В долине лотосов - Гу Хуа

Глава 4. Феникс и курица

Разъезжая по всему уезду с лекциями об «утренних указаниях» и «вечерних докладах», Ван Цюшэ пользовался большим успехом. Всюду его встречали взрывами хлопушек, громом гонгов и барабанов, а довольно часто дух переходил и в материю – в пиры и застолья, на которых он поглотил столько кур, уток, рыбы и мяса, сколько не едал за всю свою жизнь. Кормили его так вкусно, что из образцового бойца он превратился в образцового дегустатора или, точнее сказать, в образцового гурмана. Но недаром говорит пословица: «Курица, когда ест, кудахчет; рыба, когда ест, прыгает». Даже во время застолий, делясь своим богатым опытом, Ван Цюшэ продолжал следовать за великим политическим движением и обличать преступления контрреволюционеров и ревизионистов, в том числе Ян Миньгао и Ли Госян, захвативших наибольшую власть в уезде. В тот период Ли Госян была не у дел и подверглась критике со стороны революционных масс. Ее бесили неблагодарность и предательство Ван Цюшэ, она кусала губы и поражалась своей слепоте, заставившей ее взрастить такого выродка. Впрочем, поражаться было нечему: ей на ноги упал камень, который она сама подняла. «Я тебя рекомендовала в партию, – с яростью думала Ли Госян, – сделала секретарем партбюро, хотела вывести на общегосударственный уровень, даже питала некоторые тайные мысли насчет тебя как мужчины, а оказалось, что я усердно кормила подлого пса! Ты не только забыл все мои милости, но и ответил на них черной неблагодарностью, сломал мост, через который едва успел пройти, воспользовался тяжелым положением, в каком очутились я и дядя… Да, Ван Цюшэ, ты действительно «Осенняя змея» – ленивая и коварная!»

Среди кадровых работников, находившихся в то время в опале и ждавших решения своей судьбы, ходил такой стишок:

Счастлива курица – у гордого фениксаВыпали яркие перья.Но стоит им отрасти – залюбуешься,А та – лишь средь куриц первая.

Ли Госян часто повторяла в мыслях этот стишок, и он придавал ей силы. Действительно, не прошло и года, как ее реабилитировали. Ее дядя Ян Миньгао был назначен первым заместителем председателя уездного ревкома, ввел ее в ревком, а заодно сделал председателем ревкома народной коммуны. У феникса снова отросли красивые перья, и он опять стал царем птиц.

А Ван Цюшэ, прошу прощения, все никак не мог отмыть грязь со своих ног и не годился для того, чтобы стать профессиональным лектором, получающим за это зарплату и постоянно разъезжающим на государственной машине. Поблистав год, другой и вызвав множество подражателей, он фактически породил во всех уголках уезда движение за «утренние указания», «вечерние доклады» и «три верности», а вместе с ним – и целую группу новых «образцовых бойцов», которые произносили свои заклинания уже без всякого местного выговора, помахивали красной книжечкой эффектнее, чем он, но заодно могли цитировать высказывания Мао Цзэдуна и исполнять «танец верности». На их фоне Ван Цюшэ, первым распространивший в уезде всевозможные культовые обряды, постепенно поблек и стал чем-то вроде достояния истории, которое уже не очень интересовало кадровых работников и революционные массы. А вскоре начальство призвало гастролирующих руководителей не отрываться от масс, слиться с народом, вернуться на свои рабочие места и продолжать революцию, не забывая о производстве. ВанЦюшэ вернули в село, сделали председателем ревкома объединенной бригады, и он снова попал в подчинение к Ли Госян. Феникс остался фениксом, а курица – курицей.

Раскаяние – штука неприятная, но это – горький плод жизни. Сначала Ли Госян раскаивалась в том, что выдвинула Ван Цюшэ, а теперь он стал раскаиваться в собственном предательстве. Конечно, его вина не так уж страшна: в период великого движения бушуют непрестанные грозы, которые заставляют граждан переворачивать свои политические пристрастия, как блины на сковороде. И все же Ван Цюшэ был готов откусить свой болтливый язык, самому себе надавать пощечин: «Глупец, мерзавец, мелкий человечишко! Собачье мясо, недостойное попасть на порядочный стол! Кто тебя вытащил из грязи, принял в партию, отправил с экскурсией на север? Собака и та умеет вилять хвостом перед хозяйкой, а ты ее укусил, укусил свою благодетельницу!» Так казнил себя Ван Цюшэ, постепенно осознавая, что для дальнейшего продвижения ему необходимо снова приблизиться к Ли Госян и Ян Миньгао. Они представлялись ему чем-то вроде многоэтажной пагоды, которая способна вознести на небо, но способна и придавить. А у него голова не деревянная и не гранитная, как у закоренелых вредителей, не умеющих раскаиваться. Надо срочно исправляться!

Тем временем Ли Госян жила в помещении почти свернутого отдела розничной торговли сельпо. Она занимала две уютные комнаты на втором этаже, из которых одна служила кабинетом, а другая – спальней. В кабинете стоял большой стол с телефоном, плетеное кресло и несколько скамеек для посетителей. На стене – портрет вождя и полный текст «трех главных статей», написанных золотыми иероглифами по алому фону. Рядом – специальный шкаф с красным цитатником и «алтарь верности». В комнате явно преобладал красный цвет, демонстрируя высокое положение и настроенность хозяйки. Что же касается спальни, то ее неудобно описывать. Мы ведь не любопытные юные хунвэйбины, которые не постеснялись рыться в постели зрелой женщины! Начиная с шести часов вечера, когда сотрудники отдела розничной торговли и всего сельпо уходили на задний двор, где стояло их общежитие, в этом здании становилось так тихо, что впору привидений бояться.

Ван Цюшэ стал наведываться к председательнице ревкома с докладами, но каждый раз останавливался за дверью и дрожал, приглаживая волосы и покашливая. Ли Госян явно не желала его принимать, а сам он войти не решался. Однако он не падал духом и верил, что в конце концов хозяйка кабинета будет тронута его скромностью. Ведь даже неприступные крепости можно взять.

Наконец он решился легонько постучать в дверь:

– Товарищ Ли, товарищ председатель!

– Кто там? – спросила Ли Госян, только что хихикавшая с кем-то.

– Это я, Ван Цюшэ… – ответил он, еле ворочая пересохшим языком.

– Что случилось?! – Голос Ли Госян сразу стал холодным и твердым.

– У меня к вам одно дело…

– Приходи позже, я сейчас занята, изучаю важные материалы!

Ван Цюшэ понуро вернулся в свою Висячую башню, ему ни есть, ни пить не хотелось. К счастью, он все-таки был хозяином объединенной бригады, и к нему с утра до вечера ходили по всяким вопросам кадровые работники и члены коммуны. Кроме того, начальство постоянно присылало ему «новейшие указания», «важные документы» и прочее, так что скучать было некогда.

Через несколько дней после этого Ван Цюшэ постригся и побрился в сельской парикмахерской, а вернувшись домой, тщательно оделся: белая рубашка, куртка из синтетики с хлопком, свежевыстиранные брюки, туфли из свиной кожи, которые можно носить круглый год. Вечером, когда окна всех домов уже светились и сельчане обычно ужинали, он направился к сельпо, решив на этот раз не уходить, пока не поговорит с Ли Госян.

Непонятно почему, он вошел не в центральную дверь, а в боковую, словно делал что-то дурное и не хотел, чтобы его видели. К счастью, его действительно никто не видел. У входа в кабинет председательницы он немного помялся и с бьющимся сердцем постучал в дверь:

– Товарищ председатель!

– Кто там? Входите! – На этот раз голос Ли Госян был гораздо приветливее.

Ван Цюшэ открыл дверь и вошел. Хозяйка сидела за столом и с аппетитом ела тушеную курицу.

– А, это ты! – разочарованно протянула она. – Ты ведь уже много раз приходил, не так ли? Говори, что надо, а то у меня сегодня было очень много посетителей. Как будто из засушливого района, целых три чайника выпили!

Едва взглянув на него, она снова занялась курицей, но этот взгляд произвел на Ван Цюшэ глубочайшее впечатление: он почувствовал, что председательница смотрит на него свысока, с иронией и в то же время равнодушно, как и подобает истинному начальнику в обращении с подчиненными.

– Товарищ председатель, я… я хотел бы покаяться перед вами! – заикаясь, проговорил Ван Цюшэ. В ответственные минуты язык не очень-то слушался его.

– Покаяться?! Ты, образцовый боец, знаменитый на весь уезд, всюду нужный и прекрасно себя проявивший? – Немного удивленная, Ли Госян снова взглянула на Ван Цюшэ, но накопившиеся обиды не дали ей говорить спокойно и обернулись насмешкой: – Ты слишком церемонишься, председатель Ван, и слишком возвышаешь меня. Как гласит поговорка, даже дракон не победит змею, если она дерется у себя дома. Я всего лишь кадровый работник, присланный в вашу коммуну, без вас ни с чем не справлюсь. Вы в любой момент можете выкинуть меня из этого кресла, если захотите!

– Ну что вы, товарищ председатель!… Вы вправе смеяться надо мной, даже ругать – я слова не скажу, особенно вам… Я – мерзавец, который воспользовался вашей милостью и тут же забыл свою благодетельницу! – Ван Цюшэ поник головой, как спелый колос, нащупал табуретку и чинно сел, положив руки на колени.