Последний из удэге - Александр Фадеев

Обливаясь потом, она перекладывала пальто и саквояж из одной руки в другую; наконец ей стало ясно, что она не в состоянии донести обе вещи. Тогда с небрежностью человека, которому вещи достаются без труда, Лена выбросила пальто в кусты.

Дорога шла тайгой через горы, лес стоял безмолвен; никто не обгонял Лену, никто не встречался ей; слышен был шорох каждого сухого листа. Лена перевалила одну гору, за ней виднелась другая. Дорогу обступали чудовищные нагромождения бурелома: вывороченные с пластами земли корни упавших дерев стояли, как пирамиды.

Жуть овладевала Леной. Что, если она не успеет дойти до деревни и ей придется ночевать одной в этом бору? Она убыстряла шаг, бежала, спотыкалась, падала, подбирала саквояж и снова шла, прерывисто дыша, держась рукой за сердце.

Весенний мутный поток с выступающими из него склизкими валунами с ревом перегораживал дорогу. Лена походила возле, отыскивая кладку или упавшую тесину; потом, как была, в красных сапожках вступила в ледяную воду. Вода била выше колен. Приподняв в дрожащей от напряжения руке саквояж, Лена все же выбралась на другой берег и побежала, даже не вылив из сапожков воды.

И вдруг за поворотом дороги оборвался лес, и перед Леной раскинулся просторный, залитый вечерним солнцем луг в яркой мураве, подснежниках и фиалках. В дальнем конце его виднелась поскотина в молодых кустах, за кустами выступали тесовые и соломенные крыши изб и колодезные журавли. И Лена едва удержалась от слез, когда над одной из крыш увидела поникший красный флаг.

Из кустов вышел пожилой крестьянин в войлочной шляпе - в сопровождении мальчика-подростка лет тринадцати. Крестьянин был опоясан патронташем и в руке, как палку, держал ружье.

- Стойте! Кто такая будете? - спокойно спросил он, пощипывая пальцами козлиную серую бородку.

Лена растерялась, не зная, как назвать себя.

- Я иду из города... Мне нужен штаб или комитет партизан... Там должен быть мой отец...

- Отец? - недоверчиво переспросил крестьянин. - Кто он будет, ваш отец?..

- Доктор Костенецкий...

- Владимир Григорьевич?

- Да, да... - радостно сказала Лена.

- Ловко!.. - Лицо крестьянина распустилось в улыбке. - А я и не знал, что у него дочка есть. Вы, видать, в городу жили? Учились, что ли?

- Вот-вот...

- Ловко!.. А и вымочились же вы! Вода еще больно студена, как раз заклечетеешь. Гриня! Проводи девку до избы, скажи... Да нет, видать, самому придется. Держи-ка амуницию...

Он передал мальчику ружье и патронташ.

- Значит, ты близко не подпущай, а сдалека кричи: "Стой! Кто идет?" Ты не гляди, что я вот ее до себя допустил, потому я уж видел: идет девка одна... Ежели скажет: "Свой", - расспроси и к председателю сведи, а ежели видишь - беляки, стреляй три раза и беги в кусты, чтоб не поймали... Пойдем, девка!..

- У нас тут караул подворно, - пояснял он, шагая с Леной в деревню, ну, старшой у меня в отряде в Перятине, а этот еще мал, а бабы к этому делу не способны - приходится самому... Так вы, значит, дочка Владимира Григорьевича? Ловко!.. Да ведь я его хорошо знаю. И то сказать, кто его не знает... Он ведь все в Скобеевке живет. И в штабу работает, и больных лечит... Степан! - окликнул он парня, ладившего борону во дворе. - Беги к председателю, скажи, чтобы в карауле меня заменил, - у меня гости: дочка скобеевского доктора приехала. А то парнишка мой, боюсь, по коровам палить начнет...

Парень, отложив борону, побежал впереди них по улице, по которой уже ложились вечерние тени.

- Вот он, дворец мой, - сказал крестьянин, останавливаясь возле одной избы. - Не побрезгуйте...

Женщина в повойнике возилась возле печи; из темного угла глянули хмурые лики образов. Женщина вопросительно подняла голову, задержав в печи ухват.

- Вот привел тебе дочку Владимира Григорьевича, что лечил тебя, не забыла?.. Ты эти дела бросай, беги к соседке за самогоном, надо девке ноги растереть... Яйца-то у нас еще остались. Яишенку бы не грех. Садись, девушка, давай свою хурду...

- Скажите, я подводу здесь достану? - спросила Лена, садясь на скамью.

Крестьянин, став на одно колено, стащил с нее сапожки, мокрые чулки.

- Подводу как не достать... Добрые сапожки, а пропасть могут. Ну, мы в них овса насыпем, а к утру смажем, и ловко будет...

Он выспрашивал городские новости - "много ли силы этой, японцев, идет", и "можно ли купить что", и "что это за новые деньги Колчак выпустил", и "что про Советскую Россию слыхать". Лена, напрягая память, выкладывала все, что читала и слышала, и ей было стыдно, что она ничего не может толком рассказать ему.

Дверь в другую половину избы, с закрытыми ставнями, была приотворена; женщина в темноте однообразно качала люльку и тоненько-тоненько напевала что-то нерусское.

- Вот он, самогон! Теперь у нас дело ловко пойдет... - сказал крестьянин, принимая от жены бутыль. - Да нет, сама налей...

Он подставил свои, в коричневых мозолях, ладони.

Спускались сумерки; в печи шипела яичница; Лене покалывало ноги, жар поднимался выше колен, по всему телу разливалась истома, смыкались веки. Крестьянин, склонившись перед Леной на коленях, все растирал и растирал ей ноги шершавыми бережными ладонями, и Лена уже сквозь дрему слышала, как позвякивает кольцо от люльки и тоненько-тоненько поет женщина:

Трансваль, Трансваль, страна моя,

Горишь ты вся в огне...

XLVII

При свете ночника и лампады они ужинали - крестьянин, его жена, сноха, дочь, вернувшаяся с огорода, сынишка, снятый с караула, и Лена. Они сидели вокруг стола и ели из общей миски деревянными ложками, подставляя куски хлеба, чтобы не капало на стол, - это походило на игру. Лена сидела с обернутыми в тулуп ногами. Брякнула щеколда, и маленький человечек переступил порог.

- Здесь, что ли, дочка Костенецкого остановилась? - выступая на свет, спросил он знакомым Лене веселым и тонким голоском.

- Здесь, здесь, милости просим! - сказал крестьянин.

Лена так и застыла с ложкой.

Перед Леной, изумленный не менее ее, стоял маленький горный инженер. Он был теперь в черной сатиновой гимнастерке и пыльных сапогах, но в той же инженерской фуражке, только уже без молотков.

- Ну, знаете ли, бывают номера!.. - сказал он тоненько и покрутил ежовой своей головой. - Так вы, стало быть, и есть дочка Костенецкого?

Вся семья, оставив еду, с любопытством смотрела на них.

- Я и есть... Я вас тоже не ожидала здесь встретить, - удивленно приподняв брови, сказала Лена. - Вы так загадочно исчезли...

- Ага, стало быть, раньше видались, а теперь невзначай встрелись, удовлетворенно сказал крестьянин, снова принимаясь за еду. - Ловко!.. Кушать с нами...

- Да я уж откушал... Действительно, ловко! Сижу я у председателя, прибегает парень - что-то насчет караула. Говорит: приехала дочка скобеевского доктора. "Костенецкого?" - говорю. "Костенецкого". А о Костенецком я слыхал, да и о вас кое-что Хлопушкина мне рассказывала...

- Вы знаете Хлопушкину?! - с радостным изумлением воскликнула Лена и покраснела.

- Немного знаю: это, видите ли, жена моя... Правду сказать, по ее обрисовке не выходило, что вы должны бы к партизанам приехать, да ведь чего на свете не бывает... Но что вы окажетесь той самой барышней, с которой я в поезде ехал, - этого уж я никак не ожидал!.. Ну, будем знакомы наново... Алексей Чуркин, - сказал он, протягивая руку.

- Но вы все-таки инженер или не инженер? - улыбнулась Лена.

- Такой же инженер, как вы, извиняюсь, паровозный машинист, - весело поблескивая глазками, отвечал Чуркин.

- Вот оно что!.. Вы, стало быть, инженером переодеты были? - радуясь своей догадливости, спросил крестьянин.

Это показалось ему настолько смешным, что он бросил ложку и залился хохотом, падая грудью на стол.

- Вот так инженер!.. Хо-хо-хо!.. - заливался он. - Ну, инженер!.. Хо-хо-хо!..

- Тю - на тебя! - сказала жена.

- Как же вы пропуск достали? - наивно спросила Лена.

- Ну, это дело нехитрое: пропуска мы сами делаем... А даму-то помните? - Чуркин подмигнул Лене. - Очень чудная дама. Помните, что с ней стало, когда стрелять начали? - Он тоненько засмеялся. - А офицерик-то!.. Это что за офицерик? - спросил он как бы невзначай.

- Один из знакомых Гиммера, - спокойна сказала Лена.

- Так... - Чуркин постоял в раздумье. - Этот, знаете ли, будет стрелять и вешать...

- О, он будет! - убежденно сказала Лена. - Вам, значит, Хлопушкина рассказывала про меня? - спросила она с грустью. - Если бы она знала, как мне хотелось поговорить с ней тогда, на выборах! Ведь я обо всем догадывалась... Я ее так искала потом - и в адресном столе, и дома - и не могла найти...

- Найти ее сейчас хитро, - согласился Чуркин. - А коли б было не хитро, она бы уж давно в тюрьме сидела... Ну что ж, значит - все прекрасно, сказал он, как бы сделав какой-то внутренний вывод. - Завтра, стало быть, вместе поедем. Здесь, кстати, есть одна скобеевская подвода, - говорят, какой-то мужик возвращается с Кангауза. Я с ним пойду сговорюсь, а вы ложитесь, спите, - подыму я вас раненько. До свидания пока... Прощайте, хозяева!