Загадка Ватикана - Фредерик Тристан

Они возвратились в библиотеку и, как наш читатель уже догадался, спросили отца Грюненвальда, не состоят ли у него на службе поляки.

— Поляки? Господи, да их здесь человек тридцать… После прибытия нового папы, это как нашествие.

— А кто из них имеет доступ к лабораториям?

Доминиканец просмотрел свои карточки. Три польских исследователя, специалисты по древним документам, были прикомандированы к реставрационным мастерским.

— Не будете ли вы так добры, чтобы их позвать? — спросил Сальва. — Я хотел бы задать им несколько вопросов.

Грюненвальд бросил на профессора сокрушенный взгляд и сказал:

— Извините меня, но в карточках указано, что эти три эксперта уже два дня как возвратились в Польшу.

Адриан Сальва хорошо знал это ощущение, когда ты углубляешься в ярмарочный лабиринт, где стены увешаны зеркалами. И там снова показался легкий призрак Изианы. Ее детские губы еще раз произнесли: «Non creder mai а quel che credi». Но сейчас речь шла не о вере, а об убежденности, постоянно ускользающей. В воображении старого профессора все время смешивались удивительная история Базофона и исчезновение Стэндапа, а это исчезновение со смертельным прыжком юной девушки в Тибр.

Все это была не более чем литературная выдумка, и все же в ней был заключен некий смысл. Какая невидимая связь могла существовать между такими разными событиями, которые, однако, были отмечены одной печатью: печатью невероятного, как будто поля, постепенно наступая на текст, все спрятали под своей белизной?

Сальва давно пришел к выводу, что жизнь каждого человека — это черновой набросок будущего произведения, хотя он понимал, что такое произведение никогда не будет написано, оживляя черновой набросок своей наивной надеждой. Не так ли возникло и представление о Боге? Иногда Адриан завидовал таким людям, как Мореше или Караколли, которые сумели успокоить свой дух, подчинив его некоему твердому убеждению. Для него это убежище закрыто. Он считал бы себя трусом, если бы поддался искушению уповать на такой простой выход.

Итак, он понимал, что текст «Жития», каким бы ложным он ни был и по этой самой причине, представлял собой довольно точный образ человеческой судьбы с ее несообразностями, ее взлетами, с ее удивительным стремлением разбавить несколькими словами белизну страницы. Но после исчезновения Изианы вселенная Сальва слилась с этой белизной, закрывшей — и, возможно, навсегда — смысл текста, который в юности он начал расшифровывать с восторгом первооткрывателя.

Адриан подумал:

«Человек — это не задача, решение которой ему необходимо найти, это загадка, которой он должен сохранить верность. Но разве эта загадка не является также поиском? Парадокс бездны, которая всматривается в себя».

Еще ни разу в жизни Сатана не был так разъярен. Он опозорен перед своими подчиненными, и его дворец был разрушен. Одним прыжком он добрался до Рима, принял облик одного из советников императора, префекта Кая, и велел доложить, что он прибыл с неотложными новостями.

Внимание Траяна разрывалось между восстаниями в колониях на границах империи и волнениями рабов в пригородах столицы. Поэтому он принял префекта незамедлительно, надеясь услышать сообщение о том, что порядок восстановлен. Но не таковы были интересы демона.

— О, Цезарь, поток трудностей, которые обрушиваются на нас в провинциях и в городе, питается из одного источника. Я имею в виду последователей Христа, этого еврейского смутьяна, который был распят. Эти отвратительные люди отказываются поклоняться богам, которых чтит Рим, и, что еще хуже, они не желают воздавать почести изображениям твоего божественного лика. Они призывают народ к неповиновению, возбуждают рабов, отвращают людей богатых от их обязанностей.

Император был удивлен. Донесения, которые он до сих пор получал, описывали христиан как совершенно безвредную секту людей, склонных к бродяжничеству. Однако он относился к Каю с большим доверием и поэтому слушал его очень внимательно.

— Верующие в Христа используют синагоги, распространенные во всех средиземноморских странах, чтобы подстрекать иудеев к бунту. Что же касается неевреев, то и среди них они вербуют себе сторонников на площадях, соблазняя их неистовыми речами и воздействуя на них колдовством. Многие поддаются на их уговоры лишь потому, что они обещают жизнь вечную и большие почести на Небе.

— Ты добудь доказательства, что эти люди готовят заговор против меня, и тогда я сурово их накажу, — отвечал ему император.

— Таких доказательств тысячи! Достаточно наставить ухо, чтобы услышать, как они поносят наши самые священные законы. Вот, посмотри в окно. Что ты там видишь, о Цезарь?

Император посмотрел в окно и увидел картину, которая очень его огорчила. Около дюжины людей, размахивая молотами, пытались разбить большую статую Эскулапа, стоявшую возле дворца. Конечно, на самом деле ничего подобного не происходило — это был один из трюков Сатаны.

— Это последователи того еврея?

— Увы… — ответил вечный лгун.

Траян позвал свою личную охрану, велел преторианцам выйти на площадь, остановить буйствующих и привести их к нему. Но, разумеется, солдаты никого там не увидели и возвратились, не сумев исполнить приказ.

— Ты видишь, каковы эти люди! — воскликнул Лже-Кай. — Их трусость не уступает их безбожию. Цезарь, если ты не примешь меры предосторожности, эта нечисть размножится и спровоцирует гражданскую войну. Разве тебе не известно, что осквернять богов значит нарушать закон?

Траян был честным человеком. Он хотел досконально разобраться в деле христиан, поэтому сказал Сатане:

— Иди в Рим, найди человека, который верует в этого еврея. Приведи его ко мне. Я допрошу его.

— Цезарь, пусть будет так, как ты желаешь. Я еще раньше велел задержать одного из этих бунтовщиков, который, мне кажется, готов отречься от своей секты, если ты его помилуешь. Сейчас я его приведу.

С этими словами демон вышел и отправился в дальний зал дворца, куда вызвал печально знаменитого Абраксаса. Он велел ему:

— Ты примешь облик верующего в Христа. Вопи погромче и жалуйся, что ты обманут Распятым. Сбросив с себя чары этих нечестивцев, ты, мол, раскаиваешься и готов выдать все их постыдные тайны. И здесь я предоставлю твоему извращенному воображению нарисовать картину исключительно мерзкую, чтобы император пришел в ужас.

— Не беспокойся, — пообещал Абраксас. — Я отомщу Базофону, поставив под удар этих бешеных собак, считающих себя детьми бога, воскресшего из гроба.

И он вмиг превратился в древнего старика, которого Сатана, принявший облик префекта Кая, привел к Траяну.

— Итак, — сказал император, — я вижу перед собой римлянина, который исповедует эту странную религию. Как тебя зовут?

— Максим Граций, о Цезарь, но те, кто верует в Спасителя, дали мне имя Павел, в память о святом апостоле.

— Мне сказали, что ты готов раскрыть мне тайны вашей секты. Почему ты решил это сделать?

— Потому что я римлянин, а христиане готовят заговор против Рима и против тебя, о Цезарь!

— Что ты имеешь в виду конкретно?

— Еще вчера я был среди этих людей. Они прячутся в катакомбах, чтобы скрыть свои злодеяния. Там они объедаются и напиваются сверх всякой разумной меры, а когда пьянеют, то оскорбляют твое изображение, прибегая к ругательствам и бесстыдным жестам. Потом они хватают ребенка, которого где-то похитили, обмазывают его тестом и перерезают ему горло, говоря, что потомки Рима должны погибнуть, так как римляне убили их Бога, принявшего облик Христа.

— Они евреи?

— Часто да, по своему рождению, но к ним присоединяются все больше и больше римлян, ибо тебе ведомо, о Цезарь, что восточные религии нынче в моде; но эта соединяет варварство с духом неподчинения.

— Видел ли ты своими глазами ребенка, которого зарезали эти безбожники?

— Цезарь, я знаю, что выступая свидетелем, я обвиняю самого себя. Но префект Кай пообещал сохранить мне жизнь, если я раскрою эти страшные тайны.

— Я тебе позволю уехать в Галлию, но расскажи: сколько ты видел детей, погибших таким образом?

— По одному каждый вечер, и пусть простят меня боги!

И тогда Траян закрыл свое лицо плащом. Потом распорядился, чтобы мнимого Грация увели с его глаз, после чего сказал Сатане:

— Никогда не приходилось мне выслушивать более ужасного признания. Но ты, Кай, почему ты скрывал от меня, что исчезают дети? Неужели твоя полиция не могла вмешаться и прекратить эти страшные зверства?

— Великий Цезарь, — отвечал Сатана, — мои люди тоже неблагонадежны. Гангрена проникла даже в казармы. Губительная тень этого Христа нависает повсюду. Вот почему я прошу тебя уничтожить этот нарыв, пока не поздно. Твоя доброта, о Цезарь, может обернуться слабостью.