Дон Кихот - Мигель Сервантес

И, взяв своего осла за поводья, он стал просить своего господина опять следовать за ним, и тот, признавая правоту доводов Санчо, последовал за ним без возражений.

Проехав некоторое время между двумя косогорами, они очутились на широком и свежем лугу, где и спустились на землю. Санчо быстро облегчил своего осла, а затем Дон-Кихот и его оруженосец, растянувшись на зеленой траве и приправляя кушанья только своим аппетитом, завтракали, обедали, полдничали и ужинали одновременно, угощая свои желудки на счет целой корзины холодной говядины, которую церковники, сопровождавшие труп (эти господа редко забывают себя), позаботились нагрузить на мула. Но тут с ними случилась другая неприятность, которую Санчо нашел хуже всех: у них не было ни вина и даже ни капли воды, чтобы промочить горло. Жажда мучила их. Видя, что луг, на котором они были, покрыт свежею травою, Санчо сказал своему господину то, что будет приведено в следующей главе.

ГЛАВА XX

О неслыханном и невероятном приключении, которое покончил мужественный Дон-Кихот с меньшею опасностью, чем это случалось с каким-либо другим славным рыцарем

– Не может быть, господин мой, чтобы здесь не было родника или ручейка, который бы, орошал и поил эту лужайку, – без него трава не была бы так зелена. Не мешало бы нам проехаться немного вперед, – там мы, вероятно, найдем, чем утолить страшную одолевающую нас жажду, муки которой еще хуже мук голода.

Дон-Кихот одобрил этот совет. Он взял своего Россинанта за узду, а Санчо – своего осла за недоуздок, предварительно положив на его спину остатки ужина, и оба они отправились в дорогу, идя по лугу ощупью, потому что ночь была такая темная, что ни зги не было видно. Но не прошли, они и двухсот шагов, как слух их был поражен сильным шумом воды, шедшим как будто от большого водопада, падавшего с вершины высокой скалы. Этот шум возбудил в них живейшую радость, но, остановившись, чтобы прислушаться, с какой стороны он шел, они вдруг услыхали другой шум, гораздо менее для них приятный, в особенности для Санчо, от природы порядочного труса. Они услыхали сильные, глухие и мерные удары, сопровождаемые бряцаньем железа и цепей, которые, вместе со страшным шумом воды, наполнили бы ужасом всякое другое сердце, но не сердце Дон-Кихота. Ночь была, как только что сказано, очень темна, и наши путники стояли среди нескольких больших деревьев, листья которых, волнуемые ветром, издавали приятный и в то же время пугающий шелест. Уединенное местоположение, мрак, шум воды и шелест листьев – все внушало страх и ужас, тем более, что удары ни на минуту не переставали раздаваться, а ветер – дуть. Рассвет все еще не начинался, и это мешало Дон-Кихоту и Санчо узнать, наконец, место, где они находились.

Но Дон-Кихот, которого никогда не покидала его неустрашимость, быстро вскочил на Россинанта и, надев на руку свой щит и взяв копье:

– Санчо, мой друг! – воскликнул он, – знай, – волею неба я родился в наш железный век, чтобы воскресить в нем золотой. Для меня сохранены непреодолимые опасности, громкие дела, мужественные подвиги! Это я, вновь повторяю, должен воскресить двадцать пять паладинов Круглого стола, двенадцать пэров Франции и девять рыцарей Славы! Мне суждено заставить забыть Слатиров, Фебов, Белианисов, Таблантов, Оливантов, Тирантов и всю бесчисленную толпу славных странствующих рыцарей прошлых веков, совершив в вашем веке настолько великие и чудесные подвиги, что они затмят самые блестящие дела, какими только могут хвалиться другие. Обрати внимание, честный и верный оруженосец, на мрак и глубокое безмолвие этой ночи, на глухой и неясный шум этих деревьев, на ужасный гул этой воды, которую мы искали и которая, кажется, низвергается с высот гор Луны, наконец, на беспрестанный стук этих ударов, раздирающих как слух. Все эти явления, не только вместе взятые, но и каждое в отдельности, способны наполнить страхом, ужасом, трепетом душу самого бога Марса, тем более сердце человека, не привыкшего ни к таким встречам, ни к подобным приключениям. И что же? все, описанное мною, только возбуждает мое мужество, и сердце стучит в моей груди от ощущаемого мною желания испытать это приключение, как бы опасно оно ни казалось. Итак, Санчо, подтяни немного подпруги Россинанта и оставайся здесь вод защитой Бога. Жди меня здесь в течение трех дней, не более. После этого, если я не вернусь, ты можешь возвратиться в нашу деревню, а оттуда, чтобы оказать мне услугу и сделать доброе дело, ты пойдешь в Тобозо, где скажешь Дульцинее, моей несравненной даме, что плененный ею рыцарь погиб, совершая подвиг, который сделал бы его достойным называться ее рыцарем.

Когда Санчо услыхал такие слова от своего господина, он с необыкновенною нежностью принялся плакать.

– Господин, – говорил он ему, – не знаю, зачем ваша милость непременно хочет пускаться в это ужасное приключение. Сейчас ночь, вас никто не видит, мы можем переменить дорогу и уйти от опасности, хотя бы нам пришлось оттого не пить целых три дня. А если никто вас не видит, то никто и не может назвать нас трусами. Притом же я часто слыхал, как священник нашей местности, которого ваша милость хорошо знает, говорил в проповеди, что кто ищет погибели, тот в ней, в конце концов, и погибнет. Не следует искушать Бога, бросаясь в такое дело, из которого можно выйти только благодаря чуду. Довольно вам и тех чудес, которые небо до сих пор явило, сохранив вас от качанья, испытанного мною, и выведя вас здравым и невредимым и победителем из толпы провожатых покойника. Если же ничто из этого не может тронуть или смягчить ваше бесчувственное сердце, то пусть оно тронится хоть тою мыслью, что не успеет ваша милость сделать шага отсюда, как я, от страха, отдам свою душу первому, кто только пожелает ее взять. Я оставил свою страну, покинул жену и детей, чтобы следовать за вами и служить вашей милости, предполагая стать от этого скорее дороже, чем дешевле. Но, как говорится, желание положить слишком много в мешок разрывает его; так и моя жадность разрушила мои надежды, потому что когда я уже вообразил себе, что наконец-то получаю этот злополучный остров, столько раз мне обещанный вашею милостью, как вдруг взамен и в награду за мою службу, вы хотите теперь покинуть меня в этом месте, отрезанном от всякого сообщения с людьми. Ах, ради самого Бога, господин мой, не принимайте на себя греха жестокости ко мне. И если ваша милость не хочет окончательно отказаться от этого приключения, то подождите, по крайней мере, до утра; до рассвета ведь остается не более трех часов, как я могу вам, наверное, сказать, помня науку, которую я узнал, когда был пастухом. В самом деле, отверстие Рожка[22] находится уже над головой Креста, а в полночь они стоят на линии его левой половины.

– Как ты это видишь, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – и эту линию и где стоят рожок и голова, когда ночь так темна, что во всем небе не видать ни одной звездочки?

– Что правда, то правда, – сказал Санчо, – но у страха глаза велики, и если они, как говорится, видят под землею, то еще легче им видеть над землею, на небе. Да и так легко догадаться, что до рассвета недалеко.

– Далеко или близко, – сказал Дон-Кихот, – я не хочу чтобы обо мне можно было сказать, теперь или в какое-нибудь другое время, будто бы слезы и просьбы отклонили меня от исполнения обязанностей, налагаемых званием рыцаря. Поэтому, прошу тебя, Санчо, замолчать; Бог, вложивший мне в сердце желание отважиться на это неслыханное и отчаянное приключение, позаботится о моем спасении и утешит твое горе. Тебе остается только подтянуть подпруги на Россинанте и ожидать меня здесь. Обещаю тебе скоро возвратиться, живым или мертвым.

Убедившись в непоколебимом решении своего господина и увидав, как мало влияния имеют на него просьбы, советы и слезы, Санчо решил употребить хитрость и, во что бы то ни стало, заставить его, волею или неволею, подождать дня. С этою целью он, подтягивая подпруги лошади, тихо и незаметно связал обе ноги Россинанта недоуздком, снятым с осла, и потому, когда Дон-Кихот хотел отправиться в путь, то это оказалось для него невозможным – конь мог двигаться только прыжками. Увидав, что его хитрость удалась, Санчо Панса сказал Дон-Кихоту:

– Вот видите, господин! самому небу, тронувшемуся моими слезами и мольбами, угодно, чтобы Россинант не мог двинуться с места и, если вы и после того будете стоить на своем и мучить бедное животное, то это значит гневить судьбу и, как говорятся, прать против рожна.

Между тем Дон-Кихот приходил в отчаяние, но, сколько он ни пришпоривал коня, тот ни на шаг не подвигался. Наконец, не подозревая того, что ноги Россинанта были связаны, он решил вооружиться терпением и подождать, пока или настанет день, или коню возвратится способность двигаться. Не догадываясь, что все это происходит благодаря изобретательности Санчо, он сказал ему:

– Если уж так случилось, что Россинант не хочет двигаться, то я должен примириться с мыслью ожидать рассвета, хотя бы мне пришлось взбеситься за то время, пока он не появится.