Злые чудеса - Александр Александрович Бушков

Пока что дальнейшая судьба обоих редакторов неизвестна.

С почтением к господину барону -

Фогель-Швайне».

…А парой дней спустя летописец Анцифир, старательно очинив гусиное перышко и вытряхнув из чернильницы случайного таракана, со всем прилежанием вывел на привозном пергаменте:

«Нынче же на Боричевом взвозе пресветлый князь Владимир Святославич за предерзостные вины и ужасные прегрешения, коих не стерпит даже пергамент, принародно повелел: мозгоблудцев и татей Олега Щенко с Ферапонтычем ободрать кнутом нещадно, после же, буде выживут, отослать навечно в Выдубецкий монастырь на покаяние. Газетный двор спалить дочиста, а пожарище сровнять с землею и впредь на том месте никакого строения не допускать, зато мусор сваливать невозбранно. Заезжего ляха Казимира Дупу выдать головою краковскому епископу, половца именем Мастур-Батыр выгнать к хану Кончаку, прочих же газетиров плетьми вышибить из Киева, настрого предупредив, что ежели когда вернутся, сгниют в порубе.

Вечером же, собравши ближних бояр и детей своих, князь Владимир произнес всем отеческое поучение:

– Чада мои возлюбленные! Бояре ближние! Ведомо мне теперь, что от газет и партий на Руси происходит одна лишь смута в умах, разброд в суждениях и беспорядки в градах и весях. И посему накрепко вас наставляю: не допускать впредь на Руси нашей просторной ни газет, ни партий, ежели не хотят потомки умственных шатаний, продажности печатного народа и общего помрачения умов. На том кладу завет мой, а кто его нарушит – навлечет на Русь беду неминучую!

Князь сказал, и бояре приговорили. К сему скромный книжник Анцифирко руку приложил».

…Пока на русском престоле сидели Рюриковичи, тайный завет князя Владимира Красное Солнышко соблюдался строго. Когда некий немчин предерзостно завез на Москву полвоза итальянских газет, великий князь Иоанн Васильевич, Грозный тож, велел привязать того немчина к столбу, обложить газетами да и запалить с четырех сторон, благословясь. А дьякона Ивашку Федорова, любопытства ради одну газету похитившего, Иоанн Васильевич от греха подальше велел выгнать в Литву – дабы означенный Ивашко, сам печатным делом баловавшийся, чего доброго, не соблазнился иноземным примером.

Увы, в последующие столетия из-за многочисленных смут и небрежения к летописям «Поучение князя Владимира» то ли сгорело в Смутное время, то ли было сожрано мышами во времена Медного бунта, а потому забылось начисто. В конце концов государь Петр Алексеевич, без разбора перенимая европейские придумки, велел учредить и газету. И покатилось, как снежный ком: Радищев, Новиков, вольтерьянцы с декабристами, манифест девятьсот пятого со свободой печати, «Речь» с «Искрою», а там и партии пошли размножаться, как амебы…

Последствия общеизвестны.

1999

Здесь все иначе, иначе, иначе…

С проходившего мимо планеты корабля должны были высадить пассажира… Капитан Куросаки даже не собирался садиться. Другое дело, если бы «Акела» был после долгого рейса и экипаж соскучился по траве, ветру и облакам, но «Акела» месяц простоял в Порт-Беренике, так что в ветре и траве экипаж не нуждался. Лех тоже. Он слишком долго торчал на Смарагде, а затянувшийся отпуск – это уже ничего приятного. Смарагд – всего-навсего чистенький благоустроенный курорт, вечно, забитый юными парочками и компаниями школьников. Вся эта публика, как правило, уже через час после прибытия узнает, что бок о бок с ними отдыхает изыскатель из корпуса дальней разведки. Они начинают пялить глаза, стремятся завязать знакомство и требуют рассказов о героических буднях. Выражение «героические будни» всю сознательную жизнь выводило Леха из себя, и он воспользовался первой подвернувшейся оказией, чтобы сбежать. Прослышав, что на соседней планете «эти технофобы» в третий раз за текущий год ухитрились вывести из строя передатчик, Лех помчался к капитану Куросаки. Капитан мог преспокойно сбросить аварийный комплект в капсуле, но… Людям из «Авангарда», как правило, не отказывают в мелких просьбах.

Лех ногами вперед нырнул в капсулу, поставил на пол сумку и тяжелый «футляр», удобно устроился: в полупрозрачном кресле. Штурман прощально взмахнул рукой, нажал кнопку на стене, и капсула провалилась в люк. Лех равнодушно смотрел, как черноту космоса сменяет голубизна атмосферы и навстречу несутся белые струи облаков.

Деревья, секунду назад похожие сверху на комки оранжевой ваты, выросли, заслонили и белое здание станции, и голубую широкую реку. Легкий толчок, капсула замерла. Лех вылез. Население планеты состоит всего из четырех человек, через три дня «Акела» пойдет назад – благодать…

Вокруг царила тишина, нежная и пушистая. Лех плюхнулся в сиреневую траву, раскинул руки, вдохнул полной грудью незнакомый приятный запах.

Вставать и уходить не хотелось. Не так уж часто попадешь на уютную безопасную планету, где звери не пытаются тебя сожрать, прикидываясь безобидными пнями; где нет никаких загадок, требующих бессонных ночей и жертв; где никто не таскается по пятам, умоляя рассказать о героических буднях…

Оказывается, он задремал… Лех потянулся, встал. На сумку успела забраться толстая зеленая ящерица и раздувала горло, притворяясь от страха, что она очень опасный зверь. Лех осторожно взял ее двумя пальцами за бока и опустил в траву. С ящерами у него были давние счеты и стойкая нелюбовь, но эта не имела к ним никакого отношения. Лех подхватил поклажу и пошел к станции напрямик через лес. Очень приятный был лес – редкий, опрятный, без переплетения лиан и цепляющегося за ноги кустарника.

Скоро показалось здание – эллипсообразное, трехэтажное, с плоской крышей, почти сплошь из стекла с белыми прожилками динапласта. Оно было красивым и прекрасно смотрелось бы на Земле, но здесь, будучи единственным зданием на планете, выглядело то ли жутковато, то ли нелепо. Лех был горячим сторонником и поклонником архитектора Сано Соноды, считавшего, что дома для других планет нужно строить по оригинальным образцам, не имеющим ничего общего с земной архитектурой.

Помахивая сумками, он шел к парадной двери, без всякого крыльца выходившей прямо на траву… Издали он увидел, что у двери кто-то сидит в шезлонге, а поскольку это девушка, то это может быть только Мария. Несомненно, она должна была заметить Леха, но не изменила позы, не шевельнулась, видимо, задремала на солнышке. Лех ускорил шаг…

И сумки выпали у него из рук…

Издали ему казалось, что на Марии длинное сиреневое платье, но теперь его прошиб ледяной озноб, потому что по всему ее загорелому телу, исключая желтый купальник, кисти рук и лицо, росли маленькие, с ноготь, сиреневые цветы, росли прямо из тела, и стебельки их казались естественным продолжением кожи…

Мария смотрела широко раскрытыми, ничего не выражающими глазами, грудь размеренно поднималась и опускалась. Лех осторожно, двумя пальцами