Дон Кихот - Мигель Сервантес

– Что это за шум, Санчо? – спросил он тотчас же.

– Не знаю, господин, – отвечал тот; – но это, кажется, что-то новое, ведь приключения и злоключения никогда не ограничиваются немногим.

Потом он снова стал пытать счастья и на этот раз с таким успехом, что без всякого огорчения и тревоги освободился от тяжести, ставившей его в такое сильное затруднение.

Но у Дон-Кихота чувство обоняния было так же тонко, как и чувство слуха, и так как Санчо стоял очень близко, точно пришитый, к нему, то испарения шли почти по прямой линии к голове рыцаря и неизбежно должны были коснуться и его носа. Когда он ощутил их, то на защиту своего обоняния он призвал большой и указательный пальцы, зажав между ними свой нос, и слегка гнусливым голосом сказал:

– Санчо, ты, кажется, сильно трусишь сию минуту.

– Это правда, – ответил Санчо; – но почему ваша милость думает, что я трушу сию минуту сильнее, чем незадолго перед тем?

– А потому, что сию минуту от тебя пахнет сильнее, чем незадолго перед тем, – ответил Дон-Кихот, – и не амброй, по правде сказать.

– Это может быть, – возразил Санчо, – но в том не я виноват, а виноваты ваша милость тем, что водите меня в неположенные часы по таким глухим местностям.

– Друг мой, отойди на пять, на шесть шагов, – сказал Дон-Кихот, все еще держа свой нос между пальцами, – и отныне будь поосторожнее относительно собственной особы и оказывай побольше уважения к моей. Я позволяю тебе слишком свободно обращаться с собою; оттого-то и происходит твоя непочтительность.

– Я готов побиться об заклад, – возразил Санчо, – что ваша милость думает, будто я сделал из своей особы что-нибудь такое, чего бы я не должен был делать.

– Оставь, оставь, – закричал Дон-Кихот, – этого предмета лучше не трогать.

В таком и подобных ему разговорах провели ночь господин и слуга. Как только Санчо увидел, что начинает светать, он потихоньку развязал Россинанта и подтянул свои штаны. Россинант, почувствовав себя свободным, ощутил в своем сердце, по-видимому, прилив бодрости и, от природы не обладавший особою пылкостью, принялся топать ногами, потому что делать прыжки он был не мастер, прошу у него в том извинения. Дон-Кихот, заметив, что Россинанту, наконец, возвратилась способность движения, счел это знаком того, что наступила пора, когда он может предпринять это страшное приключение. Между тем рассвело окончательно, и окружающие предметы ясно обозначились. Дон-Кихот увидел, что он находится под группой высоких каштанов, дающих очень густую тень; но что касается ударов, не перестававших ни на минуту раздаваться, то причины их он и теперь не мог открыть. Бросив дальнейшие ожидания, он дал шпоры Россинанту и, еще раз простившись с Санчо, приказал ему дожидаться его здесь не более трех дней, как он сказал уже раньше, по прошествии которых, если Санчо не увидит его возвратившимся, он может быть уверен, что его господин по воле Божьей погиб в этом отчаянном приключении. Он напомнил ему затем о посольстве, возложенном на него, Санчо, к его даме Дульцинее, и добавил, чтобы Санчо не беспокоился о своем жалованье, так как он, Дон-Кихот, перед отъездом из своей местности, оставил завещание, в котором находится распоряжение вознаградить его за все время, которое он прослужит.

– Но, – продолжал он, – если небу будет угодно вывести меня живым и невредимым из этой опасности, то ты можешь считать получение обещанного мною острова самым несомнейшим делом на свете.

Когда Санчо услыхал эти трогательные речи своего господина, он снова принялся плакать и решил не покидать его до полного и совершенного решения дела. На основании этих слез и такого почтенного решения Санчо Панса автор нашей истории выводит заключение, что Санчо был добрым и старинным христианином.[23] Горе его до некоторой степени растрогало его господина, но не настолько, чтобы заставить его обнаружить хотя бы малейшую слабость. Напротив, насколько можно, сдерживая себя, он направился к тому месту, откуда, казалось, шел этот не умолкавший шум воды и ударов. Санчо следовал за ним пешком, ведя, по своему обыкновению, за недоуздок осла, постоянного товарища его счастливой и злой судьбы. Проехав некоторое время под темною листвою каштанов, они выехали на маленькую лужайку у подножья нескольких скал, с высоты которых с сильным шумом свергался красивый водопад. Внизу, около скал, стояло несколько плохеньких домиков, которые легко было бы можно принять за развалины; из средины их-то, как заметили теперь наши путники, исходил стук этих ударов, продолжавшийся и теперь. Шум воды и стук ударов напугали Россинанта, но Дон-Кихот, успокоив голосом и рукою своего коня, стал понимногу приближаться к лачугам, от всего сердца поручая себя своей даме, которую он умолял оказать ему покровительство в этом ужасном предприятии, и в тоже время моля Бога о помощи. Санчо тоже не отставал от своего господина и, вытягивая шею и изощряя зрение, старался из-под брюха Россинанта рассмотреть, что так долго было причиною его волнения и тревог. Они сделали еще сотню шагов. Тогда, наконец, за поворотом одного утеса их глазам ясно представилась причина этого адского гула, всю ночь продержавшего их в смертельной тревоге. – Это просто были (о читатель! не предавайся ни сожалениям, ни досаде) шесть молотов валяльных мельниц, которые, попеременно ударяя, и производили весь этот шум.

При виде этого Дон-Кихот онимел и похолодел с головы до ног. Санчо посмотрел на него и увидал, что голова его опустилась на грудь, как у человека смущенного и упавшего духом. Дон Кихот тоже посмотрел на Санчо и, когда он увидал его с двумя вздувшимися щеками и готовым, казалось, задохнуться от смеха, то, несмотря на всю свою грусть, не мог сам удержаться от улыбки при виде забавной рожи Санчо. Санчо, видя, что господин его засмеялся первый, дал волю своему веселому настроению и разразился таким смехом, что был принужден, во избежание опасности лопнуть, подпереть свои ребра кулаками. Четыре раза он успокаивался и четыре раза вновь начинал смеяться так же неистово, как и первый раз. Дон-Кихот посылал себя к черту, в особенности, когда он услышал, как Санчо, передразнивая его голос и движения, воскликнул:

– Узнай, друг Санчо, что я по воле неба родился в наш железный век, чтобы воскресить золотой век. Это для меня сохранены грозные опасности, громкие дела, мужественные подвиги!

Далее он повторял все или почти все речи, которые держал Дон-Кихот, когда они в первый раз услыхали удары молотов. Заметив тогда, что Санчо над ним явно насмехается, Дон-Кихот воспылал гневом и, подняв рукоятку копья, нанес своему оруженосцу два таких сильных удара, что если бы тот, вместо плеч, встретил их головою, то его господину пришлось бы платить жалованье не ему лично, а разве только его наследникам. Когда Санчо увидел, что шутки его вознаграждаются плохо, то, опасаясь как бы господин его не пожаловал ему новой награды, сказал ему покорным тоном и с почтительным видом:

– Успокойтесь, ваша милость; разве вы не видите, что я шучу?

– Потому-то я и не шучу, что вы шутите, – ответил Дон-Кихот. – Подите сюда, господин насмешник, и отвечайте: вы, может быть, думаете, что если бы эти валяльные молоты действительно представляли опасное приключение, то у меня не хватило бы храбрости предпринять и покончить его? Да разве я, будучи рыцарем, обязан уметь различать звуки и распознавать, происходить ли шум, который я слышу, от валяльных молотов или от чего другого? Разве не могло случиться – и это так в действительности и есть, – что я никогда не видел и не слыхал их, как видели и слышали их вы, мужик, родившийся и выросший в соседстве с ними? Попробуйте-ка превратить эти шесть молотов в шестерых великанов, затем пустите их на меня по одиночке или всех вместе и, если у меня не хватит смелости вступить с ними в бой, тогда насмехайтесь надо мною, сколько вам будет угодно.

– Довольно, мой дорогой господин, – возразил Санчо; – я и так сознаюсь, что я слишком много позволил себе. Но скажите мне теперь, когда мир заключен (пусть Бог выводит вас из всех приключений таким же здравым и невредимым, как Он вывел из этого), скажите мне, разве не над чем посмеяться и нечего порассказать после всех великих страхов, которые мы испытали или, по крайней мере, я испытал, потому что ваша милость, как мне это известно, никогда не испытывали страха и ничего похожего на него?

– Я не отрицаю того, – ответил Дон-Кихот, – что происшедшее с нами действительно смешно, но не думаю, чтобы это стоило рассказа, так как не все люди имеют настолько смысла и ума, чтобы уметь всем вещам определить надлежащее место.

– За то вы, господин мой, – возразил Санчо, – сумели определить надлежащее место палке вашего копья, потому что только по милости Бога и благодаря моему старанью увернуться случилось так, что вы, целясь мне в голову, попали по плечам. Но довольно! все позабывается, и я часто слыхал: тот тебя крепко любит, кто заставляет тебя плакать. Да к тому же знатные господа, побранив своего слугу, имеют обыкновение после этого дарить ему платье. Не знаю, что они дарят ему после палочных ударов, но думаю, что странствующие рыцари в таких случаях дарят острова или королевства на твердой земле. – Дела могут пойти и так, что все, что ты говоришь, осуществится, – сказал Дон-Кихот.