Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя - Скотт Стоссел

Эти исследования стали одними из первых примеров сколько-нибудь систематизированного анализа воздействия лекарственного средства на психическое состояние человека. Сегодня, когда результаты рандомизированных контролируемых клинических исследований различных психотропных медикаментов ежемесячно публикуются десятками в газетах и медицинских журналах, такого рода анализы удивления не вызывают. Однако в середине прошлого века сама мысль о том, что психиатрические препараты можно массово назначать без опаски и тем более отслеживать их воздействие научными методами, была непривычной.

Настолько непривычной, что руководство Carter попросту не смогло представить себе рынок сбыта для подобной продукции. Они устроили опрос среди 200 терапевтов, выясняя, считают ли те возможным выписать пациенту лекарство от груза повседневных забот. Большинство опрошенных ответило отрицательно. Обескураженный Берджер продолжил продвигать мепробамат в одиночку, выслав пробную партию таблеток двум знакомым психиатрам – одному в Нью-Джерси, второму во Флориду. Первый доложил, что мепробамат помог 78 % его пациентам, страдавшим от тревожного расстройства (в нашем нынешнем понимании): они стали более общительными, у них улучшился сон, а некоторые смогли вернуться на работу после вынужденного затворничества{189}. Из 187 пациентов, которым назначал мепробамат флоридский психиатр, смягчение симптомов или полное выздоровление наблюдалось у 95 % страдавших «нервным напряжением»{190}.

«До своего обращения к вам я даже радио слушать не могла. Я думала, что схожу с ума, – сообщала одна из флоридских пациенток, принимавшая мепробамат несколько месяцев. – Теперь я хожу на футбольные матчи, спектакли, даже телевизор смотрю. Муж все никак не привыкнет к моему спокойствию».

Берджер показал результаты (они будут опубликованы в апреле 1955 г. в The Journal of the American Medical Association) Генри Хойту, президенту Carter Products, и тот в конце концов позволил подать в Управление по контролю за продуктами и лекарствами заявку на одобрение мепробамата. По традиции в Carter медикаментам присваивали названия окрестных населенных пунктов, поэтому мепробамат на производстве окрестили «Миллтаун», в честь небольшого городка в трех милях от лаборатории Берджера, «маленького тихого Миллтауна», как характеризовал его путеводитель. Поскольку топонимы в качестве торгового названия использовать запрещалось, Хойт убрал одну «л», и в мае 1955 г. мепробамат поступил в продажу под названием «Милтаун».

В 1955 г. первое место по популярности среди средств от тревожности по-прежнему занимали барбитураты, они рекламировались как успокоительные и не первое десятилетие господствовали на аптечных полках. Поскольку сбыт в этой категории был гарантированным, Берджер собирался выводить и милтаун на рынок как успокоительное. Но приятель Берджера Натан Кляйн, руководитель научно-исследовательской лаборатории Государственной клиники Рокленда, с которым Берджер поделился планами за ужином в манхэттенском ресторане, начал его отговаривать. «Ты с ума сошел! – воскликнул Кляйн. – Куда людям столько успокоительных? Транквилизатор, вот что им нужно. Миру не помешает побольше безмятежности (tranquility). Назови свое средство транквилизатором – продашь в 10 раз больше»{191}. Вот из таких случайностей – неожиданного побочного эффекта консерванта для пенициллина и брошенной вскользь реплики за ужином – и складывается история психофармакологии.

Милтаун поступил на рынок без лишнего шума 9 мая 1955 г. Первые два месяца продаж принесли Сarter Products лишь 7500 долларов{192}, но вскоре медикамент, который рекламировался как средство от «тревоги, нервного напряжения и душевного смятения», начали покупать активнее. В декабре за милтаун было выручено уже 500 000 долларов{193}, а затем ежегодные суммы, потраченные американцами на милтаун, доросли до десятков миллионов.

В 1956 г. лекарство превратилось в культурное явление. Кинозвезды и другие знаменитости пели хвалебные оды новому транквилизатору. «Что действительно не помешает кинобизнесу – так это немного спокойствия, – заявлял ведущий колонки в лос-анджелесской газете. – Пока сделаешь себе имя в кино, превратишься в комок нервов и с головой увязнешь в эмоциональном и умственном напряжении. Боязнь не пробиться на вершину сменяется беспокойством, удержишься ли ты там. И поэтому звезды любой величины набивают свои верные таблетницы этими волшебными пилюлями»{194}. Ассистент Люсиль Болл держал на съемочной площадке сериала «Я люблю Люси» запас милтауна, помогавшего актрисе успокоиться после скандалов с мужем Дези Арнасом{195}. Теннесси Уильямс в журнальном интервью сообщал, что нервный стресс во время сочинения и постановки пьесы «Ночь игуаны» снимал «милтауном, спиртным и плаванием»{196}. Актриса Таллула Банкхед шутила, что ей пора платить налоги штату Нью-Джерси, где находится Walles Labs, учитывая, сколько милтауна она употребляет{197}. Джимми Дуранте и Джерри Льюис во всеуслышание хвалили лекарство на транслируемых по телевидению церемониях награждения. Комик Милтон Берл начинал свои монологи на вечернем телешоу по вторникам фразой: «Привет, я Милтаун Берл»{198}.

При такой поддержке знаменитых поклонников популярность милтауна вскоре обрела общенациональные масштабы. Журналы писали о «таблетках счастья», «пилюлях душевного спокойствия» и «счастье по рецепту». Гала Дали, жена знаменитого художника-сюрреалиста Сальвадора Дали, обожала милтаун до такой степени, что убедила Сarter Products{199} заказать у ее мужа посвященную этому препарату инсталляцию стоимостью 100 000 долларов[116]. Олдос Хаксли (ему, судя по насквозь наркотизированному обществу, которое он рисует в своей антиутопии «О дивный новый мир», полагалось бы стать ярым противником таких медикаментов) называл синтез мепробамата «более важным, более революционным, чем недавние открытия в области ядерной физики».

За полтора года существования милтаун стал самым часто назначаемым и самым широко употребляемым (уступая, пожалуй, только аспирину) медикаментом в истории. Его принимали по крайней мере 5 % американцев. «Впервые в истории, – скажет потом невролог Ричард Рестак, – стало возможным массовое лечение тревожности у широкой публики»{200}.

Милтаун коренным образом изменил наше представление о тревожности. До 1955 г. такого явления, как транквилизатор, не существовало, попросту не было лекарства, предназначенного для лечения тревожности как таковой. (Впервые слово «транквилизатор» в английском языке использовал Бенджамин Раш, врач, подписывавший Декларацию независимости, обозначая этим термином изобретенный им стул для усмирения психически больных пациентов.) Однако уже через несколько лет полки американских аптек ломились от десятков разных транквилизаторов, а фармацевтические компании тратили сотни миллионов долларов на разработку новых.

Психиатры возлагали на новые препараты чересчур большие надежды. Выступая в конгрессе в 1957 г., друг Франка Берджера Натан Кляйн уверял, что психотропные лекарства могут «превзойти по важности для человечества атомную бомбу, ведь, если они помогут разгадать тайны взаимосвязи между химическим строением человеческого организма и его психологией, а также дадут нам эффективный способ исправления патологий, возможно, отпадет и необходимость в применении термоядерной энергии в разрушительных целях»{201}. В интервью для BusinessWeek Кляйн превозносил пользу мепробамата как для экономики (поскольку он возвращает «руководителям компаний полную работоспособность»), так и для творческой сферы (поскольку помогает писателям и людям искусства избавиться от невроза и преодолеть «духовный кризис»){202}. Эта утопическая надежда на всеобщее благо, даруемое химией, может показаться безосновательной, однако ее разделяли многие. К 1960 г. милтаун прописывали пациентам около 75 % американских врачей{203}. Лечение тревожности перекочевывало с кушетки психоаналитика в кабинет терапевта. На смену попыткам разрешения конфликтов между ид и супер-эго пришли попытки сбалансировать нейрохимию мозга.

Недостатки нашего описания [психических процессов], вероятно, исчезли бы, если бы психологические термины мы могли заменять физиологическими или химическими терминами[117].

Зигмунд Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия (1920)

Инсулин для нервнобольных.

Французский психиатр Жан Зигвальд о недавно полученном препарате хлорпромазине (торазине), 1953 г.

Тем временем во Франции был сделан ряд неожиданных открытий в области фармакологии, имевших, пожалуй, куда более далеко идущие медицинские и культурные последствия, чем появление милтауна.