Эти господа - Матвей Ройзман

— Добрые будут сыры! — сказал сыровар, сжимая в руке клейкие зерна, как замазку. — Пора формовать!

Вычерпнув лишнюю сыворотку, он наполнил сырной массой цилиндрические формы, которые придерживала Рахиль, и для будущих сыров наступил пятнадцатиминутный отдых перед кропотливыми двенадцатичасовыми поворачиваниями и самой важной операцией: посолкой. Когда сыровар подсчитывал головки отдыхающего «бакштейна», в сыроварню пришел Пеккер, снял котелок и сказал:

— Рахиль Самуиловна, а гаст из гэкум’н!

— Какой гость?

— Ир франт!

— Чей франт?

— Жених есть жених! — проговорил Пеккер и подмигнул сыровару. — А хиц ин паровоз!

Рахиль догадалась, что тетя Рива кому-нибудь проговорилась о своих планах, фрайфельдские кумушки подхватили новую весть, — ведь еще солнце их не прожгло, не продул ветер, не обессилили они от крови и пота, пролившихся на тугую степную землю. Девушка сняла халат, схватила черный платок, выбежала из сыроварни, и ветер вз’ерошил ее волосы, захлестнул юбку между колен. Грудью напирая на ветер, крепко ступая по земле, Рахиль спешила домой, чтоб одним взмахом выбить из сплетни смысл и приглушить ее (так одним рывком она выключает в тракторе мотор, и машина — мертвая).

2. ДРУГОЙ ПУТЬ К ХЛЕБУ

Мирон Миронович приехал в «Фрайфельд» со своим ад’ютантом, как он в шутку называл Канфеля, чтобы вырвать из рук колонистов хотя бы половину урожая. Предвидя долгое пребывание в колонии, он запасся бутылками воды, с’естными продуктами и взял с собой складную кровать.

— Помяни мое слово, — говорил он Канфелю, подходя к домику Перлина, — обкрутим мы твоих, как миленьких! Первое дело, бей их в лоб чистыми денежками! Деньга и камень долбит!

— Вы судите о них по Пеккеру! — ответил Канфель, постучав в окно домика. — По-моему, они смотрят на деньги, как мы с вами на старую деву! И любопытно, и смешно, и не нужно!

В первую минуту тетя Рива от удивления не могла сказать ни слова, предложила гостям умыться, вертелась около Канфеля с полотенцем, словно уже плясала на свадьбе с платочком в руке. Канфель благодарил ее, справился о здоровья, вынул из кармана футляр (первое орудие было наведено на мишень) и подал его тете Риве. Она открыла футляр, вынула из него очки в металлической оправе, замерла от радости и воскликнула:

— Чтоб вы имели счастье от вашей невесты! — Она надела очки и посмотрела вокруг. — Я прямо в раю!

Она не могла сдержать восторга, побежала к соседям, рассказала, что ей жених племянницы привез очки. Соседи осмотрели очки, примерили, похвалили стекла и оправу, оценили подарок и, кстати, поздравили с семейным праздником. Тетя Рива приложила палец к губам, потом погрозилась этим пальцем и, наморщившись, велела держать все втайне.

Вынув бутылки с водой, Мирон Миронович попросил скипятить эту воду, нарезал перочинным ножичком колбасу, деловито настругал сыру и, очистив печеные яйца, разрезал каждое пополам. Он не хотел ни есть, ни пить, а стремился показать, что приехал запросто, погулять, почаевничать и навестить хороших знакомых.

— Вы напрасно положили колбасу на тарелку! — сказал Канфель и взглянул на тетю Риву. — Вы еще едите кошер?

— Вы хорошо обо мне понимаете? Меня уже пичкали поросенком! — и тетя Рива состроила гримасу. — Тьфу, тьфу! Как только люди, глотают!

— Грех да беда на кого не живут! — успокоил ее Мирон Миронович. — Замолишь!

— У нас нет места молиться! — ответила тетя Рива, обращаясь к Канфелю, словно Мирона Мироновича не было в клетушке. — Старики кричали за синагогу, так наш комсомол перевернул на баню!

— А еще евреи! — сказал Мирон Миронович, взяв половинку печеного яйца и нюхая его. — Только к Моисею уважение слабнет! — Он попробовал яйцо, выплюнул кусок на тарелку и сердито заявил — Покупал у частного лица, говорил, подлец, мне: фирма, реноме, то и се, ан глядь, тухлое-претухлое. Приеду, заставлю рылом хрен копать!

Тетя Рива пошла на смежную половину, положила на глубокую тарелку яиц, принесла и поставила их перед юрисконсультом. Канфель стал отказываться, но тетя Рива стояла возле него, выбирала самые крупные и клала на его тарелку.

— Это смятка, это — крутка! Кушайте на здоровье!

Рахиль вошла в домик, хлопнула дверью, крикнула через перегородку:

— Отец тут?

— Нет, Рахилечка! — ответила тетя Рива и посмотрела на Канфеля, как заговорщица. — Тут сидит один молодой человек!

— Куда вышел отец?

— Ты не спросишь, кто сидит?

— Я уже знаю! — опять крикнула Рахиль и, вбежав в комнату, сорвала с головы платок, выпуская на волю чирикающие кудряшки. — Здравствуйте!

Канфель встал из-за стола, вытер платком губы, шагнул навстречу, за ним поднялся Мирон Миронович, дожевывая яйцо, но Рахиль остановилась и резко спросила:

— За пшеницей?

— Рахиль! — с упреком проговорил Канфель и почувствовал, что краснеет. — Не смотрите, как Иоанн Грозный! Я должен сказать pro doma sua!

— Видно, барышня не на шутку разгневалась! — вставил слово Мирон Миронович и, поймав обращенный к нему взгляд Рахили, быстро прибавил: — Да, уж виноват, без вины виноват!

— Рахилечка, у тебя непорядок в прическе! — поспешила тетя Рива на выручку гостям. — Здесь же чужие люди!

— Верно, тетечка, чужие! — Она посмотрела на Канфеля, перевела взгляд на Мирона Мироновича и твердо повторила: — Оба чужие!

Канфель откинул назад голову, заставил себя смотреть прямо в глаза девушке и говорил, выкладывая, как конфеты, осторожные, но смелые соображения:

— Что мы вам сделали? Оскорбили, ввели в заблуждение, использовали с низменной целью? В нашей компании не было бандитов и жуликов, но верно: компания выпила и дурачилась. Так из этого надо делать историю Иловайского в трех частях! — Он положил руку в карман пиджака и перевел дыханье. — Почему Вам не спросить себя, как вы решились сесть в общую лодку и уехать? Дело не в том, что утром мы до часу дня ждали катера, что уплатили за лодку бешеные деньги… Позвольте!.. Вы еще девочка, вы могли сесть на мель, разбиться о скалу, чорт знает, что могли сделать! Ведь это Черное море, а не стакан молока!

— Хорошо, я — девочка! — крикнула Рахиль, отступая на шаг. — А девочку завозят в свинушник? Ее называют жидовкой? Слушайте, кругом вас живодерники. Вы это видите или за гонорар ослепли? — Девушка повернулась к тете Риве: — Вам нравится мой жених?

— Ой, я же не думала!

Рахиль убежала в свою клетушку, вернулась с клочком оберточной желтой бумаги и сунула в руки Канфелю. — Ваша лодка у пляжной сторожихи! Вот расписка!

— Я не манекен, могу делать промахи! — сказал Канфель, и голос его дрогнул (ему пригодились выступления в любительских спектаклях). — Больше это не повторится! — и, достав из бокового кармана телеграмму, он передал ее Рахили. — С вашего отца снято самообложение, как пенка с молока!

Тетя Рива всплеснула руками, полезла в карман за очками, но спохватилась и в смущеньи оправила фартук. Мирон Миронович подошел к Рахили и, словно смазывая каждое слово маслом, проговорил:

— Что я, что Марк Исакыч к вам всей душой!

— Устройте вашей душе дезинфекцию! — отрезала Рахиль и стала благодарить Канфеля. — Отец получит радость!

— Хорошая радость! — раздался за перегородкой голос вошедшего Перлина. — Когда дверь открыта во весь рост, радость получит ветер!

— Самуил, что тебе дверь! Ты уже без обложения!

Перлин поставил ведра с водой у двери, вбежал, схватил телеграмму, пальцы его задрожали, глаза глотали слова, губы повторяли их шопотом, коричневое лицо молодело и сняло в черном полуовале бороды. Он пожал руку Канфелю, Мирону Мироновичу, обнял правой рукой тетю Риву, левой — Рахиль и прижал их к себе:

— Рахиль, ты имеешь жизнь! — и он поцеловал дочь в щеку. — Рива, ты имеешь жизнь! — и он поцеловал сестру в лоб. — Перлины имеют жизнь!

В окно постучали, за окном вспыхнула каштановая борода Пеккера, он приставил руки воронкой ко рту, приложил их к окошку:

— Вир вили начинаэн!

Рахиль выбежала за дверь:

— Пеккер, зайдите! — пригласила она. — Есть новости!

Важно оглаживая бороду, колонист вошел в комнату, снял котелок и повторил:

— Вир вили начинаэн заседание!

— Заседание! — воскликнул Мирон Миронович. — Мамочка, что ж ты сразу не сказал! — Он оделся, подбежал к стулу, запихнул два яйца в карман и повернулся к Пеккеру. — Пошли, что ль?

Перлин показал Пеккеру телеграмму, колонист читал ее, прижав правый глаз безыменным пальцем, а левым глазом косился на Канфеля. Прочитав, Пеккер взял обеими руками руку Перлина, потряс, поздравил и советовал помолиться богу. Вдруг Рахиль взяла Канфеля под руку, подвела к Пеккеру и с серьезным видом проговорила: