Поэтический язык Иосифа Бродского - Зубова Людмила Владимировна

амальгама зеркала в ванной прячет сильно сдобренный милой кириллицей волапюк и совершенно секретную мысль о смерти («Барбизон Террас». 1974. III: 62).

В книге «О поэзии Бродского» большое внимание уделено анализу перифраз[121] – он занимает 15 страниц. Приведу фрагмент:

Парафраза как поэтический прием ведет свое начало от древнегреческой и римской поэзии ‹…› парафраза была регулярным приемом поэтики классицизма. Встречается она и в русской поэзии 18 века. У Ломоносова, например, находим такие парафразы, как «земнородных племя» (люди), «владычица российских вод» (Нева), «твари обладатель» (Бог) ‹…›. В русской поэзии 19 века отдельные примеры парафразы можно найти почти у каждого поэта, однако ни у одного из них этот стилистический прием не является сколько-нибудь нарочитой повторяющейся индивидуальной чертой стиля. Здесь я говорю, конечно, не о языковых парафразах, как, например, «корабль пустыни», и не парафразах-клише литературного направления: «узы Гименея» ‹…› а о парафразах авторских, оригинальных, ни у кого из других поэтов не встречающихся и читателю незнакомых ‹…› Парафраза обычно определяется как стилистический прием замены простого слова или фразы описательной конструкцией, а семантически – как выражение окольным путем того, что могло бы быть сказано просто ‹…› Цели такого окольного выражения могут быть разными, но результат один – читателю предлагается разрешить своеобразный род маленькой загадки, в результате которой он поймет смысл выражаемого в тексте. ‹…› Парафраза – прием, бросающий вызов читателю, заставляющий его думать (Крепс, 1984-а: 55).

У Крепса вся поэма пронизана перифразами, совершенно не характерными для фольклорного текста, но в высшей степени свойственными поэзии Бродского. При этом в поэме Крепса, как и у Бродского, перифразы являются и элементами возрожденной поэтической традиции высокого стиля, и способом обзывания.

Вот как именуются персонажи поэмы-сказки:

лягушка: баловень болотного балета, дочь тины, звезда болот балета, сестра коряг, жертва плена, *подруга ветра[122], щучья дочь[123], *болотная лада;

царевич: Отцовских воль холуй, *стрелок-марала, герой баллады;

царь: седой коронотряс;

баба Яга: *грязная карга, *костяная нога (единственная в тексте сказочная формула);

кот: Любовник-хвост-трубой;

Кощей: *отец дубрав;

рассказчик: блат рапсод полей и рек, ласк рапсод.

В поэме Крепса загадочность перифраз иногда усугубляется их нарочитой синтаксической неопределенностью, например при измененном порядке слов: Один лишь ласк рапсод не пьет и не рыдает (рапсод ласк или не пьет ласк?); неопределенность возникает при контаминации, т. е. при смешении двух сочетаний: звезда болот балета, при структурно неясном отнесении прилагательного: врагу кошачьему (сам кот враг, или царевич – враг кота, или есть еще какой-то другой враг кота?).

Для поэзии Бродского характерен затрудненный синтаксис:

Постоянная черта поэзии Бродского – исключительно резкий конфликт между ритмом и синтаксисом, выраженный в переносах, инверсиях, разрывах синтагматических связей и т. п. (Венцлова, 2002: 115);

Бывают фразы с непроизносимым порядком слов. Существительное от своего глагола или атрибута порой отодвигается на неосмысляемое, уже не улавливаемое расстояние; хотя формально имеется согласование, но до смысла нелегко доискаться ‹…› Сколько искрученных, исковерканных, раздёрганных фраз – переставляй, разбирай (Солженицын, 1999: 184).

Бродский действительно предлагает переставлять и разбирать. Вот некоторые примеры измененного порядка слов в его стихах:

И, глаза закатывая к потолку, я не слово о номер забыл говорю полку, но кайсацкое имя язык во рту шевелит в ночи, как ярлык в Орду («Узнаю этот ветер, налетающий на траву…». 1975. III: 127); Вижу одно: с кем-то стоит, губы раскрыты. Не разглядеть – дева, старик? – в точности лика. Что тут скорбеть? Вот и достиг сходства велика. Вот тебе месть: сам разгляди сразу два зайца. Тщишься расчесть, милый, поди, с кем оказался? («Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром». 1967)[124].

М. Крепс в филологическом исследовании не анализирует инверсию у Бродского, но явно компенсирует это пародией.

Текст Крепса начинается с простой инверсии Царевича стрела летит из арбалета, а затем этот прием усложняется:

Пока в груди болот скрывает ряска ранку ‹…› Застольная сидит, разинув рот, орава ‹…› Пуховкой жирных лиц запудривают глянцы ‹…› Костей, летящих в глаз, цари не очень любят ‹…› На месте неглиже – четыре пепла кучки ‹…› Теперя ждет, карась, тебя меня потеря! ‹…› Так думал блат рапсод полей и рек ‹…› Один лишь ласк рапсод не пьет и не рыдает.

Строка Пока в груди болот скрывает ряска ранку задает такую загадку: в груди болот или ранку груди?),

В строке Костей, летящих в глаз, цари не очень любят инверсия порождает грамматический сдвиг, связанный с категорией одушевленности (в правильно выстроенной отрицательной конструкции не любят костей родительный падеж нормативен, а при том порядке слов, который мы наблюдаем у Крепса, глагол-сказуемое и отрицательная частица отодвинуты от существительного костей на значительное расстояние. Поэтому слово костей сначала воспринимается как винительный падеж одушевленного существительного). Последовательности четыре пепла; пуховкой жирных лиц; тебя меня потеря тоже сбивают с толку, создавая комический эффект: текст сначала воспринимается как абсурдный, а затем как осмысленный.

В самом начале филологического исследования Крепс говорит: «Бродский – злейший враг банального». И в пародии подтверждает это целой серией разнообразных приемов, разрушающих клише:

• он осовременивает сказочный атрибут – волшебный клубок: Карга стрелку в ладонь сует моток мохера;

• изменяет падеж слова из устойчивого сочетания и деконструирует наречие: Отцовских воль холуй застыл в немом бельмесе: / Невеста в платье струй с стрелой наперевесе;

• вводит натуралистический эпитет в идиому: Я буду вам верна душой и скользким телом;

• превращает устойчивое сочетание в имя собственное, изменяя при этом грамматическую структуру исходного сочетания: Над ухом мужниным звенит как Дарвалдая;

• создает каламбурно-двусмысленные контексты – со словом самоотдача: Перехитрив каргу ценой самоотдачи, со словом колена (элементом идиомы и названием части тела): Во все глаза глядят, какие жертва плена / Начнет выкидывать в их сторону колена.