Синдром Л - Андрей Остальский

Вот у этого, носатого, точно еврейская кровь обнаружится в каком-нибудь поколении. А значит, если сильно постараться, можно родственничков за границей нарыть. А из-за этого, из-за потенциального наличия родственников за бугром, даже половинок, ни на какую государственную работу брать нельзя. Да и с четвертинками, по крайней мере у нас в Конторе, тоже стало строго. Михалыч говорит, что он и восьмушек за версту чует, и даже одну шестнадцатую или тридцать вторую иногда может унюхать и к своему отделу близко не подпустит.

И неважно, если этот шнобель о своих корнях даже не подозревает. Ему и не надо подозревать. А просто в один прекрасный день отдел кадров получит установку: Такойто Такойтович Такойтов от работы в режимных учреждениях отведен. И никто даже спрашивать не станет почему. И в Москве болезному вряд ли после этого позволят остаться. А может, и из профессии медицинской погонят поганой метлой, придется идти зарабатывать себе на хлеб тяжким физическим трудом. И славно было бы — а то вон, вообразил себе, морда, что он всегда будет молоточком по коленям стучать. И оперативным работникам трепет внушать. И ведь небось, гад, как и мы, и за звание, и за выслугу лет гребет! Тоже мне разведчик-контрразведчик!

А эта вот, корова толстая, ото-ла-рин-го-лог, понимаешь, вон какая на вид суровая и грозная, тоже под чекистскую породу косит. А в обычной жизни небось болтлива, как суслик, перед подругами по мединституту выпендривается, хвост распускает и болтает, болтает, болтает… О том, какая она важная и какая секретная… А если, значится, болтовню эту записать как надо — и прямиком в Управление внутренней безопасности! И все — привет горячий. Ну а проктолог… этот… маленький, сухонький. Плешивый. Злобный взгляд исподлобья. Ну а как же — надо же компенсировать свое лилипутство.

Что за человек вообще такую профессию выбирает? Что у него в принципе в башке происходит, когда он это решает? Какие, так сказать, мотивы им движут? Как он свою жизнь себе представляет — изо дня в день, из года в год, до самой пенсии? По-моему, всякого, кто на такое соглашается, надо первым делом самого обследовать — в психиатрическом отделении, понятное дело.

И кстати, о больных и здоровых, виноватых и невинных. Если любого человека обложить наружкой с утра до вечера, то он рано или поздно окажется сидящим в метро рядом с кем-нибудь, находящимся в оперативной разработке. Потом пройдет мимо еще кого-нибудь подозрительного на улице. А потом непременно обнаружится, что выходил из дома в тот момент, когда мимо проезжал иностранный дипломат. А на подоконнике у него в этот момент горшок с цветами появился — сигнал, видно! И кому какое дело, что это жена его горшок переставляет перед уборкой. Как же, поверим мы в такое!

Пока три-четыре таких совпадения накопится — это чисто вопрос времени. Ну и нашего желания, разумеется. И упорства. А потом, когда это все в дело ляжет, то кто же рискнет доказывать, что совпадения эти статистически могут быть случайными? Нас же с первого дня в вышке учат главнейшему принципу — всегда лучше перебдеть, чем недобдеть. Лучше переусердствовать, чем недо. Это же госбезопасность! Тут гнилой гуманизм недопустим. Тут, чтобы одного настоящего шпика или предателя обезвредить, можно и девять ни в чем не виноватых не пожалеть. (Ну, последнее вслух, конечно, произносить не принято.)

Но при всем при том приятно все-таки верить, что твое подозрение всегда верно. Верить можно и нужно, если вера — в правильную сторону. Органы ведь не ошибаются, на этом принципе все наше общество построено. Иначе — все дозволено! И нет иначе ни добра, ни зла.

После первого дня я устал так, будто на мне воду возили. Пришел домой, а выпить-то нельзя! Но спал как убитый, никакая Шурочка не снилась. И на следующий день процедуры пошли как-то легче, чуть менее противно. С этими центрифугами и всякими чудными качелями я точно в детство вернулся, даже некоторое удовольствие получил. Торпеда, думаю, помогает все-таки. Учусь вроде без зелья жить.

Но на третий день психи на меня навалились как следует. У них в отделении, понятное дело, построже, пропуск отдельный требуется, и ни на секунду тебя одного не оставляют, все время под контролем. Но зато и чище у них, и мебель поновей, и никаких четвертинок или восьмушек. Сплошные блондины голубоглазые, чисто арийского типа. Цену себе знают, но при этом не задаются и смотрят на тебя не так презрительно. Даже, можно сказать, вообще без всякого презрения. Но зато с этаким живым интересом — как на лягушку, которой собираются брюхо вспороть ради научного изыскания. Но хорошее воспитание позволяет при этом и с лягушкой обращаться вежливо: ведь так и вспарывать ее будет легче.

И вот что еще, конечно, у психов сразу поражает — так это сколько у них компьютеров, причем новейших, и не какой-нибудь африканской сборки, а настоящих, китайских. У каждого на столе практически по монитору, а ведь у нас, оперативников, в лучшем случае один на двоих, да и тот то и дело ломается. Не удивлюсь, если у них даже подключение в Интернет имеется на каждом компьютере (ну, это я, наверно, загнул, хотя кто его знает!).

К тому моменту я как-то совсем впал в сонное, почти счастливое равнодушие, день прожить бы, да и ладно. Вдруг пришла мысль: после такого напряжения невозможно будет не поддать. И — трава не расти! Не верю я в смертельный исход. Чайник вон рассказывает про своего двоюродного брата Кирилла, что тот уже несколько раз зашивался и каждый раз нарушал. И ничего такого страшного. Это все психология. Пугают только. Вечером, думаю, в пятницу можно будет наконец и вмазать. На грудь принять. Накушаться. Много еще замечательных русских глаголов для этого дела придумано. Жены дома нет, назюзюкаюсь, думаю, самым славным образом и, что я особенно люблю — в полном одиночестве. Потом, может, и на подвиги потянет, может, спутницу какую-никакую на ночь разыскать удастся (но только не Шурочку!). А дальше — хоть трава не расти! Да пусть увольняют из своих говенных органов! Потому что, думаю, работа эта нечеловеческая, и нужны для нее нечеловеки. Если вдуматься в то, что мы творим, так это хуже, чем на приеме у проктолога.

Подумал я это невсерьез сначала, как бы пробуя мысль на вкус. Назло Конторе, которая так вот со мной поступает. А потом вдруг понял, что могу при некоторых обстоятельствах и на самом деле на такую позицию встать. Нас же, в отличие от всех прочих смертных, специально так обучают, мозговую гибкость, лабильность развивают! Но решил я не распускаться и мыслям этим воли не давать. Если что — всегда успеется. Вдруг все-таки все сойдет с рук и меня в покое оставят? Тогда, что же, в обратную сторону разворачиваться? Снова, что ли, гордиться высоким званием чекиста? Но это даже для нашей лабильности тяжеловато будет, если резко так. В общем, главное не спешить, решил я. А то еще психи, чего доброго, прочтут диссидентские намерения в энцефалограмме, с них станется!