Гораций - Михаил Евгеньевич Бондаренко

чтец, произнес ли вступление, свернул ли уже значительную часть свитка. Только тогда они собираются, и то медленно, с задержками и уходят, не дожидаясь конца, — одни тайком и прячась, а другие свободно, без стеснения»[373].

При всем своем богатстве и экстравагантном поведении Меценат, как никто, умел дружить, быть верным и преданным[374], о чем пишут многие античные писатели, особенно подчеркивая его многолетнюю дружбу с Августом[375]. По сообщению Плутарха, «от Мецената, обычного своего застольника, он (Август. — М. Б.) каждый год в день рождения получал в подарок чашу»[376]. Ближайшими друзьями Мецената были поэты, входившие в его литературный кружок, а также философ Арий[377] и братья Виски, сыновья Вибия Виска, друга Августа[378]. Долгое время он оказывал покровительство известнейшему актеру пантомимы Батиллу из Александрии, игрой которого искренне восторгался[379].

Меценат прославился не только как близкий друг Августа, блестящий государственный деятель и дипломат. Он был еще и весьма образованным и начитанным человеком, плодовитым писателем и поэтом, свободно владевшим не только латинским, но и греческим языком[380]. Известно, что он создал множество произведений самых разных жанров — это и пьесы, и стихотворения, и научные трактаты, и диалоги, от которых, к сожалению, сохранились жалкие отрывки[381]. Все его труды отличал своеобразный, «фирменный» стиль, выражавшийся в крайней изысканности и вычурности. Кроме того, по словам Диона Кассия, именно Меценат «первым изобрел знаки для быстрого письма и с помощью своего вольноотпущенника Аквилы довольно многих этому письму научил»[382].

Современники и потомки критиковали Мецената за «кудрявость» слога[383] и, очевидно, именно в силу этого его произведения не дошли до нас, так как читать их неподготовленному человеку было довольно трудно. По свидетельству Светония, даже сам Август «вышучивал своего друга Мецената за его, как он выражался, „напомаженные завитушки“, и даже писал на него пародии»[384]. Однако самым главным критиком творчества Мецената являлся Сенека, сохранивший для нас некоторые фрагменты его работ.

Какие же произведения принадлежали Меценату? Прежде всего, это многочисленные стихотворения (не менее десяти книг[385]), которые, по сообщению грамматика Сервия, были весьма неплохими[386]. Например, полностью сохранились две эпиграммы, посвященные Горацию:

Если пуще я собственного брюха

Не люблю тебя, друг Гораций, — пусть я

Окажусь худощавее, чем Нинний[387].

Оплакиваю, о жизнь моя, ни изумруды,

Ни бериллы, мой Флакк; не ищу

Ни блестящих белоснежных жемчугов,

Ни тех тинийской отделки тщательной

Колечек, ни камешков яшмы[388].

Сенека сохранил весьма своеобразное стихотворное произведение Мецената, которое он тем не менее довольно желчно комментирует и обвиняет автора в крайне изнеженности и безумной трусости перед лицом смерти[389]:

Пусть хоть руки отнимутся,

                Пусть отнимутся ноги,

Спину пусть изувечит горб,

                Пусть шатаются зубы, —

Лишь бы жить, и отлично все!

                Даже если и вздернут

На крест, — жизнь сохраните мне![390]

Впрочем, с точки зрения современного человека, это стихотворение скорее свидетельствует не о трусости, а о большом жизнелюбии Мецената. Он совершенно справедливо полагал, что лучше самая ущербная жизнь, чем самая славная смерть и счастливая «загробная» жизнь. Известно его высказывание: «Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!»[391]

Не менее своеобразным является стихотворение, посвященное грозной богине Кибеле:

Явись сюда, о Кибела, суровая гор богиня,

Явись, и гудящим тимпаном ударь голову гибко.

Бок бича бойся — толпа твоих спутников воет[392].

Вполне возможно, что Меценат был адептом ее культа и этим произведением выразил свой религиозный трепет и восхищение. Кибела — это богиня фригийского происхождения, покровительница плодородия, диких зверей, горных вершин, непроходимых лесов. Изображалась она обычно в виде дородной женщины в башенной короне, с тимпаном (круглым ударным музыкальным инструментом с мембраной) в руках, иногда сидящей на троне или на свирепом льве. Ее жрецы во время священных церемоний бичевали себя и с воплями наносили друг другу тяжелые раны, о чем и говорится в последней строчке стихотворения Мецената.

Помимо стихотворений, Меценат написал еще несколько художественных произведений в прозе — это «Прометей»[393] и «Октавия»[394]. Однако об их содержании почти ничего нельзя сказать, так как уцелело лишь несколько коротких строк[395]. Кроме того, по свидетельству Сервия, Меценат сочинил диалог под названием «Пир», в котором участвовали Мессала Корвин, поэты Вергилий и Гораций. Этот диалог, вероятно, был посвящен вину, поскольку автор от лица Мессалы говорит в нем о замечательных свойствах этого напитка[396].

Известно также, что перу Мецената принадлежал некий научный трактат, посвященный морским животным, в частности, дельфинам. Плиний Старший ссылается на него как на достаточно серьезный труд в области биологии моря[397]. Кроме того, он упоминает Мецената среди авторов, которым принадлежали трактаты о драгоценных камнях и геммах[398], что, впрочем, не должно удивлять, так как вельможа отличался пристрастием ко всякого рода драгоценностям и диковинкам. Даже Август в одном из своих писем к нему посмеялся над этой его слабостью: «Здравствуй, эбен (то есть черное дерево. — М. Б.) ты мой из Медуллии, эбур (то есть слоновая кость. — М. Б.) из Этрурии, лазерпиций арретинский, алмаз северный, жемчуг тибрский, смарагд Цильниев, яшма игувийцев, берилл Порсены, карбункул из Адрии, и, чтобы мне уж закончить совсем, припарочка распутниц»[399]. Не исключено также, что Меценат был автором исторического труда, посвященного эпохе Августа, на что намекают Гораций и Сервий[400].

Особо следует выделить сочинение Мецената под названием «О моем образе жизни» («De cultu suo»). Вероятно, оно было написано в ответ на упреки современников, которым были непонятны образ жизни Мецената, его поведение и привычки. Сенека дает в одном из своих писем любопытную характеристику Мецената и несколько цитат из этого произведения, крайняя вычурность которых, по его мнению, свидетельствуют о душевной болезни автора[401]: «Как жил Меценат, известно настолько хорошо, что мне нет нужды здесь об этом рассказывать: как он разгуливал, каким был щеголем, как хотел, чтобы на него смотрели, как не желал прятать свои пороки. Так что же? Разве речь его не была такой же вольной и распоясанной, как он сам? Разве его слова