Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— Лучше держи язык за зубами!

Фалконхерст отделяли от городка Бенсон всего несколько миль, однако Драмжеру пришлось побывать в дюжине имений, почти все из которых были немногим лучше хозяйства Твитчелла. В усадьбе Джонстонов с белыми колоннами посланца пригласили в кухню выпить стаканчик пахты. Дверь в столовую оказалась открытой, и Драмжер увидел вопиющие признаки бедности: протертые стулья, грязную скатерть, мух, кружащихся над растаявшим маслом в масленке; вся обстановка свидетельствовала о нужде, что особенно бросалось в глаза в сравнении с безупречной опрятностью Фалконхерста. Плантацию Джонстон Оукс постиг крах из-за истощения когда-то плодородных почв; однако Джонстоны продолжали считать себя местной знатью, поэтому все мужчины семейства в составе отца и пятерых взрослых сыновей быстро собрались и последовали за Драмжером в Бенсон. Оказавшись в городке, он застал там внушительное собрание мужчин, расхаживающих вокруг таверны.

Проскакав через городок, Драмжер достиг плантации Гейзавея и там тоже застал уже знакомую картину: облупившаяся краска, провалившиеся крыши, все признаки сползания от достатка к нищете. Большой дом стоял среди неухоженного сада, что свидетельствовало о том, что в хозяйстве не хватает рабочих рук, чтобы заниматься второстепенными делами; позади дома теснились многочисленные невольничьи хижины, грозящие развалиться. Негры, попавшиеся Драмжеру на глаза, были либо стариками, либо малорослой молодежью — разительный контраст с гладкими молодыми самцами Фалконхерста. Сам Льюис Гейзавей, мужчина одних лет с Хаммондом, почти не отличался от деревенщины Твитчелла: на нем были такие же домотканые штаны и рубаха; впрочем, гостеприимство здесь поддерживалось на прежней высоте, и Драмжера попотчевали остатками с господского стола.

В Бенсоне они застали еще более внушительную толпу. В центре, среди десятков голов, Драмжер узнал Хаммонда, сидевшего на коне рядом с телегой аболициониста, в которой находился сам нарушитель спокойствия. Хаммонд краснобайствовал перед толпой:

— Познакомьтесь: чистопородный, смердящий скунс! — выкрикивал он. — Этот ничтожный человечишко притащился с самого Севера, чтобы рассказать нам, что наши негры лучше нас. Послушать его, так они — тоже люди! По его словам, они — точно такие же, как мы, разве что другого цвета. А что он знает о неграх? Мы-то прожили с ними всю жизнь и знаем их лучше, чем любой умник с Севера. Вот я и спрашиваю вас, господа хозяева негров: кто-нибудь из вас согласен, что негры — человеческие существа? Я, к примеру, выращиваю негров с тех пор, как себя помню. Я хорошо к ним отношусь. Нет ничего лучше на свете, чем славный молодой чернокожий или миленькая негритянка. Прямо здесь, в Фалконхерсте, у меня живут самые лучшие негры во всей Алабаме, но ни один из них — не человек. Ни разу не видел негра, который был бы человеком. Назвать негра человеком — все равно что назвать человеком лошадь. Негры это негры, а белые — белые, как лошади — лошади, а собаки — всего лишь собаки. Я прав?

— Конечно, правы, мистер Максвелл, — прозвучал чей-то голос, тут же поддержанный всеми, кто разделял взгляды Хаммонда.

— Белый — это человек, а негр — его слуга, — подхватил кто-то. — Так всегда было и так будет. Так и в Библии сказано. Негры всегда были слугами. Негры были и у Джорджа Вашингтона, и у Джефферсона. Так о чем болтают эти чертовы северяне?!

— Благодарю, мистер Холман, — сказал Хаммонд, отвешивая поклон седобородому старцу с желтыми от табака обвислыми усами. — Я придерживаюсь того же мнения. Но вот появляется этот негодяй, всюду лезет, болтает с нашими слугами, внушает им, что они должны быть свободными. Что они должны от нас сбежать! Он, видите ли, поможет побегам. Вам известно, чем это пахнет? Побег любого раба будет стоить вам тысячу долларов. Он говорит, что устроит их на строительство подземной железной дороги у себя на Севере, где они при желании смогут насиловать белых женщин. Откуда ему знать, что черномазый в охоте, если ему не подвернется черная девка, обязательно набросится на белую? Какое там! Ведь он считает их людьми. А что бы он сказал, если бы черномазый надругался над его сестрой?

— А так и получится. Если черномазому захочется этого дела, то ни одна белая не сможет чувствовать себя в безопасности.

— Совершенно с вами согласен, мистер Уорт, совершенно согласен. — Хаммонд кивнул молодому плантатору. — Уж мы-то это знаем: ведь мы знаем своих негров, знаем, как держать их в узде. Может, иногда не обходится и без кнута, зато негры у нас ходят по струнке. Кнутами мы приучаем к повиновению коней, так же обстоит дело и с неграми. И тем, и другим это очень даже полезно.

— Ниггерам это даже полезнее, чем лошадкам! — выкрикнул худой верзила в подпоясанных пеньковой веревкой штанах, усиленно жующий табачную жвачку.

Хаммонд одобрительно кивнул.

— А теперь взгляните сюда. — Он указал на северянина в телеге. — Это ничтожество, никогда в жизни не владевшее ни единым ниггером, заявляется к нам, начинает агитировать за свой «аболиционизм», сеет среди наших негров смуту. Пока я находился в Новом Орлеане, его поймали у меня в Фалконхерсте на месте преступления и держали взаперти до моего возвращения. Сперва я хотел его прикончить, но потом не захотел пачкаться в его крови и привез его вам, чтобы и вы поглядели на него и сказали, как с ним следует поступить.

— Вздернуть!

— Повесить!

— Петля — слишком легкая кара для такой злобной твари. Наши жизни не будут стоить ломаного гроша, если он натравит на нас наших негров.

С разных сторон опять закричали: «Повесить!» В лицо преподобного Обадии Стоукса полетели комки грязи. Как загнанная в угол крыса, он попытался привстать и разинул было рот, чтобы высказаться, но Хаммонд вовремя толкнул его, и он упал на дно телеги, к которой был прикован цепью.

— Вы выступите, когда вам позволят! — крикнул ему Хаммонд и снова обернулся к обращенным к нему лицам.

— Нет, петля — это для такого типа слишком милосердно. К тому же, что ни говори, он как-никак белый, а нам негоже вешать белых на глазах у негров. С другой стороны, он подстрекал негров к побегу, наводил их на мысли о бунте, пытался лишить нас имущества: ведь негр — такая же собственность, как конь или бык. Конокрадов мы вешаем, а вот любителей негров вешать нельзя. — Хаммонд приставил ладонь к бровям и, оглядев толпу, нашел Льюиса Гейзавея и стоящего позади него Драмжера. — Как я рад, что и ты здесь, Льюис! Вот скажи, как нам наказать этого негодяя?

Толпа расступилась, чтобы позволить Льюису Гейзавею подойти к Хаммонду. Он склонился над бортом телеги, чтобы хорошенько разглядеть возмутителя спокойствия.

— В общем, — протянул он, — повесить его — все равно что раз плюнуть, но мне это не больно по сердцу: сначала вешай этого скунса, потом вынимай из петли и зарывай в землю… Разве кому-нибудь хочется, чтобы в нашей земле гнила такая пакость? Была бы смола, можно было бы обвалять его в перьях.

— Не смола, так патока! — крикнул кто-то. — Она еще липче!

Хаммонд довольно кивнул.

— Катите сюда бочку! Джед Твитчелл, ступай в лавку и потребуй бочку патоки. Пускай запишут в долг Фалконхерсту. Ты, Билл-младший, — он указал на юношу из клана Джонстонов, — беги к мисс Дэниел, попроси у нее в долг две перьевые подушки. Скажи, что миссис Максвелл пришлет ей из Фалконхерста подушки еще лучше прежних. Пускай кто-нибудь отыщет крепкий шест, на котором мы вышвырнем этого негодяя из города. Но мы не станем выносить приговор, не позволив обвиняемому замолвить за себя словечко. Давай, Стоукс, или как там тебя, встань на ноги и выскажи все, что накопилось у тебя на душе. — Он схватил Стоукса за воротник, рывком приподнял и поставил прямо. — Расскажи этим господам, как ты пытался поднять ниггеров на мятеж.

Плюгавый человечек, несмотря на дрожь, не утратил решительности. Он промучился несколько дней в заточении в Фалконхерсте, сильно оголодал, со всех сторон на него сыпались пинки и оскорбления. Однако фанатичная целеустремленность, заставившая его пойти на подобный риск, так и не исчезла; готовность к мученичеству оттеснила страх. Он дождался, пока утихнет улюлюканье, и оглядел своих мучителей.

— Можете поступить со мной, как вам заблагорассудится, — начал он, вызывающе глядя на враждебную аудиторию. — Движения за аболиционизм вам все равно не остановить. Что ни день — нашего полку прибывает по обе стороны океана. Как бы вы ни старались, рано или поздно наши бедные черные братья, не знающие свободы, обретут ее. Наша цель — освободить их тела и души.

— Нет у них никакой души, — перебил его кто-то, — а тела принадлежат нам.

— Есть, непременно есть, точно так же, как у нас, у вас. — Стоукс указал дрожащим пальцем на крикуна. — Ведь они — такие же люди. Они страдают, смеются, разговаривают, поют, рыдают, а в конце их ждет смерть, совсем как нас. Предупреждаю: любой из вас, владеющий хотя бы одним рабом, обречен на проклятие и адские муки. Я уже вижу всех вас корчащимися в бездонной яме, полной огня и зловонной серы, до моего слуха уже доносятся ваши мольбы о прощении. Я слышу, как вы умоляете душу какого-нибудь чернокожего бедняги, тело которого при жизни находилось у вас в собственности, чтобы он снизошел до вас и окропил ваши губы холодной водой. Но он не сделает этого. Нет, господа, ни за что не сделает! Он слишком настрадался по вашей вине, пока жил. Братья, заклинаю вас: если вы хотите спасти свои бессмертные души, то отпустите несчастных рабов своих! Освободите их сегодня же, чтобы спокойно отойти ко сну с сознанием исполненного долга перед Господом. Освободите их, и я уведу их в землю, полную молока и меда, где свободны все и где больше не занимаются куплей-продажей человеческой плоти. Вот вы, — он протянул руку над морем лиц, указывая на выделяющееся на бледном фоне черное лицо Драмжера. — Вы, юноша! Разве вам не хочется стать свободным?