Энси - Хозяин Времени - Нил Шустерман

И тогда я понял...

— вы уж простите меня за это воскресно-школьное лирическое отступление, но надо же воспользоваться моментом, поскольку подобный стих находит на меня нечасто —

...и тогда я понял, что молитвы предназначены не Господу. Ему они вообще не нужны. Он сидит там себе где-то — то ли за пределами мира, то ли внутри нас, то ли вообще неизвестно где, всемогущий, всезнающий, — и зачем ему выслушивать от нас одни и те же слова каждый Божий день? Если Он есть где-то там, то Он, конечно, выслушивает их, но они никак на Него не влияют.

Они влияют на нас.

Не знаю, прав я или несу бред от недосыпа, но если это все-таки правда, то какой же это чудесный дар — молитва!

Я позволил маме решать, когда остановиться. Как уже сказано, я мог бы продолжать бесконечно. Думаю, она это понимала. И, думаю, ей это нравилось. А потом она, похоже, забеспокоилась, как бы я, чего доброго, не заделался священником. Меня же беспокоило совсем другое.

Ночь все длилась и длилась. Три тридцать, а мы по-прежнему ничего не слышали. Мама посмотрела на меня и, кажется, впервые разглядела мою распухшую физиономию, однако предпочла не спрашивать. Вместо этого она сказала:

— Думаю, ты прав. Нужно позвонить Фрэнки.

Она вынула телефон и набрала номер. Когда связь установилась, на лице мамы появилось выражение такого ужаса, что я тоже перепугался, еще не зная, в чем дело:

— Что? Что такое?!

Но в следующий миг ее ужас перешел в нечто другое, что именно — я не мог определить.

— Вот, — сказала она. — Слушай сообщение.

Я взял телефон — запись как раз пошла по второму разу.

«Здравствуйте. Вы звоните в морг Кинг-Каунти. Кабинеты закрыты, но если ваше дело касается морга, пожалуйста, наберите ноль. В остальных случаях обращайтесь в часы приема».

Я ахнул, взглянул на маму и затряс головой. Это же дело моих рук! Я отколол шутку — запрограммировал быстрый набор номера морга на ее телефоне и, должно быть, сделал это на номер Фрэнки. И надо же, чтобы мама услышала это сообщение так не вовремя!

— Прости! — застонал я. — Прости, мама, прости!

Мои глаза набухли слезами, потому что это все очень было похоже на дурное предзнаменование. Мама сглотнула и отвернулась. Я услышал что-то похожее на всхлип, затем другой, а когда она повернула ко мне залитое слезами лицо, я увидел, что ее разбирает смех.

— Ах ты маленький засранец!

Тут я тоже захихикал. Я обнял маму, и так мы оба стояли и смеялись и плакали, смеялись и плакали, как два шизика, пока не пришел врач и не прокашлялся, желая привлечь наше внимание. Он заговорил, не дав нам возможности приготовиться к худшему.

— Операция прошла успешно, — сказал он, — но следующие сутки будут решающими.

Мы чуть-чуть, совсем немного, расслабились, и мама наконец дозвонилась Фрэнки вместо морга.

19. Я тебя люблю, ты дурак, а теперь пошли домой

Папа опять едва не умер на следующий день, но все обошлось. Ему стало лучше. К пятнице его перевели из интенсивной терапии в обычную палату, а в субботу он уже заскучал. Попытался выжать из мамы новости о ресторане, но та отрезала: «Стоит, где стоял», — и запретила всем говорить на эту тему, опасаясь, как бы она не спровоцировала у папы новый сердечный приступ.

Поскольку папе стало лучше и к тому же вокруг него хватало нянек, мои мысли вернулись к Кирстен и Гуннару. В воскресенье утром я пошел к ним разузнать, как они справляются со своими бедами, и оказать поддержку. Рождественского венка на двери уже не было, и ничто не прикрывало злобную бумаженцию, возвещающую миру, что дом забирают за долги.

Идя ко двору Умляутов, я услышал, как один из соседей, мужик с отвислым пивным пузом, сказал другому соседу:

— Ну и слава богу. После того, что они сотворили с нашими газонами, пусть катятся, откуда приперлись. Понаехали тут.

Я обратился к мужику:

— Вообще-то, это я сотворил с вашими газонами, и я никуда не собираюсь катиться. Что будете делать?

Мужик пыхнул сигаретой.

— Иди-иди, пацан, — сказал он, прячась за своей литой железной оградой.

— Повезло, что между нами этот забор, — сказал я. — А то надрал бы я вам задницу — мало не показалось бы.

Нет ничего приятнее, чем окрыситься на того, кто этого заслуживает.

Дверь открыла миссис Умляут. Она быстро втянула меня внутрь, как будто на дворе бушевала буря, а не стоял ясный зимний день. Не успела Кирстен толком обнять меня, как ее мама затащила меня на кухню, чуть ли не силком запихала мне в рот французский тост и потребовала рассказать все о состоянии здоровья папы. Похоже, подравшись с несколькими Умляутами и едва не сделавшись отбивной, я мог считать себя полноправным членом их семьи.

Я пошел наверх. Гуннар сидел в своей комнате и смотрел черно-белый иностранный фильм под названием «Седьмая печать».

— Это Ингмар Бергман, — сообщил он, — самое шведское, что только есть на свете. Про шахматную партию со Смертью.

— Ясное дело, — отозвался я. — Про что бы еще ты смотрел.

Я плюхнулся на кресло у письменного стола. Стол был покрыт пылью, как будто Гуннар не делал домашку несколько недель.

— А что это за штука у Беспощадного Жнеца в руках? — поинтересовался я.

— Серп, — пояснил Гуннар. — Раньше им жали зерно.

— Тогда, получается, современная смерть водит комбайн?

 Гуннар издал смешок, правда, едва слышный.

Несколько минут мы смотрели фильм. Там была сцена, когда главный герой выглядывает из высокого окна, словно всматриваясь в горизонт собственной смертности, и это напомнило мне о парне, который упал с Енота — Жертвы Аварии в День благодарения. Интересно, он тоже, как и этот чувак из фильма, видел воочию поджидающего его Беспощадного Жнеца?

Никому на свете этот самый Жнец не нравится. Он, как тот налоговый инспектор, что заявился в наш дом пару лет назад, всего лишь делает свою работу, однако все ненавидят его — просто из принципа. Если Жнец и правда существует и однажды явится за мной, я пообещал себе, что предложу ему молока с печеньем, как малыши Санта Клаусу. Может, тогда он замолвит за меня словечко кому надо. А что, дать взятку Смерти вряд ли повредит делу.

— Хорошо, что ты не забываешь своих корней, — сказал я Гуннару. — Надо бы и мне смотреть побольше итальянских фильмов.

Он выключил телевизор.

— Мне ни к чему его досматривать, — заметил он. — Я и так знаю, чем кончится. Смерть выиграет.

Я пожал плечами.

— Это еще не значит, что ты должен идти высекать надгробия.

Гуннар бросил пульт на стол.

— Бросил я это дело. — Он сжал и разжал пальцы. — Кажется, у меня из-за него развился карпальный туннельный синдром[19].

Пару мгновений он таращился на свою кисть, и, хотя взгляд его не отрывался от пальцев, я видел, что мыслями Гуннар где-то в другом месте.

Наконец он заговорил:

— Отец опять играет. Он еще не нашел себе жилье, так что, думаю, устроится жить в казино, пока не найдет крышу над головой. Поставит раскладушку под рулеткой. Ну и пусть. Мне по барабану.

А вот тут он врал. Несколько дней назад я сам чуть не потерял отца, так что знал, каково сейчас Гуннару. Правда, у него все немного иначе, но суть-то одна. Жнецы бывают разные. И они не всегда жнут чистенько и ровненько, иногда после них на полях остаются странные узоры...

«Мне по барабану», — заявил Гуннар. Ну наконец-то! Похоже, он вошел в фазу отрицания. Для него это то что надо.

И тогда у меня родилась идея.

— Я знаю, что у вас отбирают дом, — сказал я, — но как думаешь — найдутся у вас деньжата заправить машину вашей мамы?

Он ответил «нет», но не беда. У меня на это денег хватит.

Есть такой психологический фокус, называется «интервенция». Откуда я это знаю? Оттуда, что моим родителям как-то пришлось поучаствовать в такой интервенции. Один из бывших папиных одноклассников пристрастился к какой-то синтетической гадости. Фокус заключается в том, чтобы посадить нарика в одну комнату со всеми, кто его знает, и те по очереди говорят, как они его любят и какой он чертов дурак. Эта могущественная комбинация — любовь плюс унижение — возможно, спасла папиному однокашнику жизнь.

Вот я и подумал, что такую сентиментальную интервенцию надо проделать с мистером Умляутом. Только результат оказался не совсем таким, на который мы рассчитывали.

Отель и казино племени анавана располагаются в горах Катскилл, отрогах Аппалачей в штате Нью-Йорк, на территории бывшего летнего лагеря, — наглядное свидетельство того, что времена меняются. Со стоянки при отеле все еще были видны старые полуразрушенные хижины желто-коричневого цвета. Казино завлекало посетителей прогулочным катером, на котором можно было кататься по озеру Анавана, не отрываясь от игры.

Вход в главное казино отеля строго охранялся, но, должно быть, Кирстен, Гуннар и я выглядели достаточно взрослыми для игры, потому что нас пропустили без звука. Кирстен притихла, готовясь к атаке — а это действительно будет самая настоящая атака.