Моя любимая сказка - Ксандр Лайсе

Спустя несколько лет после того, как отец вышел на пенсию, мы разъехались. Я — на Соколинку, родители — на дачу. Было странно. Со стороны казалось, что мы прощаемся навсегда, будто какая-то постыдная тайна разделяет нас, не даёт нам быть вместе. Отец сказал, что мобильным телефоном на даче они с матерью пользоваться не станут. Машину он оставил мне. Не бог весть что, сказал он, но в хороших руках… Если ты не будешь к нам приезжать — ничего страшного… Тогда я не понял. Как же так — ничего страшного — родители!

Позже мне, как будто, стало понятнее, почему всё произошло так, а не иначе. Давным-давно, в средние века на Руси было принято: пожилые люди, чувствуя приближение конца, уходили в монастыри, принимали схиму. Монах считался умершим для мира обычных людей, для привычной жизни. Возможно, этот наш разъезд и стал для них своеобразным постригом. Способом без боли проститься с жизнью, к которой они привыкли.

Свободного пространства в центре Москвы не так много, оно — в цене. Наш старый дом на Лесной снесли, на его месте начали строить что-то очень нужное — какой-то торговый центр. Того, к чему они привыкли, места, где они прожили всю свою жизнь, больше не было. Всё, что им осталось — попрощаться, сохраняя остатки достоинства…

С той поры прошло больше полугода. Летом я ездил к ним… Привёз инструменты, денег. Поразительно! Я даже не сразу узнал их, до того они стали… светлыми, что ли? Нет, они не отощали, не стали, конечно, постниками… Но… Узнал я их не сразу. А того, что это — мои родители, я не в силах понять до сих пор. Мозгами понимаю, а вот…

Иногда я отгоняю от себя мысль, что я навестил их в раю. Я, да и никто другой, думаю, не смог бы поверить, что здесь, на земле, в нашем мире, людям может быть так хорошо. Так хорошо, как им вдвоём. Они там как-то непривычно, противоестественно как-то счастливы… Без меня.

Когда я приехал, отец пересаживал клубнику, мать колдовала в летней кухне, возле печки, и всё было так ровно и… Словом, я почувствовал себя там лишним. И мне стало досадно. Я отказался от обеда и уехал. А ночью мне вдруг вспомнилась фраза, сказанная отцом, когда я ещё был школьником. В разговоре с матерью он как-то произнёс: цель воспитания — научить детей обходиться без родителей.

Ну, а родители без детей?

А между тем — уже четыре часа. Утро.

Кстати, наши предки считали часы не с полуночи, а с рассвета. Так что сейчас, по их представлению — ночь.

Я с раздражением пресёк в себе порыв сбегать, в очередной раз позвонить к Яре. Какого лешего? Ей хочется пропадать неизвестно где, возиться со старухой… Бога ради! У неё, возможно, даже не один я… Не один?

От последнего соображения мне стало не по себе. Нет… Не может быть. Она честная…

Но может же быть, что в её представлении честность не имеет никакого отношения к подобным вещам?! Может. Она мне ничего не обещала. Да и я никогда её не спрашивал, есть ли у неё кто-то… Для меня было очевидно… Если девушка не сопротивляется ухаживаниям… Даёт понять, что ты ей не противен, значит… А вот и не значит! Оказывается — не значит!

Посмотреть трезво, так вообще… Телефона её я не знаю. Где работает? Тоже неизвестно. Где она пропадает?

Возится со своей старухой-родственницей? Ну, не всё же время она с ней проводит. И сама эта бабка — вполне ещё самостоятельная. Сам видел, ходила куда-то. Одна. Ярослава красива. Волшебно красива. Мало того, никаких претензий по этому поводу, никакой звёздной болезни у неё нет, нос она не задирает. Когда девушка при таких качествах — и одна… Да кто же такую девушку в покое оставит? Да не бывает так! На свете так не бывает!

Пока я на заправке рассуждал, допустим, её увидел… Он. Этот ее бывший… А бывший ли? Глеб. Подал ей знак. Или — она его заметила. И они уехали вместе. Может такое быть? Может…

Правда, такую бабку никто посторонний долго терпеть не будет… Так и Ярослава её не афишировала. Я и узнал-то о ней случайно. Живи я в другом подъезде — и вовсе бы не узнал. Вот и он — скорее всего — не в курсе. Хотя нет, Глеб-то, конечно, в курсе — столько лет вместе! И старуха про него, естественно, знает.

А возможно он ей нравится, — логично, что меня она гоняет. Нашёлся тут! Воздыхатель. Воздыхай, но дистанцию блюди!

Господи, какой же я дурак!

Записка получилась короткая.

«Можешь считать, что между нами ничего не было и нет. Желаю счастья. Михаил».

Но писал я её на удивление долго.

Сначала разыскивал ручку. Я совершенно позабыл, куда засунул её после правки черновиков. Компьютерный век — одна ручка на весь дом.

Потом — выбирал лист бумаги поприличнее. Оказывается, в доме только обычные листы, какие используют в принтерах. А мне почему-то хотелось найти листочек поменьше, из блокнота, например, или из тетради. Но блокнот обнаружился только один, да и тот состояние имел плачевное.

В итоге на нижней полке книжного шкафа нашлась моя ещё студенческая тетрадь со сменными блоками — в ней между конспектами и оказались чистые листы.

К счастью, их оказалось несколько. Дважды я начинал писать и в какой-то момент обнаруживал, что лист пора перевернуть. А пространных посланий я не хотел.

Ещё несколько листов я испортил с непривычки — уже отвык писать от руки. Наконец — получилось то, что получилось, хотя душа моя сразу же восстала против подписи «Михаил» — можно было и попроще. Но это был последний чистый лист. Пришлось сдержаться.

Лифт распахнул двери. Шеренги почтовых ящиков. Вот он, её. Я хотел уже опустить в него бумагу… А выписывает ли Ярослава газеты? Насколько я её знаю — навряд ли. Значит, в ящик она заглядывает где-нибудь раз в неделю дабы выкинуть всяческий спам. Который она, как и все нормальные люди, не просматривает. И кидать сюда записку — всё равно, что в мусорное ведро.

Тьфу!

Ну разумеется! Надо просто сунуть записку ей под дверь!

Как это, наверное, глупо смотрится со стороны. Как школьник какой… Да нет, школьники сейчас продвинутые, они записки не под дверь отправляют. На электронку.

Под дверью, как я и предполагал, была щелка. Совсем закрытая кожаным валиком, она совершенно невидима для посторонних. Но если валик отогнуть — лист бумаги без труда пролезает.

Я отправил своё послание и… остался сидеть возле двери.

Предположим, я прав. У неё кто-то есть. Тогда — всё замечательно. Я отпал, общее ликование, старая ведьма может прыгать от радости.

Но ведь, может статься, никого, кроме меня, у неё нет!

Я, словно наяву, увидел: усталая, измученная Яра возвращается домой из больницы, где теперь лежит её родственница, открывает дверь… А на пороге её белым флагом встречает моя писулька. Содержание которой говорит ей исключительно о моей восхитительной трусости. Иначе понять написанное мною она просто не сможет! И мои разговоры о старухе…