Претендент на царство - Валерий Рогов

Иногда мне названивает мой неугомонный приятель Вячеслав Счастливов. Длиннющих писем он больше не пишет, потому что может болтать по телефону неограниченно: Слава теперь, благодаря Ордыбьеву, главный редактор «Городецкого вестника». Его «Звонница» преобразована в журнал, правда, отныне это рекламно-развлекательное издание. Он прислал мне несколько номеров. Я бы определил их как детективно-похотливые, однако с довеском стишков и несмешных юморесок, но пока ещё с историческим разворотом. Однако очень навязчивым: о Касимовском царстве, о Московии времён Василия Тёмного, об опричнине — жуткой эпохе Малюты Скуратова при полуобезумевшем Иване Грозном. В общем, обо всём том, что в русской истории было мрачным, болезненным, отвращающим.

Что же, спонсор всё тот же — Ордыбьев! К сожалению, глашатая подвигов и побед тысячелетней Руси из рязанского поэта Счастливова не получилось.

Долгие телефонные разговоры с заматеревшим, но всё ещё легоньким Вячеславом Счастливовым для меня, как и прежде, остаются интересными: Славик ведь до всего любопытен! От него я узнал о зигзагах судьбы Базлыкова. Бывший майор и бывший антиквар чуть было не спился. Причина, безусловно, более, чем веская: в Рязани, в доме умалишённых, покончила с собой его жена…

Его восторженная, романтичная Оля… для которой — помните? — Александр Сергеевич Пушкин — да! да! — всегда оставался «и жив, и свят». Эта светлая, незащищённая душа… ранимая, нравственно угнетённая Ольга… так и не простившая надругательства — ни себе, ни нам…

Вытащила Базлыкова из отчаянного положения Лара Крыльцова. Как ближайшая подруга, она естественно восполняет Ольгу… Вот ведь как необыкновенно переплетаются судьбы! Ведь только Лара — и только с Базлыковым — сможет сохранить светлую память о подруге… да, и свою жизнь устроить…

Мне иногда вспоминается то, что я думал о Ларе, когда ещё не ведал, чем завершится надвигающаяся разборка с Ордыбьевым, оставаясь абсолютно одиноким в ветреном луговом просторе — ах, это незабывающееся вычурное сравнение: как мысль в мирозданье! Тогда отчего-то явилась моя первая возлюбленная и отчего-то я решил, что она, Наташа Жильцова, — из моего ребра… И именно тогда подумалось о Ларе, как о вероятном «втором ребре»…

Господи, как же всё удивительно в Твоём мире! Как необъяснимо! Лара-то, оказывается, не моё «второе ребро», а Базлыкова, — и ведь это вполне логично, вполне естественно…

Впрочем, ныне я не совсем так думаю. Прежде всего я понял, что не бывает «второго ребра», как и третьего, четвёртого… седьмого! Истинно только первое: в этом Божественный замысел! И потому истинная любовь — единственна в жизни! Да, любовь всегда единственна, неповторима, непреходяща… порой трагична, печальна… А всё остальное — страсти! Сильные, безумные, амбициозные, которые когда-то всё же утихают, кончаются… Но они постоянны в нашей жизни, как в небесах тающие, уплывающие облака, — лёгкий флирт, сентиментальный флёр… Вот это-то я испытывал к Ларе Крыльцовой в своём одиночестве…

Однако самое разумное — самое обыденное, самое привычное, самое бытовое — совместная семейная жизнь, чего, кстати, жаждала женщина бальзаковского возраста Лариса Григорьевна Крыльцова, бросившаяся спасать из пьяной тьмы Николая Базлыкова. Конечно, потому, что уже испытала подобную горькую беду (спившийся муж), и, понятно, ради осиротевших детей подруги, нуждающихся в присмотре и ласке. Но, если быть до конца откровенным, то и ради собственной обновлённой жизни, о которой втайне мечтала…

Нет, притча о «втором ребре» — не заповедь божественная, а та воля, которую дарует Господь каждому из нас: мол, живи, как знаешь, — по своему усмотрению…

Между прочим, я с тихой надеждой думаю о Ларе и о Николае. Для меня они остаются незабываемыми: душевно близкими и, в общем-то, нравственно чистыми. В своих одиноких раздумьях я лишь об одном беспокоюсь: как бы не открылась горькая правда о гибели Ольги, как бы побыстрее зарубцевалась болезненная рана. Жизнь ведь продолжается…

Ну вот, а теперь опять об Ордыбьеве: олигарх продолжает благоволить к Базлыкову. Думаю, не только по национальному признаку. Он ценит в нём энергию, организованность, и, конечно, верность данному слову. Но Базлыков всё же сломленный им человек: настоящие сила и мужество Николая Рустемовича остались в армии, там, где он умел вести за собой. А на гражданке он не выдержал испытаний… Конечно, он всё ещё пытается сохранять достоинство, держаться независимо, но ведь это очень непросто. Особенно с властным Ордыбьевым… Возможно, Лара сумеет стать ему опорой…

А пока олигарх остаётся подчёркнуто внимателен к штырю-антиквару, и даже заботлив — в системе координат собственной выгоды: помог ему победить на выборах в городскую думу, продвинул в заместители главы Городецкой администрации. Понятно, на этом месте Базлыков намного полезнее Ордыбьеву, чем в «бункере» автозаправки. Но поэт Счастливов не желает этого признавать. В разговоре со мной он недовольничал в адрес Базлыкова, которого недолюбливает, подобно Силкину, причём, как и тот, беспричинно. Славик восклицал:

«Представляешь, к этому сапогу нынче не подступишься! Зазнался Штырь! Неведомо что из себя корчит. Ему бы руки целовать, в ноги кланяться Мухаммеду Арсановичу, а он перед ним умничает, достоинство выпячивает! Будто и в самом деле независимая фигура! Сапог! Сапог в смятку…»

Недовольничал Счастливов и Ларой; говорил о ней с обидчивым раздражением, недоброжелательно:

«Надо же, вознеслась! Тоже себя в первые леди определила! С проектами носится! По преобразованию культурно-массовой работы, ха-ха… А впрочем, она этому зазнавшемуся сапогу пара. Да! да! пара она ему, пара! Ты хоть знаешь, что они поженились? Нонече-то пузатая ходит! Слава аллаху, что у меня с ней ничего не получилось! А то, представляешь, какой грандиозный скандал она мне устроила бы?!»

Кстати, и сам Вячеслав скоропостижно женился. И на ком же вы думаете? Не поверите, потому что тоже вполне естественно для эпатажного поэта: на младшей дочери Силкина Елене, вернувшейся наконец-то из Кембриджа и, конечно, в облике истинной английской леди. Славик тут же протрубил, что обрёл своё «законное и единственное счастье». Ну, дай-то Бог Счастливову быть счастливым!

У Вячеслава нынче грандиозные планы. Впрочем, он никогда не страдал отсутствием оных. Он решил ринуться в политику, как и Базлыков. Уже готовится к избирательной кампании, но не в городскую, а в областную думу.

«А там, глядишь, — не преминул похвастаться неуёмный Славик, — и в ферзи прорвусь. Понимаешь, есть мнение попробовать попасть в Госдуму. Знаешь ли, мне ведь давно уже большая политика не чужда. Согласись, а? А мой патриотический имидж ныне тому порукой. Тебе признаюсь: я ведь сам чувствую, что созрел войти во власть. Разве я хуже других? Скажи: что ты думаешь об этом?!»

Я ответил ему обтекаемо, потому что попросту был удивлён такому повороту в его амбициозных устремлениях. А самому же с тоской подумалось: нет, конечно, не хуже он других, но и не лучше. Он — такой же, как все нынешние: безидейный себялюбец, озабоченный только личным успехом. А на страну, на Россию, на народ русский нынешнему Вячеславу наплевать…

Часто думаю и об Ордыбьеве, который властной рукой теперь плетёт политическую паутину, протягивая нити к Рязани, Москве и дальше — в Европу… Неужели дотянется до скалистых берегов Атлантики, куда когда-то устремлялся Батый?.. Что ж, олигархи безмерно честолюбивы, и Ордыбьев не отступит от своей мечты о халифате, от своих Великих Целей.

Ну а что я?.. в самом деле, я-то что?

Всё пребываю с неуспокоенной душой, в волнительных поисках, которые мне кажутся судьбоносными. До сих пор заботят дела, неподвластные ни моим силам, ни моим возможностям. И всё никак не могу угомониться, смирить гордыню; и никак не найду иных забот, чтобы пришло спасительное успокоение, чтобы новый свет наполнил душу.

Недавнее лето провёл вблизи Сергиева Посада, который ныне считают «православной столицей». Часто бывал в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. Сюда стекаются тысячи богомольцев: паломников и просто страждущих людей — за утешением, просветлением, исцелением водой святого источника.

Однажды долго стоял у Накладезной часовни. Там, под шатровой сенью над крестом, куда поступает святая вода, как всегда кучились люди. Я испытывал удивительную неразделённость с этой толчеёй, с этими разноликими, разномастными прихожанами разных возрастов: от едва научившихся ходить до едва передвигающихся. Все стремились получить облегчение в своих скорбях или болезнях, и многие зачерпывали воду прямо из кладезного бассейна ковшиком ладони, тут же выпивали, убеждённые, несомневающиеся в её целебности.