Поэтический язык Иосифа Бродского - Зубова Людмила Владимировна

Он умер в январе, в начале года. Под фонарем стоял мороз у входа. Не успевала показать природа ему своих красот кордебалет («На смерть Т. С. Элиота». 1965. II: 115); с колесом георгина, буксующим меж распорок, как расхристанный локомотив Боччони, с танцовщицами-фуксиями и с еще не распустившейся далией («В Англии». 1976. III: 163); И если что-нибудь взлетало в воздух, то был не мост, а Павлова была («Классический балет есть замок красоты…». 1976. III: 114); Ну, что тебе приснилось, не темни!» «А, все это тоскливо и постыло… Ты лучше посмотрел бы на огни». «Ну, тени от дощатого настила…» «Орлова! и Уланова в тени…» «Ты знаешь, как бы кофе не остыло» («Горбунов и Горчаков». 1965–1968. III: 266).

Возможно, что связь танца Василисы, в которую превратилась лягушка, с балетными образами Бродского представлена у Крепса гораздо глубже, чем на уровне танцевальной образности и на уровне текстопорождающей фонетики.

Этимологически слово лягушка произведено от слова ляга – ‘ляжка, бедро’ (ср.: лягать) (Фасмер, 1986: 549). В стихотворении Бродского о балете – «Классический балет есть замок красоты…» (1976), посвященном Михаилу Барышникову, есть такой фрагмент, в котором вульгаризм ляжек, фонетически усиленный словом ляжешь, содержит потенциальный образ лягушки, возможно, и проявленный Крепсом:

В имперский мягкий плюш мы втискиваем зад, и, крылышкуя[134] скорописью ляжек, красавица, с которою не ляжешь, одним прыжком выпархивает в сад (III: 114).

В стихах Бродского упоминается и Кощей (в контексте с названиями танцев), причем это слово притягивает выразительные созвучия-аллитерации:

Ночной кислород наводняют помехи, молитва, сообщенья о погоде, известия, храбрый Кощей с округленными цифрами, гимны, фокстрот, болеро, запрещенья безымянных вещей («Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 53); В провалах памяти, в ее подвалах, среди ее сокровищ – палых, растаявших и проч. (вообще их ни при кощеях не пересчитывали, ни, тем паче, позднее) среди этой сдачи с существования, приют нежесткий твоею тезкой неполною, по кличке Муза, уже готовится. Отсюда, муха, длинноты эти, эта как бы свита букв, алфавита («Муха». 1985. III: 287).

Та же аллитерация встречается у Бродского и безотносительно к Кощею:

Кесаря мощь кóпья о плащ нощи иступит, воинству рощ, воинству чащ цифрой уступит («Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром». 1967)[135].

Крепс еще больше усиливает фонетический образ слова Кощей.

Есть у Бродского и упоминание сказочной избы на курьих ножках:

Помесь прошлого с будущим, данная в камне, крупным планом. Развитым торсом и конским крупом. Либо – простым грамматическим «был» и «буду» в настоящем продолженном. Дать эту вещь как груду скушных подробностей, в голой избе на курьих ножках. Плюс нас, со стороны, на стульях («Кентавры III». 1988. IV: 46).

Упоминание избы на курьих ножках в цикле «Кентавры» примечательно – в нем говорится о соединении разных сущностей.

Избушка на курьих ножках (дом Бабы-яги) – так же, как и кентавр, как и царевна-лягушка – соединение зооморфного образа с человеческим.

Древнейшим субстратом можно признать устройство хаты животной формы при обряде инициации. В этом обряде посвящаемый как бы спускался в область смерти через эту хижину. Отсюда хижина имеет характер прохода в иное царство. В мифах уже теряется зооморфный характер хижины, но дверь, а в русской сказке столбы, сохраняют свой зооморфный вид (Пропп, 1986: 64).

Зооморфность избушки Пропп объясняет тем, что в ней герою предстоит быть съеденным.

В поэме Крепса говорится: Иван живет как сыр в избе на курьих ножках. С одной стороны, это фразеологический эллипсис – обрывок поговорки как сыр в масле катается – о сытой благополучной жизни. С другой стороны, парадоксальное выражение живет как сыр можно понимать и так: сыр – то, что предназначено для еды.

Очень интересна строка поэмы Крепса Ей надоело быть бесплатным водолазом.

У Бродского слово бесплатный встречается в стихотворении «Теперь я уезжаю из Москвы…», и в этом тексте оно связано с мотивом неудачной стрельбы:

Стреляй по жизни, равная судьба. О, даже приблизительно не целься. Вся жизнь моя – неловкая стрельба по образам политики и секса. Все кажется, что снова возвратим бесплодность этих выстрелов бесплатных, как некий приз тебе, Москва, о, тир – все мельницы, танцоры, дипломаты («Теперь я уезжаю из Москвы…» ‹?›)[136].

Обратим внимание на то, что здесь есть и слово танцоры.

А слово водолаз представлено в стихотворении Бродского «Письмо в бутылке»:

Хотелось бы думать, что пел не зря. Что то, что я некогда звал «заря», будет и дальше всходить, как встарь, толкая худеющий календарь. Хотелось бы думать, верней – мечтать, что кто-то будет шары катать, а некто – из кубиков строить дом. Хотелось бы верить (увы, с трудом), что жизнь водолаза пошлет за мной, дав направление: «мир иной» («Письмо в бутылке». 1964. II: 172).