Большая зачистка - Фридрих Незнанский

Мир изменился для позавчерашних школьников. Они теперь встречаются весьма редко, а общение между ними происходит в Интернете. Модно, удобно, престижно. Но о каких-то возможных общих делах парни не сказали ни слова, уходили, молчали, переводили разговор на другие темы. Видно, существовало у них какое-то табу, и посторонним в этом их мире места не было. Настаивать — значит определенно насторожить их.

Вспомнили и профессора, который, говорят, лично ездил принимать экзамен у своего студента. Но и тут Сергея ожидало фиаско. Сравнительно молодой профессор, вероятно, исповедовал новейшие принципы взаимоотношений, где все построено на рациональности, полезности и предоплате — вариант подходов к российскому доморощенному капитализму. Все, что помимо, его не интересовало. Да, он вкладывает в этих оболтусов определенные знания. Они хотят сверх — извольте платить дополнительно. И платят. Так почему же не пойти навстречу и не принять экзамен отдельно ото всех? Ничего незаконного не происходило, мальчик старательный, но хилый здоровьем. Вполне стоило разок-другой съездить к нему, поскольку машина оплачена в оба конца, а временем своим свободным профессор вправе распоряжаться по собственному усмотрению. Привезли — отвезли домой. Какие проблемы? Ах, адрес? Этого он не помнил. Во-первых, темно было, а во-вторых, вон уже добрых полгода прошло, где все упомнить… В Москве, где-то в центре. Нет, не в районе Кутузовского. Скорее, где-то в Филях.

В Филях, в районе бывшей партноменклатуры, по сведениям от Грязнова, имелась квартира господина Западинского. Одна из. Потому что он имел их несколько. Олигарх — одно слово! Но, к сожалению, эти сведения мало что проясняли.

Турецкий был уверен, что Вадим должен обязательно появиться на панихиде по отцу. А если это так, его надо будет вычислить. И после постараться не потерять из виду. Собственно, никаких претензий ему пока предъявить нельзя, а вопросы, напротив, обязательно насторожат. Но если дело поворачивалось таким образом, как теперь думал Александр Борисович, нельзя было исключить, что его хищный и привычный к остросюжетным ситуациям нос ведет его по правильному следу. Или одному из возможных правильных. Вот с этой целью и прибыл в Останкино старший следователь по особо важным делам в сопровождении своего боевого помощника.

Зал был набит народом, но сильно скорбные лица виделись только в ближайшем к гробу окружении. Вероятно, на настроение действовала музыка Шопена — это Турецкий мог бы определить даже и без подсказки собственной супруги, для которой музыкальные пристрастия мужа всегда были загадкой.

Из глубины коридора, из дверей смежного с конференц-залом помещения, вышла группа высоких молодых людей в темных пальто и шляпах. Они быстро прошли к выходу. На одного из них — стройного блондина с поднятым воротником плаща и низко опущенными на лоб полями шляпы — Турецкий почему-то обратил внимание. Потом толкнул Сергея и шепнул:

— Ну-ка последи за этой компанией. Видишь блондинчика?

— Понял, шеф, — тихо ответил Карамышев и вразвалочку направился к лифту.

Турецкий же протиснулся поближе к основным участникам действа.

Речь начал говорить Западинский. Он картинно взмахивал узкой рукой с длинными пальцами, прижимал внешнюю сторону кисти ко лбу, встряхивал волосами. Но говорил красиво. С чувством. Большой артист явно пропадал в нем. Закончив, он поклонился покойному, постоял в этой нелепой позе, а затем с сознанием выполненного долга вышел к дверям зала, закурив и предоставив другим продолжать панихиду. Глаза же его, заметил Турецкий, беспокойно шарили по лицам присутствующих.

Александр Борисович и сам отошел поближе к дверям, чтобы не упускать из виду главное действующее лицо.

Кто-то заходил в зал, кто-то выходил, на студии кипела и своя творческая жизнь. Разговаривали, некоторые негромко смеялись, обсуждая собственные проблемы. Но вдруг в какой-то момент — Турецкий не понял, как это произошло, — возникла некая напряженная пауза. Так бывает, когда неожиданно совершается нечто непредвиденное.

Взглянув на Западинского, Александр Борисович увидел, как тот сразу напрягся с поднятой к губам сигаретой. Прикрыв лицо сбоку гвоздиками, Турецкий выглянул в коридор. От лифта двигалась группа людей. В середине шагал коренастый мужик в темном костюме. Его окружали охранники, один из которых нес большой букет почти черных роз.

— Ну, блин! — услышал Турецкий сдавленный голос рядом. — Это ж сам Плешак!

«Плешаков?!» — мелькнуло у Турецкого. Это значит, прямо на его глазах вот тут, сию минуту, у гроба Скляра, должны были встретиться лицом к лицу два врага. И один из них — убийца того, кому сейчас говорят традиционно скорбные слова.

Они и замерли друг против друга. Высокий, аристократического вида Западинский и приземистый, крепкий, словно маленький броневик, Плешаков. Пауза длилась недолго.

— И у тебя хватило совести, Анатолий? — негромко сказал Западинский.

— Зря ты это сделал, Виталик, — в тон ему ответил Плешаков.

— Это ты мне говоришь? — У Западинского словно горло перехватило.

— Тебе. От меня он уехал живой и здоровый. Сильно ты ошибся, Виталик.

«Вот это текст!» — воскликнул про себя Турецкий.

А между тем сопровождающие Плешакова как-то даже не очень и вежливо отстранили Западинского, Плешаков забрал букет у охранника, словно ледокол, прошел сквозь толпу и, подойдя к гробу, рассыпал розы в ногах покойного. Молча постоял, опустив голову, и тут же, ни на кого не глядя, вышел в коридор, где его окружила охрана, и все двинулись обратно к лифту.

Западинский некоторое время находился словно в шоке, но вот его взгляд стал осмысленным, он нервно оглянулся и буквально уперся глазами в Турецкого. Александр Борисович спокойно смотрел на него, и от этого Западинский вмиг покрылся алыми пятнами. Нервы! Он резко повернулся и ушел в противоположном лифтам направлении.

«Самое время брать обоих и устраивать им очную ставку», — запоздало подумал Турецкий, понимая, однако, что ничего этого он не сделает, ибо говорить можно все, что угодно, а слова к делу не пришьешь. Особенно слова таких монстров, как эти оба… Но!..

— Виталий Борисович, позвольте? — не стесняясь, закричал Турецкий, догоняя Западинского.

Тот резко обернулся, увидел подбегающего Турецкого и вдруг ощерился, словно приготовился встретить удар своим ударом.

— Что с вами? — спокойно удивился Турецкий. — Кого вы так испугались? Меня, что ли? Господь с вами! Или чего почудилось? А ведь у меня просто вопрос к вам. Могу?

— Извините, — приходя в себя, успокаивался и Западинский. — Устал со всем этим, нервы ни к черту… Вы ведь — Турецкий, правильно я вас вспомнил?

«Опять играет, — подумал Александр Борисович. — Но чего-то он все же испугался. Чего? Свидетеля разговора?..»

— Вы угадали, Виталий Борисович, у вас отличная память на лица и фамилии. Вопрос вот какой: когда собираетесь хоронить Никулина? Или все теплые слова исключительно Олегу Николаевичу?

— А вы разве не в курсе? Его родители отказались от этой… — он махнул рукой в сторону торжественно убранного траурного зала. — Они договорились о панихиде в Люберцах, там же и хоронить будут. А возить туда, сюда… Опять же поминки. Люди скромные… Но наших товарищей я туда отрядил — помочь, поднести, то се, понимаете? Кстати, открылось что-нибудь новенькое в этом деле?

— Открылось. Скончался от удара тяжелым заостренным предметом, предположительно — кастет.

— Откуда такое? — растерянно развел руками Западинский. — Смирный парень…

— Если у вас нет на этот счет предположений, может, стоило бы поинтересоваться у Плешакова? Не объясните, в чем он увидел вашу ошибку?

Как ни сдерживал себя Западинский, как ни играл, как ни изображал то отчаяние, то страх, то растерянность, злость мелькнула-таки в его жестком взгляде. Ничего не ответив, он повернулся и ушел.

На кладбище Турецкий не поехал.

Когда завершилась панихида, присутствующим сообщили, что процессия заедет еще в церковь Тихвинской иконы Божьей Матери, которая здесь рядом, в Алексеевском. А потом — на МКАД и по кольцу до Профсоюзной, и там уже рукой подать — Хованское. Проделывать этот длинный путь желания у Турецкого не было, тем более что ничего неожиданного наверняка дальше не случится. Все уже произошло.

Заботил лишь белокурый юноша, окруженный охраной. Вадим, кстати, по показаниям всех, кто его знал, был жгучим брюнетом. Но ведь можно и парик натянуть, подумал вдруг Турецкий. Благо здесь, на студии, такого добра должно быть с избытком.

А что? Если Западинскому требуется сохранить полное инкогнито парня, а родственные чувства того мешают это сделать, можно ведь и загримироваться. Кто его знает в лицо? Да никто практически, потому что те, кому он известен, либо отсутствуют, либо… ну да, занимает почетное место во главе собственной процессии.