Радость и страх - Джойс Кэри

- Дело тут вот какое, Берти. У меня идея - собирать новый двигатель на тележках, они будут ехать одна за другой по рельсу.

- Но разве ты забыл, Джеймс? Ты же говорил, что уйдешь на покой.

- Какое дело Гектору до моего завода? Он-то никогда ничего не делал.

- И еще он сказал, что у нас на это нет средств.

Голлан, не отводя глаз, отвечает: - Да, кстати, надо написать Джонни про новую модель Роба. Она пролетела пятьдесят футов.

Внезапно страх Табиты прорывается гневом. - Мои слова для тебя ничего не значат. Не знаю, зачем я вообще еще что-то говорю.

- Берти, дорогая, - вид у Голлана глубоко удрученный, - ты для меня все. Я так ценю твои советы.

Но на той же неделе, первой неделе июня 1908 года, она видит на лугу за станцией целый палаточный городок и узнает, что там будут жить несколько сот строительных рабочих. Возводятся стены, и две высокие трубы растут так быстро, что через месяц они уже переросли деревья парка, так что Табита видит их из окон своей спальни.

Голлан ни слова не говорит об этих знаменательных событиях. Он все так же ласков и кроток. Но Табита взбешена и уязвлена этим хладнокровным неповиновением. Отклика он от нее не дождется.

59

И начинается война, необъявленная, почти без выстрелов. Поединок двух воль. Табита не проявляет сочувствия, и вечером, когда Голлан в самом доверительном настроении является к ней со своими рассказами, она слушает молча, лишь изредка вежливо произнося: "Вот как" или "Понимаю".

Тактика эта себя оправдывает. Оказывается, ей только казалось, что до сих пор она давала ему так мало, на самом деле для него это было очень существенно. Теперь он взывает к ней: - Берти! Ну чем я провинился? - Он мечет гром и молнии на Стоунов: - Небось этот Гектор тебе наговорил, что я в собственных делах не разбираюсь?

Вид у него стал загнанный. Несчастный. Он не врывается к Табите по ночам и не кажет глаз днем. Даже завтрак берет с собой на завод, закусывает хлебом и сыром вместе с рабочими.

"Ну и пусть", - думает Табита. Но однажды к ней заходит местный врач, старый шотландец, о котором Голлан отзывается с уважением: "Бэйн честный малый, он прямо говорит, что доктора ничего не знают".

И с Табитой Бэйн сразу приступает к делу. - Не нравится мне, как выглядит сэр Джеймс, миледи. Он осунулся, что-то его беспокоит.

- Разумеется. Меня-то этот завод еще больше беспокоит. Безумная затея.

- Да, положение трудное. - Его лицо, длинное, бледное, все в морщинах, выражает интерес и задумчивость. Табите даже вспомнилась усмешка Мэнклоу. - Когда имеешь дело с такими сильными натурами, как сэр Джеймс, миледи, это явление довольно обычное. Но семейные неурядицы для него безусловно вредны. Он к вам очень привязан, миледи.

- Вы что же, хотите, чтобы я потакала всем его сумасбродствам?

- Этот завод для него сейчас вопрос жизни.

Табиту возмущает несправедливость этих доводов. "Он как малый ребенок, как Джон, когда ему в чем-нибудь отказываешь. Назло готов заболеть. Это чистый шантаж".

Когда Голлан, с каждым днем все более пришибленный, бросает на Табиту отчаянные взгляды, она напускает на себя безразличный вид. Дверь между их комнатами стоит закрытая, и Голлан теперь даже ночует иногда за заводе.

Но тут, когда положение кажется совсем уже безвыходным, приезжает Джон и мгновенно влюбляется в новый завод. Он заявляет, что будет инженером, и хочет немедленно приступить к работе. На точно таких же высоких, визгливых нотах, как Голлан, он спрашивает, для чего ему вообще возвращаться в шкоду.

- Милый Джонни, тебе нужно получить хорошее образование.

- А Джеймс уже в тринадцать лет бросил школу.

- Без знания математики даже инженером нельзя быть.

Голлан с другого конца стола говорит, ни к кому не обращаясь: - Для инженера математика не обязательна, можно нанять специалиста. Мне еще двадцати пяти лет не было, когда у меня в штате числились двое с высшим образованием.

От гнева Табита теряет дар речи. Только теперь она почувствовала, до чего сильна ее решимость дать Джону хорошее образование. За это она будет бороться до последней капли крови. Оставшись вдвоем с Голланом, она яростно на него накидывается: - Ты не имеешь права потакать всяким глупостям Джона. В таком возрасте что он может понимать?

Голлан бубнит печально и смиренно: - Прости меня, Берти, но я Джона люблю, он славный паренек, жаль его портить. И зачем тебе нужно, чтобы он учил всю эту премудрость - латынь, алгебру?

- Ничего ты не понимаешь. - Но тут же умолкает, чтобы не хватить через край. Она чуть не сказала, что Голлан, сам не получивший образования, неспособен даже понять, что это такое.

Да и не хочет она продолжать этот спор, она еще к нему не готова. Например, она не может объяснить, для чего нужна латынь и алгебра. Она только уверена, что они необходимы как часть хорошего образования, то есть такого образования, которое создает человека определенного типа.

Каков он, этот идеальный человек, ей не совсем ясно, но когда она говорит об образовании, ей часто вспоминается отец, на старости лет вынужденный перебраться из собственного дома в жалкие меблирашки. Табита ни разу не видела отца пьяным, не слышала его застольных шуток. Для нее, помнящей его только в гордом смирении старости, он самый мудрый, самый благородный человек, сохранивший внутреннюю независимость наперекор любым невзгодам.

Возможно, потому, что в душе ее живет этот образ, и потому, что ее отец приводил иногда латинские цитаты и что он окончил университет, она и хочет обеспечить Джону такую же мудрость и независимость; впрочем, анализировать свои побуждения она не привыкла. Твердя, что Джон должен получить хорошее образование и поступить в привилегированную закрытую школу, она высказывает убеждение, которое сильнее логики.

Но именно поэтому упрямство Голлана ее пугает. До каких пределов он будет сопротивляться ее желаниям? Она чувствует, как он далек от нее по образу мыслей. Это человек совершенно иного склада. В его психологии уживаются неожиданные упрощения и неведомые глубины. Стоит ей прийти к выводу, что он человек недалекий, поверхностный, и вдруг какая-нибудь одна его фраза или взгляд поражают ее необычайной проницательностью, хитростью крестьянина, которому известны все увертки в борьбе с чужой волей. Даже в его смиренном отчаянии перед лицом ее гнева она готова усмотреть подвох.

- Я так хочу тебе угодить, Берти. Ну чем я провинился?

- Ты и не пытаешься мне угодить. А теперь вот не жалеешь ни Хэкстро, ни Джона.

Муж и жена глядят друг на друга. Кабаньи глазки Голлана словно наливаются кровью, готовые вспыхнуть от тлеющей в нем ярости. И вдруг он, к удивлению Табиты, говорит: - Твой сын, ты и решай. - И уходит.

А Табита уже полна благодарности и раскаяния. Огромное облегчение порождает в ней добрые чувства. Переодеваясь к обеду, она как бы невзначай отворяет дверь в гардеробную и спрашивает Голлана: - Ну, как сегодня шли дела на заводе?

Голлан вздрагивает, плечи у него болезненно дергаются. На лице недоверчивая грусть, угрюмость старой собаки сменяется недоумением, потом неподдельной радостью. - Берти, дорогая, родная моя, хорошо шли дела, отлично. Ты непременно приезжай, посмотри...

- Он, кажется, очень большой.

- Ну да, моя прелесть, моя дорогая, так и должно быть. Чем больше масштаб, тем меньше накладных расходов. Понимаешь... - Он входит в ее комнату, без умолку тараторя о производительности, о потребной площади пола. - И вся система новая, революционная. Мы все ставим на рельсы. Чтобы не рабочий шел к изделию, а изделие к рабочему. Каждый мотор на своей тележке.

И в полночь, облачившись в свою несуразную ночную рубаху - в ней он кажется мальчиком, у которого лицо преждевременно состарилось, а умения владеть собой еще нет, - он все толкует о том, какой колоссальный рынок сбыта уготован его новому мотору.

- Наступает эра дешевых автомобилей. Их будут производить тысячами.

- Я уверена, твой мотор будет иметь огромный успех.

- Конечно, как же иначе. Вот завтра я тебе все покажу.

Улучив момент, когда он в третий раз желает ей спокойной ночи, она небрежно роняет: - Да, кстати, я на пасхальных каникулах поищу репетитора для Джонни, чтобы он прилично сдал экзамены в Чилтон.

Пауза длится всего несколько секунд, а потом Голлан отвечает: - Да, да. Ты в этих вопросах понимаешь. Ты знаешь, что делать.

Мирные отношения зиждутся на принципе: каждый занимается своим делом. И отношения эти теперь сердечнее, чем когда-либо. Словно оба они, пока воевали и терзались страхом, научились ценить даже мелкие знаки расположения. Табита находит случай заметить, до чего Роб Робинсон способный инженер. Она побывала на новом заводе и очень всем восхищалась. Голлан урвал три дня отпуска, свозил ее в Париж и накупил ей на тысячу фунтов новых платьев.

Когда Гектор Стоун, приглашенный зимой в Хэкстро на званый обед, снова заговаривает с Табитой о том, сколь опасное предприятие этот новый завод, она беззаботно отвечает, что никакой опасности нет. Джеймс уже сколько заводов построил, и ни одной неудачи не было.