движутся его губы. Никоим образом не ввязываться в спор, говорит Сэнди. Реймонд будет задавать множество вопросов. Мой приход сюда должен оказать, по выражению Сэнди, «всего лишь стимулирующее воздействие». И главное – я не должен терять самообладание, как бы он меня ни встретил.
– Знаешь новость? – спрашиваю я.
– Слухами земля полнится. Гадать бесполезно. Скоро мы все узнаем из первых рук.
Да, Сэнди о многом наслышан. У хорошего адвоката должна быть широкая осведомительная сеть. Информацию доставляют клиенты, репортеры, знакомые полицейские, не говоря уже о других адвокатах. Адвокаты всегда представлялись мне особым племенем людей, которые передают друг другу новости грохотом тамтамов. Сэнди рассказал мне, что дель Ла-Гуарди вызвал Реймонда, как только сел в его кресло. Реймонд тщетно пытался отвертеться. Я надеялся, что после этого инцидента их отношения будут еще холоднее, но, увидев в списке свидетелей Реймонда Хоргана, Сэнди решил иначе. Он, естественно, не проговорится, откуда он почерпнул информацию о намерениях Реймонда.
Секретарша ведет нас к нему в кабинет, но оттуда уже вышел сам Реймонд. Он без пиджака.
– Сэнди, Расти, рад вас видеть! – Мой бывший босс хлопает меня по плечу и трясет руку. Он располнел еще больше. Из-под рубашки с короткими рукавами выпирает живот. – Вам не приходилось здесь бывать?
Реймонд ведет нас показывать помещение фирмы. С принятием нового налогового кодекса юридические конторы из бюрократических учреждений превратились в версальские дворцы. Реймонд рассказывает о работах художников, чьи имена он узнал из журналов. Стелла, Джонс, Раушенберг.
– Я особенно люблю эту вещь, – говорит он.
Я смотрю. Одни квадраты и треугольники. В конференц-зале восьмиметровый стол, высеченный из цельной глыбы зеленого малахита.
Сэнди спрашивает о характере работы фирмы.
– Ведем пока что дела на федеральном уровне, – отвечает Реймонд, – и это неплохо. Одно сейчас разбирает Большое жюри в Кливленде. Клиент продал военному ведомству партию парашютов с дефектными стропами. Элементарный недосмотр на производстве, – озорно ухмыляется Реймонд. – Это десять тысяч штук.