Песнь торжествующего плебея (сборник) - Михаил Веллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я приволок туда рассказ. Недлинный такой. И не чересчур публикабельный для периодики даже новейших времен.
Он назывался «Заговор сионских мудрецов». (Не путать с «Протоколами» оных же.) И написан был в форме внутреннего монолога антисемита. Насчет того, что евреи необратимо захватили западный мир и культуру, подсунув людям состряпанного ими для «внешнего употребления» бога, придумав денежное обращение и заставив всех писать буквенным письмом своего же изобретения. Все, то есть, стали плясать под дудку евреев, и сами в них стали превращаться, и нет спасения, граждане.
Александр Борисович с колес загнал его в идущий номер, а я уехал из Москвы. Пока все хорошо.
Через месяц мне позвонила знакомая из Нью-Йорка и, помычав, с неловкостью спросила, действительно ли это я написал такое-то, перепечатанное в одной русской газете у них там. Я подтвердил. Она с дрожью в голосе осведомилась, как я мог такую… ну… странно даже… она удивлена. И закруглила разговор.
Второй знакомый, из Израиля, был непосредствен и прям. «Это действительно ты написал эту антисемитскую залепуху?» – изумился он. Я пытался объяснить про иронию, но услышал про то, что меня, оказывается, плохо знали.
Тираж «Нового времени» на тот момент составлял пять тысяч. После пятого звонка я удивился скрупулезному вниманию эмигрантских пиратов-издателей с их дайджестами, но еще более – отсутствию у моих зарубежных знакомых чувства иронии и юмора. Меня качественно заклеймили и оплевали…
Посла пятнадцатого звонка, уже из Германии, я сурово задумался. И достал оригинал публикации.
Ни буквы в моем тексте тронуто не было. Разве что фамилию переставили с верха текста, как принято в рассказах, в низ, как подписывают статьи. И под заголовком исчезло слово «рассказ». А сам заголовок звучал теперь: «Деньги, буквы, Бог…». И было это заверстано между двумя другими статьями. Ну, журнал-то не литературный. Публицистический.
Теперь представьте себе, что вы открываете статью с таким достаточно нейтральным заголовком и читаете первую фразу: «Не знаю, знакомо ли вам то странное и непередаваемое чувство, с которым однажды утром ты смотришь в зеркало и вдруг понимаешь, что видишь в нем еврея». И восемь страниц в том же духе. И подпись под статьей.
Место этому шедевру было в газете «Завтра». И я мог претендовать на максимальный гонорар. Плюс надбавка за национальное саморазоблачение. От легкого и мастерского касания редакторского карандаша ирония растворилась и улетучилась напрочь, а слова зазвучали горькой и ядовитой правдой, которая чернее лжи.
Я выпил водки и принял холодный душ. Я не имел никаких оснований сомневаться в умственной состоятельности Александра Борисовича. Но собственные мозги на место встали не сразу.
Больше я в «Новое время» не ходил. Зла не держу. Нечайно ведь… Но боюсь.
10. По прошествии лет все это выглядит вполне комичным. Комедия – это когда роняют кирпич на ногу не тебе и не сейчас. Даже про концлагерь есть вполне смешные черные анекдоты.
Как импонировал мне легендарный бросок Пикуля чернильницей в редактора! (Не путайте – редактор был главнее!)
…И уже трудно вспомнить, уже трудно представить меру былых унижений: только память о бессильном бешенстве осталась. На излете советских времен, в «Технологии рассказа», я писал «Борьбу с редактором» ну кровью же израненного сердца, что называется. А Аркашка Спичка перепечатал ее в юмористическом сборнике. Э?
И на излете же советских времен я заказал себе печать, и стал шлепать ее на шапки рукописей, и до сих пор она хранится у меня в столе – на память:
Публикация при любом изменении текста запрещена.
Редактор жалуется
Если человек безмозгл, то не имеет значения, к чему именно он свою безмозглость прикладывает – лишь бы не к медицине.
Скажем, была советская эпоха, когда на экране господствовал «производственный фильм» – борьба новатора с консерватором на фоне удоев прокатного стана. Писатели, сценаристы и режиссеры знали, что этот жанр – верняк: максимальные шансы на успех, то есть на то, что вообще пропустят, поставят и прокатят. Сменилась эпоха – и в 2002 году они же знают, что криминальный телесериал – это верняк: максимальные шансы заиметь спонсора, инвестора, продажу, прокат. Партбилет заменяем на волыну, советский новояз – постсоветским новоязом, приблатненной полуфеней, прокатный стан – на чемодан с долларами, целомудренный поцелуй – на откровенный трах. Остальное то же самое. То есть: рутина остается – меняется знак.
И плач остается тот же самый. Когда-то плакались на тупую упертость партначальства – теперь на примитивность зрителя, который не станет смотреть искусство, а кушать-то художнику надо.
Советский редактор был первейший сторонник высокого и настоящего искусства. Он хотел издавать подлинную литературу, не штампованную, не примитивно-верноподданническую, не убогие цыдули литературного начальства. Но – утирал слезу и разводил руками: вы же знаете, чего от нас требуют и как давят, мы же подневольны… желаем успеха вам!
Смена эпохи – смена знака. Редактор подневолен. Бесправный наемный работник. Загрузки выше ноздрей, зарплата маленькая, хозяин хам и невежда. Издателя интересует только прибыль! И поэтому мы издаем всякую макулатуру, все эти кровавые бреды, триллеры и сексы, примитивы и порнухи – массовый читатель иного покупать не станет.
Энергичный, высокопотентный человек редко идет в редакторы и еще реже им остается. Исключения единичны. Чаще редактор малосилен характером и умом. Социальная роль такая, подневольная. Редактор боязлив, осмотрителен, не боец. Он не идет вразрез волне – он вынюхивает ветер, чтобы удачнее держать по ветру. Но вынюхать непросто – а проще смотреть, как плывут другие, преуспевающие.
Идет фантастика? – вот вы бы принесли нам фантастику. Идет американский боевик? – а вы бы вот не могли американский боевик перевести? мы возьмем, заплатим. Русский детектив пошел? – милый, читатель хочет детективы, серьезную литературу наш хозяин издавать не хочет, ему бы только тираж… вот и тошнит нас от той дряни, что мы сами издаем, а что делать?.. Приходится!..
Человек двух встречал я из редакторского сословия, которые способны были взять рукопись и идти ругаться с издателем до хрипоты, ломить грудью и пробивать стенку головой. А если перебинтованная голова свою таранную функцию не выполнила – сказать автору: нашего козла пушкой не пробить, идите-ка вы в такое и вот такое издательство, они могут взять; и не сомневайтесь, книга пойдет на ура.
А нет ничего обычнее в издательской истории, как многократные отказы книге, которая потом летит бестселлером и даже входит в хрестоматии. Ну – типа того, что новое утверждает себя в борьбе со старым и преодолевает сопротивление консерваторов.
Обычный издатель и обычный редактор выцеливают в кильватер господствующему успеху жанра и вида. Верняк – это то, что уже апробировано другими. Редко-редко находится умный, расчетливый и рисковый, умеющий понимать на несколько шагов вперед и предусматривать грядущий успех нетипичного продукта.
Поэтому при звуках доброго редакторского плача я воображаю голубой водопад между ним и собой, чтоб аура моя им не рвалась и энергия не отсасывалась. И думаю о своем, наслаждаясь прохладными брызгами.
Если человек органически не способен быть свободным, и с приходом свободы выдумывает себе новое рабство и погружается в него – так ему и привычнее, и спокойнее, и понятнее, – то там ему и место, и жалеть его не надо. И слушать незачем, и верить нельзя.
Если редактор не хочет делать то, что он может, и не может то, чего хочет – разговаривать ему надо не с автором, а с психоаналитиком. Трудность в том, что психоаналитиков у нас практически нет, зато авторов – до фига.
Укуситель и укусомый
Укуситель и укусомый
Из «Записок лейтенанта Беспятых»
Оригинальное название текста – «Параллельные миры». Поскольку предыдущая антилитературная эскапада флотского лейтенанта опубликована, естественно, не была, его авторское самолюбие оказалось уязвлено. Сдержанно-критическую форму редакционного отказа легко можно себе представить.
Творческим натурам свойственны спонтанные умственные затмения. Только этим можно объяснить наивную и нелогичную попытку молодого автора напечатать «свою критику критиков» в таком органе, как «Новое литературное обозрение». Ягненок подал в совет стаи жалобу на волков, смеялся позднее сам Беспятых.
Самое забавное, что заметка была принята отделом писем и спланирована в рубрику «Письма наших читателей», будучи уже отредактированной и снабженной заголовком «О критике». Однако при сдаче номера на редколлегии ее постигла та же воинская участь: зарубили.
Поблагодарить за данную публикацию следует бывшего главного редактора журнала «Новое литературное обозрение» доктора филологических наук Валентина Оскоцкого, любезно предоставившего возможность провести поиск в редакционном компьютерном архиве.