Всем смертям назло - Вадим Давыдов

Близнецы «молчали». Пожалуй, это была единственная по-настоящему хорошая новость. Поскольку в остальном ничего хорошего не было.

Ротшильд лежал, завалив голову набок. Поза не оставляла никаких сомнений – Виктор мёртв. Что называется, мертвее не бывает. Вместо цветущего лица уверенного в своём могуществе, богатстве и интеллекте мужчины, каким был Ротшильд ещё несколько часов назад, на Гурьева смотрела искажённая мучительной гримасой маска из серо-жёлтой, покрытой старческими пигментными пятнами, кожи. Кожа на шее тоже опала, обнажив торчащий кадык. Ввалившиеся щёки и виски, закатившиеся глаза, фиолетовые губы – за несколько минут барон Натаниэль Виктор лорд Ротшильд постарел на несколько десятилетий. Гурьев мысленно содрогнулся, представив, какие ужасные ощущения сопровождали кончину этого человека – наверняка последние секунды казались ему вечностью. Вздохнув, он расчехлил фотоаппарат.

Вернувшись в «караулку», Гурьев в ответ на невысказанный вопрос присутствующих кивнул.

– Вы это предвидели, – с ноткой осуждения в голосе проговорил священник.

– Да, отче, – Гурьев поднял на него свой взгляд. – Не то чтобы предвидел – предполагал. Выдающийся экземпляр. Просто хрестоматийный пример. Достоин быть занесённым в анналы. Всё начинается с жажды справедливости, потом – масонские игры, плавно переходящие в увлечение коммунизмом и мистикой одновременно, потом парочка убийств во имя великих целей – и пожалуйста вам, готовенький контейнер для беса. Получите и распишитесь.

Отец Даниил хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Гурьев кивнул:

– Ладно. Владимир Иванович, вы можете заняться, чем у вас там запланировано. А лучше всего – отдохните, выпейте граммов сто – сто пятьдесят водки. Георгий Аполинарьевич и вы, Евгений Алексеевич, – Гурьев посмотрел на второго дежурного офицера, – проводите господина Ладягина и составьте ему компанию. Я сейчас вызову вам смену – надо заняться делом. Телом. Вадим Викентьевич, Николай Саулович – операцию осуществляем в соответствии с планом, у нас ещё семнадцать часов с минутами.

– Ничего не меняем?

– Нет. Зачем? – Гурьев пожал плечами. – Вот только его подопечными из Кембриджа мне придётся срочно заниматься. Но это мы оставим до момента, когда подготовим все материалы.

– Не хотите поручить это мне? – прищурился Матюшин. – Не всё же в кабинете штаны просиживать.

– Да помилуйте, вы же только что из Андорры вернулись, – улыбнулся Гурьев. – Впрочем, если хотите – отговаривать не стану. Займитесь. Определите вероятности, посмотрите, есть ли подходы. Только не забывайте, Бога ради: это не шпионы и не марионетки, а настоящие юные британские патриоты, искренне ненавидящие свой буржуазный образ жизни и саму свою принадлежность к правящим слоям общества. Интереснейшее явление, надо заметить. И деньги им предлагать ни в коем случае нельзя, хотя теоретически мы, конечно же, можем их купить оптом и в розницу. Справитесь, Николай Саулович?

– Я учёл свои прошлые ошибки, Яков Кириллович, – усмехнулся Матюшин. – Было, как вы знаете, время подумать. Да и вас, в общем, в симпатиях к империалистам-капиталистам трудно заподозрить.

– Несомненно. Надеюсь на вас, Николай Саулович – второго шанса нам с вами никто не предоставит, – кивнул Гурьев. – И ещё: примите к сведению, что двое из них, имена я позже назову, – определённо гомосексуалисты. – Увидев на лицах Карташева и Осоргина отчётливо обозначенное отвращение, он радостно кивнул: – Ну да. Мы – все в белом, а они – растленные негодяи, жиды и педерасты. Господа, это физиология. Химия. И мы с вами не в духовной семинарии, а на войне. Учитесь пользоваться, а пылать благородным негодованием будете после победы. И когда вам показывают или рассказывают что-нибудь донельзя омерзительное, – улыбайтесь. Тренируйтесь. Поначалу улыбки у вас будут стеклянно-идиотские, но постепенно соответствующие мышцы лица обретут надлежащую гибкость. Понятно?

– Так точно.

– Это радует. Товарища Немецкого [30] отправьте по назначению – картина маслом «Всё смешалось в доме Облонских» будет именно сейчас прекрасно смотреться в нашей галерее. Он, конечно, не Ротшильд, но и недооценивать его не следует.

А с господином Быстролетовым [31], подумал Гурьев, я пообщаюсь позже – если он объявится. Этот персонаж может оказаться весьма интересен, уж больно биография пёстрая. В конце концов, лучше сменовеховец, чем коминтерновец, и два природных русских человека, один из которых – авантюрист штучного разбора, а второй – такой же, но со специфическими навыками, всегда сумеют договориться. Жаль только, что бывший граф действительно быстро летает: вербовщик – не резидент, на одном месте не сидит. Это было бы весьма занимательно – нельзя такого специалиста упускать.

– Все они одним миром, – проворчал Карташев.

– И не разочаруйте меня – я вас выпускаю на сцену самостоятельно, можно сказать, впервые, – проигнорировав его реплику, добавил Гурьев. – Андорра – это так, рабочий прогон, ни одного выстрела.

– Не извольте волноваться, Яков Кириллович, – козырнул Карташев.

– Изволю, и с этим ничего не поделаешь.

– Хотите показать им… это? – спросил Матюшин, указывая подбородком в сторону киноаппарата.

– Не исключено. Пока не знаю. Вадим Викентьевич, кто у нас там выдающийся киномеханик? Прокофьев?

– Так точно, мичман Прокофьев, Яков Кириллович.

– Распорядитесь, чтобы он немедленно приступил к проявительным и монтажным работам, выделите ему помощника и проследите, чтобы монтажный материал тоже был сохранён. Это может нам понадобиться в качестве отчёта перед властями, хотя не думаю, что до этого дойдёт. Пожалуйста, предупредите господ офицеров, что зрелище до тошноты отвратительное – наш пациент похож на муху, которую паук употребил в пищу некоторое время назад. Только что паутины нет.

Люди подавленно молчали, переглядываясь, священник качал головой, как заведённый, Осоргин вздохнул и перекрестился.

– Вадим Викентьевич.

– Слушаюсь! – рявкнул Осоргин, краснея и вскидывая руку к фуражке. – Разрешите действовать?

– Действуйте, – и Гурьев резко, чтобы вернуть людей к реальности, добавил: – Это всё, господа.

– Пустите меня к нему, Яков Кириллович, – попросил священник. – Я должен. Вы же знаете, знаете не хуже меня, – есть долг. Будьте рядом, – пожалуйста, я же не возражаю. Но так – нельзя. Нельзя. Это… не по-людски.

– Какою мерою меряете, такою же и вам отмерено будет. Отче.

– Вот именно.

Все молча смотрели на Гурьева и священника – никто не двигался.

– Ладно, – кивнул Гурьев. – Но на этом – всё, отче. Действительно всё. Я предупреждал вас – назад пути нет. Мы должны закончить начатое. И не говорите, мол, вы ничего не обещали. Есть долг – и есть данное слово. Извините, что напоминаю вам об этом. Идите за мной.

Отец Даниил несколько долгих мгновений вглядывался в лицо мертвеца.

– Я знаю, что вы думаете, Яков Кириллович, – тихо произнёс он, оборачиваясь. – Вы думаете, он это заслужил. Поверьте, никто, никто на свете не заслуживает такого.

– Не знаю, отче, чему ещё суждено произойти, чтобы я согласился с вами. Ей-богу, не знаю. Делайте, что считаете нужным. Я подожду.

Лондон, «Бристольский кредит». Октябрь 1934 г.

Члены совета директоров и все крупные акционеры – всего около тридцати человек – рассаживались за огромным овальным столом, переговариваясь вполголоса. Настроение у многих было достаточно нервное – их беспокоили нападки в прессе. Несколько таблоидов – особенно усердствовал «Морнинг дэйли ревью» – наперегонки публиковали материалы о сотрудничестве банка с Советской Россией в недалёком прошлом, о скупке имущества уничтоженных и исчезнувших русских аристократических фамилий, о бесконтрольном вывозе сокровищ из русских музеев, о необеспеченных займах правительству народных комиссаров. Достоверные сведения щедро разбавлялись совершенно дикими измышлениями – о поставках большевиками крови для переливания по смехотворным ценам; утверждалось, что эта кровь взята у людей, пребывающих в трудовых концентрационных лагерях и тюрьмах; какие-то «неназванные источники из компетентных кругов» со страниц, испещрённых кричащими заголовками, уверяли публику в чуть ли не еженедельных вояжах руководителей «Бристольского кредита» в Москву, где большевистские вожди вместо возврата процентов и займов поили их водкой, кормили паюсной икрой и ублажали при помощи несовершеннолетних девиц сомнительного поведения. Любое слово в защиту репутации банка разбиралось по косточкам, и вскоре выяснялось: слова эти либо оплачены руководством на пару с большевиками, либо высказаны человеком, чья репутация вызывает по меньшей мере такие же сомнения, как и репутация подзащитного института. Одной из причин внеочередного заседания совета директоров и акционеров было как раз горячее желание разобраться в мотивах и целях нападения. Было уже ясно, что за кулисами кампании находится «Falcon Bank and Trust» – но в чём же причина?! Не всерьёз же кому-то есть дело до того, с кем и на каких условиях банк масштаба «Бристольского кредита» ведёт свой бизнес?! Каждому из собравшихся было отлично ведомо, что «Falcon Bank and Trust» не может соперничать с «Бристольским кредитом» ни на рынке частных вкладчиков, ни в области операций с торгово-промышленным капиталом. Два банка просто не являлись конкурентами! Последняя утка, выброшенная на улицы при помощи пресловутых таблоидов, гласила: «Бристольский кредит» получил на условиях комиссионерского процента останки русской императорской семьи – дескать, большевики надеются выручить немалые суммы за их продажу, тем более, что последнего Романова с семьёй русская православная церковь за рубежом объявила «святыми мучениками». Видимо, зёрна этой удивительно беспардонной клеветы упали на благодатную почву: некто из кругов, приближённых к Бэкингэмскому дворцу, уже намекал – было бы кстати получить от руководства банка подтверждения несостоятельности этих обвинений. «Конечно, вашего честного слова будет достаточно, но ведь вы понимаете, не так ли?» Скандал ещё более усилился, когда стало известно, что банк покинул один из его самых давних и надёжных сотрудников – технический заместитель управляющего Сэмюэль Стэнтон. Хотя Стэнтон не давал никаких интервью, не делал заявлений для публики и вообще всячески прятался, его отставка вызвала самый настоящий шквал спекуляций и инсинуаций. А исчезновение двое суток тому назад барона Ротшильда, который был душой и мотором банка, и самый настоящий визг, который подняла газетная свора по этому поводу, произвели на акционеров совсем уже тягостное впечатление. Положительно, с этим безобразием следовало покончить как можно скорее.