Дон Кихот - Мигель Сервантес

– Довольно, мой дорогой господин, – возразил Санчо; – я и так сознаюсь, что я слишком много позволил себе. Но скажите мне теперь, когда мир заключен (пусть Бог выводит вас из всех приключений таким же здравым и невредимым, как Он вывел из этого), скажите мне, разве не над чем посмеяться и нечего порассказать после всех великих страхов, которые мы испытали или, по крайней мере, я испытал, потому что ваша милость, как мне это известно, никогда не испытывали страха и ничего похожего на него?

– Я не отрицаю того, – ответил Дон-Кихот, – что происшедшее с нами действительно смешно, но не думаю, чтобы это стоило рассказа, так как не все люди имеют настолько смысла и ума, чтобы уметь всем вещам определить надлежащее место.

– За то вы, господин мой, – возразил Санчо, – сумели определить надлежащее место палке вашего копья, потому что только по милости Бога и благодаря моему старанью увернуться случилось так, что вы, целясь мне в голову, попали по плечам. Но довольно! все позабывается, и я часто слыхал: тот тебя крепко любит, кто заставляет тебя плакать. Да к тому же знатные господа, побранив своего слугу, имеют обыкновение после этого дарить ему платье. Не знаю, что они дарят ему после палочных ударов, но думаю, что странствующие рыцари в таких случаях дарят острова или королевства на твердой земле. – Дела могут пойти и так, что все, что ты говоришь, осуществится, – сказал Дон-Кихот.

– Сначала, прости за все случившееся: ты рассудителен и знаешь, что первые движения не в нашей власти. Я хочу, кроме того, кое-что впредь объявить тебе, чтобы, если возможно, удержать тебя от излишнего разговора со мной: дело в том, что ни в одной из рыцарских книг, прочитанных мною, – а прочитал я бесконичное множество – я не встречал, чтобы какой-либо оруженосец так смело, как ты, болтал со своим господином. И, по правде сказать, мы оба в этом одинаково виноваты: ты – за свое недостаточное почтение ко мне, я – за то, что не внушаю тебе почтения к себе. Вот тебе, например, Гандалин, оруженосец Амадиса Гальского, ставший потом графом Твердого острова; рассказывают, что он иначе и не разговаривал со своим господином, как сняв шляпу, наклонив голову и согнув туловище, more turquesco. А что сказать о Газабале, оруженосце Дон-Галаора, который был так мало разговорчив, что, с целью показать совершенство его необыкновенного молчанья, имя его только один раз упоминается во всей этой обширной и истинной истории. Из всего сказанного мною ты должен заключить, Санчо, что необходимо делать различие между господином и слугой, государем и вассалом, рыцарем и оруженосцем. И так будем отныне в обращении друг с другом соблюдать больше сдержанности, не позволяя себе ни болтовни, ни вольности; ведь отчего бы я не рассердился на вас, во всяком случае тем хуже будет для кувшина.[24] Награды и благодеяния, обещанные мною, явятся в свое время, а если и не явятся, то, как я уже вам сказал, вы не потеряете своего жалованья, по крайней мере.

– Все, что сказали ваша милость, – очень хорошо, – ответил Санчо, – но мне хотелось бы знать, в тех случаях, когда время для наград совсем не наставало и приходилось удовольствоваться одним жалованьем, сколько в прежние времена получал оруженосец странствующего рыцаря и нанимался ли он помесячно или поденно, как каменщики?

– Насколько я знаю, – ответил Дон-Кихот, – в прежние времена оруженосцы служили не на жалованье, а даром, а если я и определял тебе вознаграждение в завещании, которое я оставил дома, то только в виду разных, могущих произойти, случайностей; потому что, по правде тебе сказать, я еще не знаю хорошенько, какой успех будет иметь рыцарство в наши бедственные времена, и не хочу, чтобы такие пустяки, как твое жалованье, тяготили мою душу на том свете. На этом же свете, надо тебе знать, Санчо, нет положения более трудного, опасного, чем положение искателя приключений!

– Охотно верю тому, – произнес Санчо, – потому что простой шум валяльных молотов может смущать и беспокоить сердце такого храброго странствующего искателя приключений, каков – ваша милость. Впрочем, вы можете быть вполне уверены, что отныне я не позволю себе рта раскрыть, чтобы посмеяться над вашими делами, и буду чтить и уважать вас, как моего господина и природного повелителя.

– В таком случае, – возразил Дон-Кихот, – ты долголетен будешь на земле, ибо после родителей больше всего надо почитать господ, так как они заступают их место!

ГЛАВА XXI

Рассказывающая о славном и драгоценном завоевании шлема Мамбрина,[25] а также и о других событиях, происшедших с нашим непобедимым рыцарем

В эту минуту пошел маленький дождик, и Санчо хотел было укрыться от него в валяльных мельницах. Но Дон-Кихот так возненавидел их за злую шутку, которую они над ним сыграли, что ни за что не соглашался ступить в них ногой. Он круто повернул направо, и они выехали на дорогу, похожую на ту, но которой они ехали накануне.

Проехав несколько времени, Дон-Кихот заметил всадника, у которого на голове была надета какая-то вещь, блестевшая точно золотая. Едва только он увидел это, как, обратившись к Санчо, сказал:

– Нет, кажется мне, Санчо, пословицы, смысл которой не был бы справедлив, потому что все они являются изречениями, основанными на опыте, общем источнике всех знаний. В особенности же это верно относительно пословицы: Когда закрывается одна дверь, открывается другая. В самом деле, судьба, вчера вечером жестоко обманувшая нас этими валяльными молотами и тем закрывшая для нас дверь приключения, которое мы искали, теперь настежь растворяет перед нами дверь другого лучшего и более надежного приключения, и если я и в этот раз не сумею найти вход в него, то в этом виноват буду уж я сам, не имея возможности извиниться ни моим незнанием, ни темнотою ночи, как в случае с валяльными мельницами. Говорю я это тебе потому, что, если не ошибаюсь, в нашу сторону едет кто-то, имеющий на голове шлем Мамбрина, по поводу которого я произнес клятву, как ты знаешь.

– Ради Бога, господин, – ответил Санчо, – будьте осторожны в своих словах и, в особенности, в своих делах; не хотелось бы мне, чтобы мы наткнулись на другие валяльные молоты, которые бы окончательно изваляли и вымолотили у нас всякое соображение.

– Черт побери этого человека! – закричал Дон-Кихот, – что общего между шлемом и молотами?

– Я не знаю – ответил Санчо, – но, право, если бы я мог говорить по прежнему, то я вам представил бы, думается мне, такие доказательства, что ваша милость увидали бы свое заблуждение.

– Как могу я заблуждаться в том, что я говорю, трус и изменник? – спросил Дон-Кихот. – Скажи мне, разве ты не видишь этого рыцаря, приближающегося к нам, сидящего на серой в яблоках лошади и имеющего на голове золотой шлем?

– Я вижу только, – ответил Санчо, – человека, сидящего на таком же сером осле, как мой, и имеющего на голове какую-то блестящую вещь.

– Так вот эта-то вещь и есть шлем Мамбрина, – сказал Дон-Кихот. – Отъезжай в сторону и оставь меня одного с ним. Ты увидишь, как, не говоря ни слова для сбережения времени, я быстро покончу с этим приключением, и так сильно желаемый мною шлем останется в моем обладании.

– Отъехать-то в сторону, я отъеду – ответил Санчо, – но дай Бог, чтобы это было, в самом деле, что-нибудь путное, а не валяльные молоты.

– Я уже вам говорил, голубчик, – сказал Дон-Кихот, – чтобы вы перестали надоедать мне с этими валяльными молотами. Клянусь Богом… я остановлюсь… и вымолочу вам душу из тела!

Санчо сейчас же замолчал, боясь, как бы его господин не исполнил клятвы, произнесенной им почти с пеной у рта.

На самом же деле, вот чем были этот шлем, эта лошадь и этот рыцарь, которых увидал Дон-Кихот. В окрестности было две деревни: одна – маленькая, в которой не было ни аптекаря, ни цирюльника, другая – побольше, имевшая и того, и другого. Поэтому цирюльнику большой деревни приходилось иметь практику и в маленькой, где один житель был болен и нуждался в кровопускании, а другой имел обыкновение брить себе бороду. С этого целью цирюльник и отправился туда, захватив с собою тазик из красной меди; но так как, по воле судьбы, в дороге его застал дождик, то, чтобы не попортить своей шляпы, вероятно, совсем новой, он надел на голову тазик для бритья, который был хорошо вычищен и, потому, блестел чуть не на полмили. Он ехал верхом на сером осле, как верно сказал Санчо; Дон-Кихоту же представились и серая в яблоках лошадь, и рыцарь, и золотой шлем, потому что все, что попадалось ему на глаза, он с удивительною легкостью приспосабливал к своему рыцарскому бреду и странствующим мыслям.

Когда он увидал, что бедный рыцарь приближается, то, не входя в предварительные переговоры, он бросился вперед во весь галоп Россинанта, с опущенным копьем и с твердой решимостью проткнуть насквозь несчастного. Но в тот момент, когда он уже почти достиг его, он, не умеряя страшной стремительности своего нападения, крикнул: