В долине лотосов - Гу Хуа

Упавший еще несколько раз попробовал подняться, но не смог – видно, сломал себе что-нибудь. Цинь Шутянь сначала испугался, а потом подумал, что это отличный случай хоть немного искупить свою вину, и зашептал Ху Юйинь па ухо, чтобы она как ни в чем не бывало шла подметать улицу. На этот раз он был чисто выбрит и уже не колол ее своей щетиной. Ху Юйинь отпихнула его от себя, но послушалась и пошла подметать.

Цинь Шутянь на цыпочках вернулся на середину главной улицы и вдруг, как будто что-то заметив, побежал к сельпо с криками:

– Кто это? Кто это? Боже, это секретарь Ван! Как вы умудрились споткнуться здесь? Вставайте скорее!

– Это все из-за вас, вредители! Так улицу подметаете! Коровы на ваших глазах кладут кучи на мостовой, а вы даже не замечаете! – злобно ворчал Ван Цюшэ, усаживаясь на плите. Он был весь в навозе и страшно вонял, но не решался поднять голос.

– Я виноват, я очень виноват! Гражданин секретарь, давайте я вам помогу! – Цинь Шутянь дернул Ван Цюшэ за ногу, застрявшую в щели между каменными плитами.

– Ой, тише, ты убьешь меня! Я, видно, вывихнул ногу! – Ван Цюшэ аж вспотел от боли.

Тогда Цинь Шутянь, не боясь грязи и вони, осторожно приподнял секретаря и перенес его на порог.

– Что будем делать, гражданин секретарь? Домой вас нести или в больницу? – заботливо спросил он.

– Домой, только домой! Ох… Ты уж на этот раз постарайся, Помешанный, отнеси меня на спине, а я тебе еще пригожусь… Ох! – Ван Цюшэ было очень трудно сдерживаться, но он по-прежнему не смел говорить громко, боясь разбудить всю улицу.

Цинь Шутянь взвалил его на спину и пошел. Секретарь, откормленный за время своих лекционных странствий, показался ему тяжелым, как бык, – не мудрено, что тот каждую ночь выбирался из загона и щипал травку на стороне.

– Гражданин секретарь, вы сегодня встали слишком рано, вот вам и не повезло. Наверное, привидение встретили…

– Поменьше болтай и иди скорее! А то люди увидят, что вредитель несет секретаря, и это дурно повлияет на них… Да, еще принеси мне с гор каких-нибудь травок для лечения вывихов и переломов!

Вывих или перелом был у секретаря, я не знаю, но в постели он провалялся больше двух месяцев. Хорошо еще, что к нему приходил «босоногий врач» [33] из объединенной бригады, который и лечил его, и кормил. Ли Госян, занятая работой, не смогла найти времени навестить его. Она покинула свое убежище в сельпо и вернулась к обязанностям члена уездного ревкома.

Цинь Шутянь и Ху Юйинь по-прежнему мели главную улицу. Происшествие с Ван Цюшэ еще больше сблизило их, они чувствовали, что просто не хотят расставаться друг с другом. Однажды Цинь Шутянь неожиданно принес ей подарок – красивую блузку с темными цветами на светлом фоне, в прозрачном пакете, перевязанном красной ленточкой… Ху Юйинь даже испугалась. О небо, она никогда не видела такой великолепной одежды! Неужели она, отверженная, может надеть ее? А если наденет, то куда пойдет?! Только после ухода Циня она решилась вынуть кофточку из пакета и потрогать ее: материал был тонким и гладким, как шелк. Она не могла надеть такую роскошь – просто прижала блузку к груди, забралась под одеяло и проплакала всю ночь. Душа ее горела, в ней бродили преступные мысли. Она решила на следующий же день, когда за ней не будут следить, пойти на могилу к мужу, сжечь там жертвенные деньги и поговорить с ним, посоветоваться. Ведь Гуйгуй всегда любил ее, жалел, баловал, значит, его душа тоже может защитить и простить ее. Она надеялась, что Гуйгуй этой ночью нашлет на нее вещий сон…

На следующее утро Цинь Шутянь снова постучал ей в окно. Она поспешно надела новую блузку – прямо на голое тело, как нижнее белье, наверх даже воротничка не выпустила, чтобы кто-нибудь не увидал, и тихо вышла к Циню. Они молча, рядом мели улицу. Вдруг Цинь раскинул руки и крепко обнял ее.

– Ты что, с ума сошел? О небо! Братец Цинь, ты что, с ума сошел? – дрожащим голосом лепетала она. В глазах ее стояли слезы. Наконец она заплакала, стала вырываться, вырвалась, хотя не очень хотела этого. Что же происходит? Они оба записаны в контрреволюционеры, загнаны на самое дно жизни, а еще думают о любви, о настоящих человеческих чувствах? Нет, нет, нет! Она злилась, злилась прежде всего на себя, на то, что у нее в сердце еще не угас огонь. Почему он не угас? Почему она не может стать деревянной, каменной? Ах ты, проклятый дьявольский огонь, сжигающий душу! Жизнь отняла у нее все, выбросила ее, как прокаженную, из круга нормальных людей, занесла в черные списки и оставила только одно – этот дьявольский огонь. Все оставшееся утро она мела улицу и плакала.

После этого происшествия они несколько дней работали молча и не решались смотреть друг на друга. Им было очень тяжело, но они все-таки мечтали о человеческой жизни. Цинь Шутянь по-прежнему каждое утро будил Ху Юйинь стуком в окно, дожидался, пока она вставала, и уходил в свой конец улицы…

Время – лучший целитель, оно способно залечивать душевные раны, снимать тоску безнадежности и ослаблять чувства, которым в принципе нельзя противостоять. Но это успокоение временно, внешне. Прошло полмесяца, и Цинь Шутянь успокоился, Ху Юйинь снова начала улыбаться ему, называть братцем, причем в ее улыбке и голосе было даже больше нежности, чем прежде. Они стали откровеннее, но никогда не упоминали о происшествии, которое чуть не ввергло их в огненную бездну. Они продолжали работать, как машины, и не знали, как и зачем еще живут. Но так не могло продолжаться вечно. Вскоре Ху Юйинь простудилась, у нее начался жар, она лежала в постели и бредила. Цинь Шутяню приходилось работать за двоих, да еще, напрягая свои скудные медицинские познания, искать в горах лечебные травы. К счастью, сельчане давно не обращали внимания на этих вредителей и не мешали им. Ху Юйинь не вставала, и Цинь Шутянь давал ей лекарственные отвары и еду с ложечки. Она только иногда благодарила дрожащим голосом.

Дней через десять Ху Юйинь наконец поднялась и снова начала подметать улицу вместе с Цинь Шутянем. Неожиданно засверкала молния, грянул гром, хлынул сильный дождь. Черное небо казалось дырявым котлом, из которого, как стрелы, ударяли безжалостные струи.

Ху Юйинь неожиданно для себя схватила Цинь Шутяня за руку и побежала – побежала в свой дом, благо он оказался недалеко. Но они уже насквозь промокли. В комнате царил мрак. Они стали быстро срывать с себя мокрую одежду и выжимать ее. У Ху Юйинь стучали зубы от холода:

– Братец Цинь, помоги мне, я страшно замерзла!

– Еще бы: не успела поправиться, а тут дождь! Давай я помогу тебе дойти до кровати, под одеялом согреешься…

Он протянул в темноте руку, но, когда коснулся Ху Юйинь, они оба вздрогнули от испуга: забыли, что они совершенно голые…

Дождь продолжал шуметь, свирепо завывал ветер, удары грома и молнии следовали один за другим. Пелена дождя закрыла все на свете. А двое «черных дьяволов», этих преступников, чувствовали, что источник жизни в них еще не иссяк, что искры в их душах еще не погасли и могут разгореться в большое пламя, которое согреет их жизнь. На высохшем дереве любви под ударами ветра и дождя неожиданно выросли новые побеги, распустились слабые цветы, а из них, быть может, завяжутся и терпкие плоды.

Глава 6. Ты ведь умная девочка!

Ху Юйинь часто удивлялась тому, что она еще может существовать, жить и даже любить Цинь Шутяня. Каждый раз, когда ее выводили напоказ толпе или на очередное собрание критики, она возвращалась домой совершенно разбитая и чувствовала, что уже достаточно пожила, что ее связывает с жизнью лишь тонкая нить. Иногда у нее не было сил даже снять с себя черную доску, и она прямо с ней валилась на кровать. Утром, проснувшись, она долго не решалась открыть глаза: странно, неужели она еще жива? Почему до сих пор не умерла? Она прикладывала руку к груди – сердце стучало, билось. Это означало, что она должна вставать и снова подметать улицу.

Она так терзалась, что решила выбрать подходящий день – лучше всего первое или пятнадцатое число – и умереть. Да, смерть была самым последним важным делом, и для нее нужно было выбрать подходящий день. И умереть красиво. Повеситься, воткнуть себе ножницы в сердце, отравиться крысиным ядом – все это не годилось, это было слишком жестоко и некрасиво. Лучше всего утопиться. Ху Юйинь надеялась, что ее выловят быстро, положат, как полагается, на дверь, снятую с петель, и она будет лежать чистая, бледная, может быть только чуть с синевой. Она всегда была похожа на Нефритовую девушку перед изображениями бодхисатвы Гуаньинь, и мертвая не должна пугать людей своим видом.

Много раз ходила она на мост из белого камня, перекинутый через Ручей нефритовых листьев, и молча смотрела в воду. Ущелье тут было довольно глубоким – три или четыре сажени, – и вода напоминала полосу зеленой парчи, но она все отражала, даже ямочки на щеках. На влажных скалах по обе стороны ручья росли крылатый папоротник, глицинии и трава камнеломка, которую иногда называют «тигриные уши». С древности несчастные женщины облюбовали этот мост для самоубийств, поэтому сельчане прозвали его Мостом одиноких женщин. Ху Юйинь смотрела с него на свое отражение в воде и плакала: «Юйинь, Юйинь, неужели это ты? Неужели ты дурная женщина? Разве ты кого-нибудь погубила, разве в селе у тебя есть враги? Вроде бы нет. Ты и муравья не тронешь, с людьми не ссоришься, голоса не повышаешь, ничьих детей не обижаешь… И не жестокая ты, не жадная – наоборот, многим помогала. В чем же дело? Если ты никому не мешала, то почему тебя ненавидят, критикуют, борются с тобой? Считают самой низкой, презренной женщиной на свете, не дают головы поднять, улыбнуться… За какие грехи такая печальная судьба, такая расплата? Этот мир слишком бессовестен, несправедлив к тебе!» Она плакала все горше и думала: «Нет, я не умру, ни за что не умру! Почему я должна умирать? Какой закон я нарушила, какое преступление совершила? Почему я не могу жить?» Она много раз стояла на мосту, но так и не прыгнула: глядела на свое отражение в воде…