Последний из удэге - Александр Фадеев

Никита с женой возили теперь лес на новый сруб (другая "карательная" спалила у них избу) и, как видно, припозднились: жена только еще доила корову. Никита стоял возле, держа одной рукой тянувшегося к вымени телка на веревке, другой он хватал его за мордочку. Корова тихо мычала и билась, поворачивая голову к телку, - жена Голохвоста уговаривала ее.

- Маятно небось с телком, - сказал Боярин, ощутив за Никиту мягкие и теплые прикосновения телячьих ноздрей в ладони. - Здравствуйте!..

- А, Осип... Здорово! - сипло отозвался Голохвост. - Ну, как? Провел?

- А чего им сделается! - Боярин пренебрежительно махнул рукой.

Но Голохвост, как видно, думал по-другому.

- Старик уж больно хороший, - сказал он с улыбкой, - правильно разъясняет... Чего там нового слыхать? Да стой ты, дьявол! Васька, иди, телка подержишь... Правду говорят, будто отряд Гладкого на Сучан уходит? Видать, здорово там заварилось!..

- Да я в Ольге не был, - нехотя сказал Боярин.

- Не был?.. Нонче Николка, Федотов сын, воротился с волости, говорит...

- Вот горе мне с ней - не дает! - со слезами сказала жена Голохвоста. Подпускай, что ли-ча...

Голохвост отстранил подбежавшего к нему парнишку и сам подпустил телка.

- Да, воротился с волости, говорит, будто заняли наши Сучанский рудник, будто подбираются к Кангаузу...

- Очень просто, - согласился Боярин, не поверив ни одному слову. - Ишь как дорвался, - мрачно кивнул он на телка, нетерпеливо выбрасывавшего задние ножонки, как котенок, ступивший в мокрое.

- Говорит, будто мериканцы на Кангаузе за нас, только не может того быть: много их, союзников, на нашу шею!..

Боярин глядел на жилистую, откинувшуюся назад и освещенную со спины фигуру Голохвоста, на его напряженные руки, на белую хустку его жены, баба, съежившись, сидела на корточках, оберегая ведро, чтобы телок не опрокинул его, - Боярин вспомнил вдруг, что Никита никак не может простить жене того, что было с офицерами, и мучает ее по ночам, а днем она едва скрывает синяки. "Так вот, может, и с моей дурой, - тоскливо подумал он о дочери, - радуется тоже: нашла-а жениха..."

- Прощайте покуда, - сказал он обиженным голосом и медленно пошел от ворот, вывертывая большие ступни и приседая.

Он мог бы еще обратиться со своим делом к старшему брату, но после раздела отцовского имущества, когда брату досталась лучшая доля, у них установились самые враждебные отношения. И, проходя мимо его избы, - а особенно поймав в окне кормящую грудью красивую братнину сноху, - Боярин только ускорил шаг.

Он знал, что в его несчастье ему не поможет, даже не подумает о том, что ему хорошо бы помочь, никто из людей - ни Голохвост, ни брат, ни, уж конечно, лесной подрядчик Анкудинов, братнин сосед, в доме которого единственном богатом, с железной крышей доме в Ивановке - уже закрывали ставни: кто-то гремел болтами. А в бога Боярин так глубоко и прочно не верил, что когда увидел через освещенное, не закрытое еще окно, как старик Анкудинов в чистой белой рубахе, сам длинный и вязкий, как червь, на коленях отбивает поклоны, вознося персты, выставив кривые пятки, - ему захотелось матерно выругаться.

"Хоть бы уж молдаван-то ушел - тогда один конец", - подумал он, проникаясь совершенно непереносимой жалостью к себе.

Подходя к своей неогороженной, стоящей на отлете избушке, он увидел в окне худое, унылое лицо дочери, - она сидела, охватив ладонями щеки, и, как видно, не узнала его. И последняя надежда на то, что все, может, обошлось благополучно, покинула Боярина.

Старуха в черном, выцветшем повойнике ожесточенно стирала со стола, сердито шаркая по столу опухшими руками; сноха собиралась по воду - гремела у двери ведрами. Когда Боярин вошел, она быстро взглянула на него и, выпятив брюхо (она была беременна), не поздоровавшись, вышла из избы. "Ругались, видать..." - с опаской подумал Боярин.

- Ушел молдаван-то? - спросил он, покосившись на ребятишек, сонно разметавшихся на тряпье у печи.

- Тебя дожидаться будет!..

- И брешешь, вот и брешешь! - злобно закричала дочь. - И не ушел он никуда, - сидит у Лиманихи...

- А ты... ладно... И не встревай, и думку ты эту оставь! Не будет ничего этого!.. - горячилась старуха.

Боярин опустился на лавку тут же у двери. Ему сильно хотелось есть, но он не решался попросить, а старуха и не собиралась кормить его, и он с глухим раздражением наблюдал за тем, как она, ссыпав в помои картофельную шелуху, яростно размешивает ее.

"Должно, еще свинью не кормили, ну, дела-а..."

Старуха, боком распахнув дверь, с силой захлопнула ее. "Чух-чух-чу-ух..." - послышался уже за дверью ее резкий, неприятный Боярину голос...

- Батя... - вдруг тихим, дрожащим и плачущим голосом сказала дочь. Батя!.. - повторила она, подняв к нему свое рябое, длинное, осунувшееся лицо. - Ах, батя, батя!.. - Она упала лицом на лавку и тоненько заплакала. Батя, батя... - повторяла она, и все ее худое, острое и жалкое тело сотрясалось от рыданий.

Боярин несколько секунд молча глядел на нее, хотел было сказать ей что-то утешительное, но вместо этого из горла его вырвался щенячий сдавленный звук, - он решительным движением сорвал с гвоздя шапку и, не оглянувшись на дочь, вышел из избы.

- Куда ты? - накинулась на него старуха. - И не думай, и не будет ничего этого! - закричала она, поняв, что он идет к Лиманихе. - И не дам я! Я лучше из дому уйду. Я лучше побираться пойду!..

Но Боярин, стараясь не слышать ее слов, уже шагал по деревне.

Злоба на всех людей теснилась в его груди, - он шевелил губами, борода его вздрагивала, он боялся, чтобы кто-нибудь чужой не встретился ему на пути.

II

Хуторянин Митрий Лоза, из обрусевших молдаван, усатенький говорливый мужичок с живыми, хитрыми глазками, весело и жизнерадостно выглядывавшими из-под темно-рыжих кудрей, спадавших ему на самые брови, действительно сидел у Лиманихи. Он гадал ей на картах и, как видно, говорил только что всякие неприличности, так как Лиманиха, еще не очень старая, рыхлая, белотелая женщина, лучшая в селении гадальщица и повитуха, сидела вся красная и, колыхаясь от смеха, отмахивалась от молдавана.

- А-а, пришел? - весело закричал Лоза, увидев Боярина. - А я тебя цельный день ожидаю. Утром зашел, да, говорят, ушел, а я говорю: придет. Да вот все сижу у Лиманихи, си-ижу себе у Лиманихи, га-даю себе на пупе... Нет, нет, нет! - замахал он руками, когда Боярин хотел что-то сказать ему. Бутылочку - тогда поговорим!.. Тащи бутылочку, мамонька... Ну, как, проводил начальство? Аль ты ноне сам из тех же квасов - делегат чи депутат?

Он вдруг искренне обрадовался этим новым чужим словам, - весь залился смехом, обнажив малиновые десны. Все его щуплое тело как бы само в себе, внутренне, двигалось под рубахой, он щелкал пальцами, шевелил усиками и был так явно весел, хитер в доволен жизнью, что у Боярина сразу отлегло от сердца. "И правда - один конец, а то туда да сюда", - подумал он, оживляясь. А когда Лиманиха принесла самогон и расставила на столе чашечки с невинными незабудками и когда выпили по одной, все дело показалось уже не таким сложным.

- Что ж - лошадь? Жили без лошади, - размышлял он вслух, быстро хмелея и выставляя вывороченное порозовевшее веко. - Только и деньги сейчас, например, какие? Сам знаешь, какие, например, сейчас деньги...

- Навоз, на-воз! - соглашался Лоза, от каждой выпитой чашки становившийся все веселей и подвижней. - Не деньги - навоз, не говори, Гордеевна!.. Да ведь-с, как сказать, не в деньгах счастье!..

Выходило так, что молдаван и не надеялся купить лошадь за деньги.

После долгих подходов они столковались на том, что вначале нужно оценить лошадь в старых довоенных рублях. Они торговались еще не меньше часа и, хотя добрый артиллерийский конь стоил верных полтораста, с трудом сошлись на шестидесяти, и то при условии, что молдаван сегодня же уведет лошадь, на чем он, незаметно для Боярина, особенно настаивал.

Предстояла самая тяжелая часть дела - определить, в чем должно заключаться приданое, которое они тоже решили исчислить в довоенных рублях и которое молдаван сам обязан был выправить и тайно от жениха доставить в избу Боярина.

Боярин не мог решить этот вопрос без старухи и самой дочери. Но он очень захмелел, и ему казалось, что все так хорошо сладилось, что теперь не только старуха, но любой человек должен ему сочувствовать. Раскрасневшийся Лоза с готовностью прихватил бутылочку, и они вместе отправились к Боярину на дом.

Там уже загасили огонь. Боярин было смутился, но в это время от избы отделилась белая фигура дочери, - она схватила отца за руку.

- Брешут, не спят они, - сказала она прерывистым шепотом. - Ты уж гляди, батя...

Он, храбрясь и сразу поюродивев, отворил дверь.

- Э, вы, тетери-етери, принимай гостей! - с фальшивой развязностью сказал он, стараясь подражать бойкому молдавану.

Сначала никто не отозвался, потом старуха, сердито бормоча, слезла с печи. Дуняша дрожащими пальцами зажгла коптилку. Внучок Федька приподнялся на тряпье, помигал сонными глазенками и, так и не проснувшись, притулился опять к беловолосой девчонке, сладко посапывавшей у печи. Сноха, одетая, лежала на кровати, отвернувшись к стене, - она притворялась спящей.