Олимпийский чемпион - Фридрих Незнанский

Гордеев пытался их перекричать. Он дотянулся рукой до куртки дежурного, слегка потянул:

– Послушайте, товарищ! Я командированный из Москвы, адвокат, у меня украли документы… Дайте мне позвонить!

– А ну замол-чать! – замахнулся на него дубинкой обалдевший дежурный.

Гордеев быстро убрал руки подальше от решетки.

…Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу! – горланили демонстранты в соседней камере.

Гордеев отошел от решетки и сел на пол в компании двух приунывших кавказцев, также задержанных без документов. Кавказцы смотрели на Юру сурово и недоверчиво, время от времени обмениваясь короткими фразами на своем языке. Наверное, видели в нем подсадного.

…Но мы могли бы вести войну

Против тех, кто против нас,

Так как те, кто против тех, кто против нас,

Не справляются с ними без нас! – набрали силу голоса певцов в одной с Гордеевым камере. Слова Виктора Цоя не были приспособлены к хоровому исполнению, но демонстранты старались вовсю.

«Сопротивленцы» сидели на полу индейским кружком и чувствовали себя уютно. Видно, попадать в каталажку этим бойцам идеологического фронта было привычным делом. Они раскачивались, держа друг друга за руки, и распевали все активнее:

Наше будущее – туман,

В нашем прошлом то ад, то рай,

Наши деньги не лезут в карман,

Вот и утро, вставай!

Я не люблю, когда мне врут,

Но от правды я тоже устал.

Я пытался найти приют,

Говорят, что плохо искал…

Любители Цоя наконец вывели ментов из душевного равновесия. Дверь камеры распахнулась. Милиционеры, толкаясь, вбежали и стали хватать певцов за шиворот, пытаясь их растащить. И тут Гордеев оценил стратегическую хитрость «сопротивленцев», которую он по наивности принял за проявление чувства товарищества: крепко сцепленные друг с другом за руки, ребята не разрывали цепь. Они сунули руки в карманы и выкрикивали:

– Пе-ре-мен! Пе-ре-мен!

На их спины сыпались удары дубинок, но ребята держались стойко.

– Я представитель московской Хельсинкской группы! Вы не имеете права меня задерживать! – услышал вдруг Гордеев знакомый голос.

Выглянув через решетку, он увидел взъерошенного Старосадского. Имиджмейкер отбивался от двух здоровяков ментов, пытающихся заломить ему руки за спину. Гордеев помахал Старосадскому рукой, но тот сделал вид, что не знает адвоката.

Ночью арестованных по одному стали таскать на допрос.

Когда подошла очередь Гордеева, он произнес заученную фразу:

– Я командированный из Москвы, адвокат, у меня украли документы… Дайте мне позвонить!

– Ты адвокат?

– Я адвокат.

– А я принц Датский! В камеру его!

Утром Гордеев дождался решения своей участи. Принявший смену майор, изучив разбитую физиономию Гордеева и содержание рапорта лейтенанта, изрек поистине Соломоново решение: до выяснения личности арестованного оставить Гордеева потрудиться на благо родины сроком до тридцати суток.

– Выяснить мою личность проще пареной репы, – пытался втолковать майору Гордеев. – Позвоните по этому номеру в Москву и по факсу вам сегодня же вышлют подтверждение моей личности за подписью хоть самого генпрокурора.

Майор нахмурился. Всякое упоминание начальства всуе он считал личной угрозой.

– Что будет, если каждый задержанный начнет с моего служебного телефона в Москву названивать? – грозно прикрикнул он на Гордеева.

– Ничего не будет. Служебные звонки государство вам оплачивает.

Ответ Гордеева прозвучал как откровенная наглость. Майор подскочил от злости:

– Да-а? Легко ты, я вижу, чужим народным добром распоряжаешься?

– Как народное добро может быть чужим? – невозмутимо поинтересовался Гордеев.

Майор не нашелся что ответить и только заорал:

– В камеру его!

Проснувшись во второй половине дня, Валера Пожарицкий покушал маминого борща, переоделся в гражданку и, несмотря на сильную головную боль, покинул родительский кров. Он торопился к обиженной жене, дважды уже звонившей его родителям с вопросами о судьбе пропавшего супруга.

В гражданской одежде Валера был похож на влюбленного студента, торопящегося на свидание. В несерьезной бейсболке и короткой куртке, с охапкой слегка подвявших роз, Валера спешил по проспекту.

В сквере на площади Карла Маркса копошились с дворницкими метлами в руках те, кого в народе называют «суточниками». Мужики в телогрейках с одинаково испитыми лицами очищали гранитную фигуру автора «Капитала», а также ведущие к нему дорожки, выложенные красной плиткой.

«Суточников» охраняла плотная милицейская цепь. Сотрудники органов мерзли, изнывая от безделья, притопывали тяжелыми ботинками и от нечего делать покрикивали на них.

Валера, не пялясь по сторонам, опустив гудящую как колокол голову, шел мимо, когда услышал за своей спиной свист. На всякий случай он оглянулся, – может, среди милиционеров попался кто-то знакомый?

– Эй, Валера! – услышал он совсем рядом сиплый заговорщицкий голос и обернулся.

Рядом с ним, уткнувшись взглядом в землю, выметал пыль из щелей между гранитными плитами «суточник» в рваной телогрейке с номером, выведенным на спине шариковой ручкой, и в замызганной ушанке из искусственной чебурашки.

– Пожарицкий, да я это, я! – сипло зашипел на Валеру «суточник» и для убедительности осыпал неуставные ботинки лейтенанта песком.

Ха! Вот это встреча!

У Пожарицкого даже промелькнула мысль, уж не бредит ли он на почве злоупотребления алкоголем?

Гордеев поднял голову и посмотрел на Валеру, стараясь сохранять невозмутимость, а, с другой стороны, всячески подавая ему сигналы бедствия. Он шевелил бровями, моргал и фыркал носом как мог.

У Валеры отвисла челюсть.

– Закурить не найдется? – попросил Гордеев.

Валера машинально полез в карман за сигаретами.

– Эй, ты, шевелись! Что за разговорчики! – крикнул на Валеру охранник. – Проходи мимо, не задерживайся.

Пожарицкий стряхнул с себя образ влюбленного студента и снова влез в ментовскую шкуру. Приняв тупо-деловое выражение лица, он направился к охраннику. Гордеев услышал, как Валера, представившись «лейтенант Пожарицкий», стал вести с охранником профессиональные разговоры и интересоваться судьбой какого-то общего знакомого, который должен был сегодня дежурить, но…

«Чего он там лясы точит! – сердито думал Гордеев. – Бумагу и ручку мне найди, болван!»

Отвлекая охранника, Валера не выпускал из виду фигуру Гордеева. Гордеев показал ему знаком: писать! писать!

Валера зашарил по карманам.

– Календарик у тебя есть? – спросил он у охранника.

Тот полез в карман. Отвлекши охранника, Валера незаметно бросил на землю найденную в кармане куртки ручку. Гордеев подобрался поближе и поднял ее.

Охранник подал Пожарицкому календарик, и они вместе стали высчитывать дни дежурств или еще что-то – Гордеев уже не прислушивался к их трепу.

«Вот проныра, ко всем нужный подход найдет!» – с уважением подумал Гордеев.

В ближайшей вазе для мусора он подобрал бумажную обертку и написал Пожарицкому душераздирающую записку:

«Обокрали на обратном пути, сижу без документов, звони в Москву (дальше следовал московский номер Гордеева) Ирине, она свяжется с Грязновым (следовал номер телефона Вячеслава Грязнова), пусть шлет на местный РОВД подтверждение моей личности с фото и положительной характеристикой».

Впопыхах Гордеев перешел на телеграфный стиль и пропускал все возможные предлоги.

Записку он сложил и положил на скамейку.

Валера проследил одним глазом за действиями Гордеева и, попрощавшись с милиционером, тут же подошел к скамейке, забрал записку.

А Гордеев стал считать часы до своего выхода на свободу.

Ирина Васильева бродила по тихой квартире Гордеева, думая, чем себя занять. Смотреть телевизор с утра до ночи ей было тошно. Как деятельная натура, она искала практических и физически трудных занятий. Ирина уже убралась в квартире и на кухне, вынесла на улицу и выбила пыль из паласа в гостиной, выстирала, выгладила и повесила шторы и протерла пыль на книжных полках.

Квартира Гордеева сияла, словно в ожидании праздника.

«Чем бы еще заняться?» – глядя в окно, думала Ирина.

Услышав телефонный звонок, она привычным жестом взяла блокнот и ручку и подсела к аппарату:

– Алло, квартира Гордеева.

– Здравствуйте. Мне нужна Ирина, – ответил незнакомый мужской голос.

Сердце ее испуганно дрогнуло: никто, кроме Гордеева, не мог знать, что она здесь. Но голос был чужой.

– Какая Ирина? – переспросила она.

– Не знаю точно, – бойко ответил голос. – Меня просил позвонить Юра Гордеев. Я звоню из Сибирска.

– Да?! – всполошилась Ирина. – А что с Юрой?

– Он попал в каталажку на тридцать суток. Я его знакомый. Кстати, меня зовут Валера. Я вам прочитаю его записку, ладно? Тут информация для вас. Слушаете? Диктую.